На осколках цивилизации (СИ)

Случилось это на девятый или десятый день после похорон. Точнее, Джон узнал об этом гораздо позже — ему же казалось, что не прошло и трёх дней. Он почти ничего не делал за это время, даже есть и спать не хотелось — он тупо сидел и смотрел в одну точку. И сам это повелитель тьмы как никто другой осознавал и понимал, но не мог найти стимула и дальше цепляться за жизнь. Чес пытался отвлечь его, но попытки заканчивались провалом. Наконец, вечером, он вошёл к нему в ту самую комнату, застал сидящим на кровати и негромко начал:

— Джон, я не помешаю?

Мужчина ответил не сразу — до него не в тот же момент дошло, что его кто-то зовёт. Всё из внешнего мира доносилось будто бы в замедленной съёмке, сквозь плотную пелену труднопроницаемого вакуума.

— Нет-нет… — ответил рассеянно, пожал плечами и вновь уставился в пол, как и сидел до того. Чес, кажется, хмыкнул, постоял у двери и решил таки войти вглубь комнаты. Потом в нерешительности остановился рядом с ним и уселся на стул.

— Я бы хотел поговорить… — И Джон уже давно знал, о чём тот хотел поговорить; в ответ он лишь кивнул и приготовился слушать. Креймер прокашлялся, помолчал минуту и поначалу неуверенно начал:

— Знаешь, я думаю, что нам завтра или послезавтра, но точно в ближайшее время нужно будет уходить. Наш путь должен продолжаться, Джон, несмотря ни на что. Прошло уже больше недели, и я понимаю, что ты сейчас не в лучшей форме. Но, как мне кажется, если мы выдвинемся в путь, то ты вновь вдохнёшь жизни, свежего воздуха в своё застоявшееся сознание. По крайней мере, оставаться здесь точно нельзя — обстановка буквально вытравляет из тебя прошлого повелителя тьмы. А там ты потихоньку и развеешься… Нет, я, безусловно, представляю, что мне отнюдь не понять твоих чувств, но… всему есть своё время, Джон. — И Джон слышал в каждом слове правду и был бы рад ей поверить, но что-то, какая-то мнимая перегородка или стена, мешала ему перешагнуть на ту сторону, где была жизнь. Наоборот, какая-то злость и казавшееся непонимание Креймером истинного положения дел вскипали в его душе, заставляя отторгать эту и так понятную правду ещё дальше.

— Всему есть своё время, значит… — Мужчина покачал головой, ухмыльнулся. — Ну так что ж? А если времени нет? Если времени для меня больше нет, тогда что? Нет, Чес, ты даже отдалённо представлять не можешь о том, что, какая жопа творится у меня на душе. Оттуда будто кусок оторвали, понимаешь? Больше нет ни дней, ни часов, ни минут — есть какая-то странная субстанция, называемая временем и текущая каким-то своим ходом. Есть вина, лёгшая где-то здесь… — он указал на сердце, — камнем, есть образы, которые оставить в своей голове невозможно, так же, как и мысли; последние вообще разрушают всё изнутри. А прибавь к этому горечь и банальную боль, что выйдет? — Он покачал головой, прикрыл лицо руками, локтями упёрся в колени. — Я не хочу жаловаться, хотя сейчас только что сделал это. Просто нет больше стимула жить, идти дальше, за что-то бороться. Понимаешь? Совершенно.

— Я понимаю. Но более чем уверен, что оно придёт во время всего этого… как аппетит приходит во время еды, знаешь? Просто скажи мне своё «Да», и я сам устрою то, чтобы ты забылся. А тебе нужно забыться, Джон. Ты сам это понимаешь. В конце концов, мы взрослые люди и отчасти знаем психологию. Люди встают на ноги после смерти близких. Даже самые слабые… а ты встанешь точно.

Константин видел, что слова Креймера не лишены смысла: действительно, чего уж всё преувеличивать? Они и вправду взрослые и должны понимать, что полторы недели хватило сполна для траура в наступившей ситуации. Всё равно, рано или поздно, придётся идти, потихоньку вставать на ноги и приходить в себя; всё равно придётся. И чем раньше начать, тем потом безболезненнее будет реабилитация; но самое тяжёлое — это начать. Ведь начало всегда есть нечто новое, а Джон ой как не любил привносить в свою жизнь какие-то новшества…

Но Чес говорил убедительно, поэтому мужчина решился поверить ему, отдаться в полное его распоряжение. Он сказал, что поспособствует его восстановлению, вернёт к жизни, нужно лишь только согласиться в скором времени отчалить отсюда. Джон, конечно, с трудом верил, что секрет так прост, но сам факт довериться Креймеру ему отчего-то нравился; правда, тогда в его голове проскользнула паническая мысль: а не считается ли это сближением? Но теперь совершенно не было выбора — Чес его единственное спасение, причём спасение не вынужденное, а… какое-то желаемое. Да, он и сам желал, чтобы кто-нибудь вот так безвозмездно протянул ему руку и никогда в жизни не напоминал о том, что помог; парень идеально подходил под это определение. Поэтому повелитель тьмы, подумав, посмотрел ему в глаза прямо, пристально и тихо ответил:

— Думаю, отчасти ты прав. Я говорю, что согласен. Но… сам пойми: процесс будет долгим. Это такая банальная, но вместе с тем такая яркая боль… — Константин взборонил свои волосы и закачал головой. — Но я буду верить тебе…

— Спасибо. — Мужчина поднял голову и посмотрел на него: парень светился от счастья.

— Спасибо, Джон. Я уж постараюсь… Короче, раз ты согласен, то выходим завтра вечером. Я соберу все вещи. Путь уже отсюда я провёл — идти что-то около семи километров. Будь готов. — Креймер встал и осторожно похлопал его по плечу. Константин был немного удивлён и уже сам забыл чем, но в ответ лишь мельком кивнул. Тогда ему в голову почему-то пришла мысль, что он сам никогда не благодарил Чеса, хотя было за что, а тот, в свою очередь, говорил «Спасибо» за то, за что и не должен был. Когда парень уже почти вышел из комнаты, мужчина хотел было встать и окликнуть его и наконец сказать, но в итоге лишь встал; встал и задумался: а не подействует ли это ещё пагубнее? Не есть ли это то самое, называемое чёртовым словом сближение?.. В конце концов отказался от затеи и сел обратно.

Конечно, от этого разговора и будущих перспектив легче не стало, боль так разом уйти не могла, но с души упал небольшой камешек — и это было пускай не столько весомо, сколько значимо.

Когда Саманта узнала о том, что они уходят, то поспешила попрощаться с Джоном; она, кажется, говорила что-то о соболезновании, о том непостижимом горе, что рухнуло на его плечи, и пожелала удачи. В общем, Джон её не слушал, а в конце только кивнул и даже ничего не сказал — у него эта долбаная жалость со стороны застряла в горле, как кость у собаки! Он не верил никому, ни единому их чёртову слову! В день похорон он был зол, рвал и метал, многим желающим постоять рядом с могилой сказал отвратительные слова и в итоге прогнал, как животных; только Креймера оставил — ну, тут без комментариев. Парень ни разу за это время не сказал каких-нибудь типичных слов для данной ситуации — нет, он просто поддерживал, и в этой поддержке было куда больше участия, чем в якобы вежливых словах. Константин знал, что это его единственная надежда, единственная ещё не прогнувшаяся опора в этом мире; уже не Кейт, хотя когда-то он её уважал. И он сам даже не понимал, откуда бралась эта только увеличивающаяся злость — нет, не совсем из-за смерти Дженни… Впрочем, предчувствия его никогда не подводили, осталось лишь только убедиться в этом ещё раз. И мужчина уже с циничной усмешкой был готов принять на себя очередной удар судьбы.

Джон стал думать о многом, но ни о чём в частности: мысли разбегались, как стайка тараканов. Они были такими же чёрными, мелкими, противными… Мужчина просто устал держать всё это в голове. Но он много думал о судьбе, о том, что та действительно неравномерно распределила его доходы и забрала всё в самом начале — уж лучше бы на его голову упал камень. Это лучше, чем смерть Дженни; он-то прожил, а она… впрочем, мысли начинались по кругу, и ненависть к себе, словно внутренняя энергия в этом замкнутом цикле, становилась больше и больше. Если бы не предложение Чеса, повелитель тьмы подумал, что и правда бы повесился.

А ещё его и так полное горького цинизма сердце заполнилось до отвала, до краёв этим едким веществом; теперь места для чего-то другого там не было в принципе. Но, впрочем, в этом не было ничего удивительного: всё это обыкновенные банальности, через которые проходит каждый человек после смерти близкого. И он сам — лишь один из тысячи; Господи, как это убого — понимать свою неоригинальность и всё равно идти путём толпы!