Девяносто девять (СИ)

Дьявол, это было почти эротично — касаться собственного тела и получать от этого столько удовольствия. Элайза вымазала почти весь кусок мыла, и долго терла кожу ладонями, и плескалась в воде, радуясь, будто ребенок.

Когда она вновь вышла на берег, Йонас подал ей полотенце.

— Вот это сервис, — усмехнулась она, и он снова покраснел.

Одежда, принесенная Аней, оказалась почти впору: только рубашка была великовата, а бюстгальтер, напротив, слишком тесно обхватывал грудь. Зато брюки оказались очень удобными, а носки — сделанными из мягкой ткани.

Элайза потрясла головой, чтобы мокрые волосы рассыпались по плечам, и кивнула Йонасу. Вместе с сопровождением вернулась к дому и неуверенно остановилась на пороге.

— Где командующая? — спросила, решившись.

Йонас взглядом показал на дверь. Элайза вздохнула и вошла внутрь, охрана осталась снаружи.

***

Алисия сидела на диване и читала книгу, когда дверь открылась и внутрь вошла Элайза. Она была похожа на русалку: длинные светлые волосы мокрыми завитками рассыпались по плечам, голубые глаза блестели, а широкая рубашка, мешком висящая на теле, была похожа на рыболовную сеть, поймавшую неосторожную пленницу.

— Привет, — сказала она, и села рядом. Алисия кивнула:

— Привет.

Помолчали. Алисия видела, что Элайза разглядывает ее, и не хотела препятствовать этому. Благодаря Ане этим утром она вновь ощутила себя командующей: этому способствовала и чистая одежда, и остро наточенный меч, лежащий теперь в углу комнаты, и ключи от мотоцикла, которые Аня небрежно передала ей, словно поводья от лишней лошади.

— Аня сказала, что ты решила остаться здесь на какое-то время, — в голосе Элайзы звучал не вопрос, а утверждение. — Почему?

— Потому что, когда мы придем в резервацию, у нас не будет времени на разговоры. Я хочу, чтобы мы все решили здесь.

— Что именно, по-твоему, мы должны решить?

Она смотрела с вызовом, но Алисия не приняла этот вызов. Ночь, проведенная ею у озера, вернула в ее душу спокойствие, а вместе с ним вернулась и сила.

— Мы проведем обряд, который поможет нам вспомнить прошлое, Кларк. Прежде чем идти дальше, мы должны знать, чем закончились наши решения в предыдущей жизни.

Элайза явно ожидала не этого. Ее зрачки расширились, губы сложились в аккуратное «о». Алисия чуть заметно кивнула: да, ты все поняла верно.

— Какой обряд? — услышала она неуверенное.

— Ты спрашиваешь, потому что хочешь знать, что именно мы будем делать? Или хочешь понять, зачем это нужно?

Боги, на нее было так трудно смотреть. Особенно на такую: растерянную, удивленную, лихорадочно обдумывающую услышанное. А еще — теплую, пахнущую клубникой и озерной водой, сжимающую губы и нервно перебирающую пальцами.

— Лекса…

— Кларк…

Они заговорили одновременно, и одновременно же замолчали, глядя друг на друга. Стало трудно дышать, воздух как будто сгустился и стал вязким, паточным. Алисия взяла Элайзу за руку и осторожно погладила пальцы. Красивые длинные пальцы с неровно обкусанными ногтями, покрытые царапинами и маленькими, едва различимыми взглядом синяками.

— Смотри на меня, — шепотом попросила Алисия. — Просто смотри мне в глаза.

Она усилием восстановила дыхание, и грудь ее задвигалась ровно и спокойно. Зеленые глаза как будто коснулись голубых и соединились в общем взгляде, во взгляде, направленном далеко в прошлое.

Алисия увидела себя, сидящую на троне, и Элайзу, стоящую перед ней с гордо поднятой головой.

«Это ты сожгла живьем три сотни моих воинов?»

«А ты отправила их убить нас»

Она увидела ночь, наполненную огнями бесконечных костров, ощутила запах дубленой кожи, и запах мужчин, и запах металла. Увидела Элайзу, с приставленным к беззащитному животу копьем, Элайзу, которая не побоялась прийти сюда, в их лагерь, прийти и умолять о помиловании.

«Я тоже убивала ваших людей! На моих руках тоже их кровь! Возьмите меня!»

«Но виновен он, а не ты»

«Он сделал это ради меня. Все — ради меня»

«Значит, он умрет ради тебя»

В легкие вошел невыносимо сладкий поток воздуха, и сердце забилось тревожно и часто, и Лекса знала, о, она хорошо знала, что это значит, и боялась этого. Она смотрела, как Кларк подходит к привязанному к столбу Финну, как обнимает его и вонзает нож в его сердце. И что-то внутри нее сказало отчетливо и ясно: «Теперь она моя. Теперь она станет моей».

Все ускорялось, стремилось вперед, закруживало сознание и мысли.

«Может, я и лицемерка, но ты просто врешь себе, Лекса! Ты умеешь испытывать чувства, ты испытывала их к Густусу, и память о Костии по-прежнему преследует тебя. В той деревне было двести пятьдесят человек, и ты позволила сжечь их»

«Не всех. Не тебя»

Это почти признание, почти откровение, и Лекса знает это, и Кларк знает это тоже. Она отшатывается, но в ее глазах нет испуга, в них что-то другое, пока неясное, но тревожащее и слегка пьянящее разум.

«Ты считаешь наши методы жестокими, Кларк. Но именно так мы выживаем»

«Может, в жизни должно быть нечто большее, чем просто выживание? Может, мы заслуживаем лучшего?»

«Может, и так»

И нет больше сил сдерживаться, нет сил прятать в себе то, как учащается при виде нее дыхание, как быстрее начинает биться сердце, как в межреберье становится одновременно тяжело и сладко, и как тепло разливается по телу, стоит ее пальцам случайно коснуться руки или плеча.

Лекса притягивает ее к себе и целует, аккуратно, ласково, но не спрашивая разрешения, а просто забирая свое. И внутри нее ликованием взрывается: она отвечает на поцелуй, она тоже хочет этого, она тоже все это чувствует.

Но это заканчивается, едва успев начаться.

«Я не могу. Не сейчас»

И Лекса понимает, и не сердится, и кивает, отпуская. «Вернешься, когда захочешь вернуться. Вернешься, когда будешь к этому готова».

Они в Полисе: нож Кларк приставлен к ее горлу, и металл царапает кожу, но ей плевать, совершенно плевать, потому что невыносимо больно смотреть в наполненные слезами глаза, невыносимо больно читать в них всю боль этого проклятого мира, и знать, что она и есть причина этой боли.

«Прости меня»

Это «прости меня» камнем висит между ними, и отравляет собой все вокруг, и нужно разбираться с Ледяной королевой, и нужно проводить саммит, и нужно что-то решать с Небесным народом, а Лекса может только смотреть и мысленно умолять: «Прости меня. Прошу тебя, пожалуйста, прости меня».

А дальше — ночь, и в этой ночи она стоит на коленях перед женщиной, которую любит, перед женщиной, которой клянется больше никогда не причинять боли, перед женщиной, от которой — она знает — больше не сможет убежать, не сможет спрятаться, ни за решениями, ни за верными поступками, вообще ни за чем.

Она знает, что ее чувство не встретит ответного, она знает, что обречена жить с ним одна, лелея в груди воспоминание о единственном поцелуе, о единственном моменте, в котором они были вдвоем, и были вместе.

Но она не боится. Ей нужно больше: ей нужно искупить вину, защитить, позаботиться о том, чтобы даже после ее смерти Кларк оставалась в безопасности. Чтобы никто никогда не посмел причинить ей боль.

Она говорит с детьми, один из которых станет ее преемником. Она берет с каждого из них клятву, что они позаботятся о Кларк. И после этого со спокойной душой выходит на бой, который может стать для нее последним.

«Я не буду смотреть, как ты умираешь»

«Значит, время прощаться»

Но Кларк приходит, и протискивается через толпу, и откидывает с головы покрывало, и Лекса впервые за несколько месяцев вздрагивает от вошедшей в сердце надежды. Надежды на то, что однажды… Когда-нибудь…

Роан нападает на нее сзади, и она отбивает его удары, и кричит, и сражается так, будто это главный бой в ее жизни, и каждая ее клеточка, каждый дюйм кожи чувствует на себе взгляд — взгляд той, которая все-таки пришла, несмотря ни на что, несмотря на боль, несмотря на предательство, несмотря на то, что не хотела этого сражения.