На осколках цивилизации (СИ)

Дженни пришла в сознание только единожды; приоткрыла свои затуманенные глазки и робко произнесла «Папа, ты, оказывается, вернулся. Теперь мне не страшно…» Она улыбнулась, закрыла глаза и тяжело засопела. Джон тогда что-то ей ответил, погладил по голове, провёл по её мягким волосам, и… впервые ему стало стыдно: по щеке скатилась одна слезинка. Первая и последняя. Постыдная, но точно, ей-богу последняя!.. А ещё тогда мужчине показалось, что те самые тиски сплюснули всё внутри него до невозможности; дышать с тех пор стало будто бы труднее. Он понял первый раз в жизни, что такой же человек, как и остальные, несмотря на то, что смерти в его профессии были нередким явлением и потому воспитали в нём устойчивость к этому.

Впрочем, глупо описывать то, что чувствует родитель над своим умирающим дитя; он вроде бы смотрит с надеждой, но уже такой угасшей, такой мёртвой, что невольно, посмотрев в его глаза, начинаешь осознавать эти чувства, эту несоизмеримую ни с чем боль. Она будто перекачивается тебе, хочешь ты того или нет, и даже часть её становится невыносимой для тебя. Константин же потихоньку ощущал, как из него самого выкачивается жизненная сила, зато огромными дозами вкалывается безысходность и отрешённость. Что же останется в итоге?

В третий день Джон не пил и не ел, а всё неподвижно сидел рядом с дочкой, уже потухающей и потухающей с каждым часом… Он вообще, кажется, ел в последнее время мало, хотя еды вокруг было полно; кусок не проходил сквозь те самые тиски, зажимающие ему грудную клетку. Чес вокруг всегда что-то суетился, говорил, делал, заставлял, и мужчина понял, что если бы не он, то умереть ему от голода и обезвоживания. Хотя, помнится, пару раз он спорил с Креймером, и доходило даже до ссоры, но парень не отступал и принуждал его поесть или отдохнуть, хоть и удавалось это с трудом. Сейчас, в вечер третьего дня, как они были здесь, Константин только-только понял, с кем даже в столь ужасающей беде не пропадёшь; слабая улыбка, состоящая лишь из подёргивания одного уголка губ, впервые за эти дни появилась на его лице. Но скоро пропала.

Вспоминая то время, повелитель тьмы осознал, что практически ничего не помнил, кроме одного: этого самого вечера третьего дня. Было что-то около восьми часов, снаружи — тихо; он сидел вместе с Дженни, как и всегда; та очень похудела, так как согласилась поесть лишь один раз за это время. Впрочем, всё это уже и так ожидаемо… В комнате горела одна неяркая лампочка наверху, оставляя сумрак главенствующим здесь; он держал горячую ладошку дочери в своей и совершенно ни о чём не думал — каждая мысль давалась с трудом и гулким скрипом. Чес находился где-то снаружи.

С первого взгляда можно было подумать, что Дженни просто крепко спит, но на глаза сразу бросалось её измученное личико и учащённое дыхание. Они умирала и… кого винить? Инопланетян? Воспитательниц? Злодейку-судьбу?.. Себя? Кейт?.. Никого и всех сразу; это просто стечение обстоятельств, виновниками которых был каждый из названных; просто в итоге получился такой результат — с кем не бывает! Ведь кто-то погиб ещё в первый день, но… какое дело Джону было до тех «кого-то»? Конечно, с такой лёгкостью он тогда не думал! Но тогда стало как-то менее беспокойнее, что ли… будто раньше судьба Дженни ещё не была определена, а теперь-то — именно сегодня — уж точно с ней всё ясно. И волнение, естественно, не ушло совсем, но перестало быть таким параноидальным; наступила тихая, бесконечная, сильнейшая скорбь.

Константин не отпустил её руки и продолжил впитывать в себя незначительные для других, но для него важные мелочи этого вечера. Этого последнего вечера; кажется, он так и заснул, уронив голову на грудь, но не отпустив руки. И это был действительно конец.

Он проснулся очень рано, от странного ощущения, будто от души отколупали кусочек. Ручка, которую он держал в своей ладони, была холодной; с этого времени всё вдруг резко обесцветилось и стало течь с непозволительно медленной скоростью, не оседая в памяти.

Как всё прошло после, чёрт его знает, но Джон точно знал, что-то было заслугой Чеса: он и откуда-то деревянный ящичек откопал, и лопату нашёл, и ровный участок во дворе магазина отыскал, и придумал, как обозначить могилу, чтобы после этого ужаса, если сюда не попадёт, похоронить девочку как надо. В общем, все мелкие, но до ужаса хлопотливые и невозможные для истекающего кровью родительского сердца заботы легли на плечи парня, и тот безропотно помогал, не прося в ответ спасибо или хоть просто сколько-нибудь доброго слова. А Константин вообще не помнил себя тогда — кажется, он бездвижно сидел на стуле, прикрыв лицо руками, и так весь день, пока Чес не отвлёк его на поесть.

Несмотря на такую очевидность, Джону просто не верилось, но Дженни и правда больше не двигалась, побледнела, а щёки её впали. Дошло до него остро и, возможно, как-то слишком поздно только когда он стоял над ящичком, в который на те же самые простыни и в тех же самых одеялах укладывал свою девочку. Чес аккуратно забил крышку и опустил ящик на низ выкопанной им ямы; Константин обратил на него внимание и только сейчас увидел, что тот выглядел не очень хорошо: лицо бледное, под глазами круги — видно, что не спал сегодня, а весь вид крайне измученный. Ещё бы — заботы материальные порой изматывают похуже душевных; и вообще, что такое душевные? Это просто мнимые страдания! Джон хмыкнул, апатично усмехнулся пришедшей мысли, с трудом мог с ней на данный момент согласиться, но перехватил лопату из рук парня и сам принялся закапывать. Земля здесь была податливой, сырой, хорошей; хоть в чём-то везло. Или это тоже платно по мнению судьбы?..

Повелитель тьмы не пустил никого более, кроме них, на похороны; видеть другие лица было тошно. И не то чтобы Чес был исключением, но… но да, исключением. Сегодня можно. Константин закончил, отбросив лопату, а Креймер водрузил на то место собственноручно сколоченный им крест — простой, но хотя бы так, чем потом искать здесь могилу. Парень пихал его основательно, Джон помог; в итоге палка ушла ровно наполовину, и они оба остались довольны результатом. А потом отошли на некоторое расстояние, и молчание стало ещё более душераздирающим.

Константин смотрел на этот крест, на эти буквы и цифры, нацарапанные там, и не мог поверить, что это грёбаная правда. Впрочем, рано или поздно все придут сюда, к этому состоянию, но ему уж точно не хотелось видеть смерть дочери при своей жизни и так… так рано, Господи, три года! Джон поднял голову вверх и вдохнул полной грудью свежего воздуха — в последние полтора дня вообще не выходил из той душной комнатки. Только теперь увидел, что над головой небо и оно серое, тяжёлое, ровно как и его душа; через пару минут в ветках деревьев зашуршал сильный ветер, а на лицо упали первые капли. Природа тоже присоединилась к оплакиванию Дженни.

Они стояли долго, минут тридцать, и никакие слова не шли на язык. Наконец первым начал Джон, вдруг усмехнувшийся своим мыслям:

— Как думаешь, это значит, что судьба теперь одаривает нас жёсткими моментами, так как платить больше нечем?

Чес первое время смотрел на него изумлённо, а потом, подумав, в нерешительности покачал головой.

— Вполне. — Он помедлил минутку, а потом договорил: — Давай уже пойдём в помещение. Дождь усиливается.

Константин пожал плечами, но дал себя затащить обратно. После похорон дни потекли лениво, как тягучее серое желе, и очень бесцветно, так бесцветно, как будто из них выкачали абсолютно все эмоции. Время летело лично для него быстро, но к вечеру замедлялось и будто бы навёрстывало упущенное. Джон потерял надежду, силы, смысл идти дальше и желание выживать. И он не мог выйти из этого порочного круга, хотя понимал, что выбираться стоило и такое продолжаться долго всё равно не могло.

Возможно, прошла неделя или больше; они всё ещё продолжали жить в супермаркете вместе с выжившими. Еды хватало, спать было где; Джон так и не смог переместиться из комнаты, где лежала Дженни, в другое место, хотя спал на её кровати очень плохо — Чес как-то напоминал ему о том, что он выглядел не очень, и предлагал перейти в другое место. Но Константин не хотел расставаться с воспоминаниями, пускай горькими, но единственно последними, которые остались у него от дочери; он знал, каким глупым был в те моменты, но как можно объяснить обезумевшему от горя человеку, что стоит делать так, а не эдак, что стоит отпустить эти воспоминания, эти мысли, наконец, ушедшего человека с миром и ступать дальше по своему пути? Повелитель тьмы ничего бы из этого не услышал и не понял, но сам предчувствовал, что вскоре Чес должен был высказать всё это ему…