На осколках цивилизации (СИ)

Правда, больше повелитель тьмы задавался другим вопросом: почему ему вдруг стало так относительно хорошо? Ни с того ни с сего? Неужели серьёзно всеисцеляющая сила ностальгии? Или нечто другое? Джон лишь снова запутался и устало покачал головой, отбросив пачку в сторону и прикрыв глаза. Начало́ сильно клонить в сон, наверное, было уже что-то около третьего часа ночи; Константин отчего-то не стал будить парнишку, понимая, что так гораздо лучше, хотя снаружи ночью и было прохладно. А спать, опираясь о твёрдую стену и плечо, наверняка неудобно. Однако, изредка поглядывая на Креймера, Джон увидел, что тому было вполне хорошо. Значит, нет смысла в принципе менять что-либо. Эта, чёрт возьми, прокуренная ночь сегодня только их!

***

На утро Джон проснулся от промозглости и непомерной влажности: вздрогнул и, едва не чихнув, открыл глаза. Был, наверное, уже седьмой час, и рассветало всё лениво и не спеша — ещё вокруг было серо и мутно, не было понятно, где туман, а где небо, всё выглядело как одна грязная тряпка. Жутко болела спина, да и что говорить — все мышцы; весь он промозг до костей, а едкий привкус горечи до сих пор стоял во рту. Тело не слушалось, и Константин кое-как сумел подёргать пальцами; Чес тем временем продолжал мирно спать на плече; оно, кстати, ныло сильнее всего, но мужчина был готов просидеть так ещё хоть пять часов, пока бы Креймер не проснулся.

Повелитель тьмы с радостью нашёл последнюю оставшуюся сигаретку в пачке и сладостно её закурил; ну, не счастье ли, когда есть, чем травиться с утра пораньше? Вновь сизые облака, как голуби, взлетели вверх; Джон смотрел на них, потом на могилу Дженни и снова наверх: как же хотелось верить, что она в Раю. Хотя она точно в Раю… если тот существует. Мужчина не заметил, как Чес рядышком стал неприятно морщиться и мелко-мелко чихать; лишь когда с его стороны раздались слова, Константин заметил.

— Джон? — Он сонно протянул имя, ещё держа голову на его плече и будто приходя в себя. Потом резко вскочил, ударившись лбом о голову мужчины, и, потирая и извиняясь, удивлённо хлопал глазами.

— Это что, мы тут всю ночь просидели? — Чес был настолько нешуточно удивлён, что Джону стало смешно.

— Да. Ты заснул, я не стал будить. — Повелитель тьмы затянулся и сладко выдохнул дым. — В общем, не скажу, что это было круто, но вполне приемлемо. Я даже, кажется, тоже спал…

— Ты бы это… сбросил меня с плеча что ли… — Креймер отвернулся и заговорил невнятно, будто смущаясь. — А то неловко получилось…

— Да забей! Нормально всё.

Чес кивнул и больше не спорил. Они помолчали минут пять, потягиваясь, зевая и стараясь отогнать сон и размять окостеневшие конечности. Креймер вероятно заметил пустую скомканную пачку от сигарет, а потом и окурки недалеко от Джона, и тихо проговорил:

— Всё выкурил? Ты неисправим. — Потом, подумав, добавил: — Нельзя же так…

— Да… — беспечно ответил Константин, смотря в небо. — Нельзя. Но, знаешь, мне теперь как-то всё равно. — Помолчал, подумал и повторил тише: — Всё равно… что так, что эдак. Всё равно помирать.

— Больно меланхолические мысли у тебя с утра пораньше. Пойдём лучше обратно. Начнём собираться, как-никак. И, думаю, нужно будет выйти раньше… определённо раньше.

Чес, вставая, похлопал его по плечу и вернулся в магазин. Джон решил ещё немного побыть здесь — попрощаться с дочерью окончательно. Ведь никто не знает, вернётся ли он ещё сюда или нет…

Точнее, это он решил уже давно, что не пойдёт… не вернётся. Не потому, что не сможет, а потому, что… не выдержит ещё раз; максимум — после всего этого ужаса (если он, конечно, закончится) придёт перехоронит Дженни. Но стоять над её маленьким надгробием… слишком! Мужчина знал наверняка, что это более чем тяжко; эта мысль и это осознание после такой спокойной и согревшей сердце ночи показались слишком резкими, будто ведром холодной воды на голову. Поэтому он встал быстро, сию секунду, и поплёлся вслед за Чесом. Перед тем, правда, обернулся через плечо и кратко посмотрел на вновь покосившийся крест; «Надо поставить…» — подумал, хмыкнул, чему-то почти безумно ухмыльнулся и развернулся, побрёл обратно, так и не выравняв крест.

Вскоре по наущению Креймера Джон таки набрал себе воду, умылся, побрился; когда проходил по общему залу, то замечал на себе изумлённые, даже побаивающиеся взгляды. Впрочем, то результат его прошлых десяти дней… А ещё, кажется, Саманта сказала ему что-то взволнованное об его с Чесом исчезновении этой ночью. Константин лишь усмехнулся, но не ответил ей ни слова; было очень необычно с её стороны, кстати, заговаривать с ним — он ведь теперь заимел статус грубияна или кого ещё… от него теперь буквально шарахались. Но Джону… в общем, это не нуждалось в комментарии.

Чес неожиданно решил передвинуть время выхода на одиннадцать утра, вместо вечера; повелитель тьмы был благодарен ему за это, потому что, наверное, и дальше находиться здесь (а здесь — это была комнатка Дженни, ибо больше негде) было тяжко, равносильно пережёвыванию старого и чревато различными последствиями; если не отпустить сейчас, значит, уже никогда. И мужчина, хоть и ощущал себя ужасно и убито, порешил идти дальше, жить дальше, хотя та жизнь представлялась смутной и бесцельной. И почему-то в сегодняшнюю ночь Джон понял это остро — это решение и то, что… банально, да, но кто-то нуждался в нём. И этот кто-то намекал ему об этом не раз; да и сам он понимал, не дурак всё-таки.

С затёкшими спинами, с бледными лицами и будучи плохо выспавшимися, они вышли даже на полчаса раньше; не терпелось убежать отсюда, по крайней мере, Джону точно. Свой траур он отсидел, а затяжное провожание души могло вполне в его случае перерасти в крайнюю степень безразличности ко всему на свете (даже к себе). Поэтому бежать чем быстрее, дальше, тем лучше.

Перед самым-самым выходом, когда их немногие вещи были собраны, Константин не смог удержать себя и захватил пару пачек сигарет — пагубная привычка и была на то, чтобы вызывать жёсткое болезненное привыкание и не отпускать долгое время. Мужчина был рад находке, но посвящать в это Чеса не решился: тот мог сорваться вновь, а повелитель тьмы хотел видеть его здоровым, лишённым всяких вредных привычек. Потому что его водитель издревле был таким чистым и святым, а тут… не совсем у него вязался в голове образ ангела с сигаретой во рту. А то, что Чес был ангелом, и сомнений не находилось…

В их распоряжении был всего один рюкзак, тот самый, из детсада; кажется, в нём кто-то ещё недавно припомнил свой, но Джон как всегда проигнорировал это высказывание, понимая, что в данной обстановке уже никому нет дела до порядка. И до них всех. Поэтому кто умнее и смелее, тот и выживает.

Константин впервые в жизни, когда они подходили к крыльцу магазина, вспомнил о ранах Чеса и о том, что парнишке приходилось перевязывать себя всё это время, а это доставалось ему с трудом, и ощутил… нет, не стыд, но просто какой-то лёгкий, будто укус комара, укол в своё сердце. Но не больше. Мужчина оглянулся на парня и без всяких предисловий спросил:

— Как твои раны? — Чес обернулся очень удивлённым, потом едва выдал смешок за кашель и ответил:

— Уже почти зажили…

— Ты смеёшься. Да, этот вопрос припозднился, но лучше поздно, чем никогда. — Повелитель тьмы пожал плечами и толкнул дверь. Креймер теперь тихо улыбался.

— Да не в этом дело. Не совсем… Просто ты странный, Джон. — Они оба остановились в проёме, глянув друг на друга; парень продолжил, выдыхая: — Ты не помнишь, но ты обидел многих людей, даже тех, кто пытался помочь и, быть может, говорил искренние слова. Ты не хотел слушать и гнал их, отвечал на их вопросы игнором. Но меня… не гонишь, хотя в прошлом бы также вышвырнул за дверь, как кота. И я ничего не делал такого, даже слов сожаления толком ни разу не сказал…

Константин тогда встал перед выбором, сложным, скрипучим выбором; ну, варианты его не были оригинальны: либо врать, либо нет. Если врать, то можно уверенно сказать, что план по несближению выполняется на отлично; или сказать правду, ту почему-то греющую правду, такую приятную, но тянущую после себя столько ненужных для него последствий!.. Повелитель тьмы думал лишь две секунды, но ему всё равно хватило этого, чтобы понять: говорить правду не надо. Это чревато… и даже не совсем понятно чем, но это точно опасно, так как вызвало невиданную доселе в нём панику. Поэтому, поколебавшись и потом отругав себя за это промедление, Джон скупо проговорил: