Город, отделяющий от неба (СИ)

Разумеется, мест в гостинице "Ленинградская" не было. Прямо хоть коньяк доставай, подумал Брагинский. Впрочем, ладно, есть ведь и не столь пафосные места, да и вариант с проживанием у старого друга совсем ещё не отпал. К тому же, основная цель визита запросто может подразумевать и ночлег. Надо сказать, что основная цель визита являлась заодно и изрядной головной болью Витольда Самуиловича. После невероятного (во всех смыслах) достижения первой, ленинградской части своего квеста, от второй, московской, он был вправе ожидать чего-то уж совсем фантастического. По правде говоря, Брагинский даже не знал наверняка, где он застанет искомого человека. Порождение расколотого сознания деревенской девочки Вари Жебровской дало ему два адреса, сопроводив их некими рекомендациями и посоветовав всё же начать с первого.

Первым адресом был писательский дачный посёлок Пережогино, творческое вместилище властителей душ и повелителей помыслов. Будучи человеком безмерно далёким от художественной литературы (времени было жаль, да и не было того времени вовсе!), наш основательный психиатр всё же навёл кое-какие справки у более сведущих минских своих коллег относительно тех, кто проживает в том самом посёлке. Да и нежданно обретённый вчера старый учитель и друг тоже кое-что ему сообщил. Поколебавшись немного по извечной интеллигентской привычке, Брагинский вернулся на вокзал, сдал чемодан в камеру хранения и взял таксомотор. Менее чем через час, расставшись с тридцатью рублями, доктор стоял перед сторожевой будкой и рассматривал полосатый шлагбаум, загораживающий неширокую асфальтированную дорогу, по левую сторону которой находились одно- и двух этажные деревянные дачи, а по правую - смешанный сосново-лиственный лес. Кроме шлагбаума путь на писательские дачи с обеих сторон преграждал деревянный же частокол в рост человека. Найдя полуденную погоду чересчур знойной, Брагинский снял пиджак и, перекинув его через левую руку, подошёл к будке вплотную. Внутри никого не было. Витольд Самуилович хмыкнул и, с трудом сгибаясь в обширной талии, полез под шлагбаум. Посредине трудного пути, не рассчитав высоты препятствия, он пребольно ударился затылком о полосатую жердину и от неожиданности выпрямился. Тут же оказалось, что шлагбаум легко поднимается простым и не особо великим усилием. Кряхтя и потирая ушибленное место, доктор двинулся вперёд. Дачи знаменитостей располагались на изрядном удалении от дороги, в глубине бывшего леса, сильно прореженного и превращённого в некое подобие сквера с жилыми постройками. Ни о каком подобии номеров не могло быть и речи. Чувствуя себя крайне неудобно, Брагинский полез было во за блокнотом, но вспомнил, что тот лежит во внутреннем кармане повешенного на руку пиджака. После недолгих поисков стало ясно, что ни в пиджаке, ни в портфеле блокнота с информацией, записанной под диктовку невероятной девочки, нет. Поняв, что поиски ни к чему не привели, психиатр решил было, что переложил блокнот в чемодан, но вспомнил, что листал его уже в такси по дороге сюда.

- Не мог же я его выронить, - пробормотал расстроенный Витольд Самуилович, стараясь припомнить, точно ли он засовывал свои записи во внутренний карман.

Досадуя на свою рассеянность, доктор развернулся и пошёл назад, к шлагбауму, в надежде найти блокнот там, где он снимал пиджак. Дойдя до будки, он увидел, как из-за неё неспешным шагом вышел высокий, атлетически массивный пожилой мужчина весьма казённого вида. Мужчина был одет в сильно поношенную, но вполне свежую гимнастёрку без знаков различия и синие саржевые брюки, заправленные с напуском на потёртые, но чистые хромовые сапоги. В руках у этого человека, явного вахтёра или сторожа, был раскрытый блокнот в дорогой кожаной обложке с тиснением, знакомый Брагинскому очень хорошо. Наблюдая, как длинные пальцы уверенно и сноровисто перебрасывают странички его личных записей, доктор поёжился; потом, дав себе труд чуточку поразмыслить, даже содрогнулся! Ведь чёрт знает что такое могло получиться, дойди до пресловутых инстанций серия его записей, касавшихся нынешнего авантюрного путешествия! Конечно, времена нынче совершенно травоядные против тех, что предшествовали началу его минской ссылки, но... но... но... Во-первых, казённый дядя по виду - явно бывший сотрудник служб, для которых план посадок никак не относится к урожаю. Во-вторых, содержание записей могло вызвать вопросы не то что у бывшего вертухая, а даже у простого дворника, одержимого бдительностью. В-третьих, какого дьявола?! - ведь это ЕГО, Витольда Брагинского, записи, и ничьи более!

Распалив себя, доктор вспомнил, что он таки знаменитость, пусть даже республиканско-белорусского масштаба, и устремился отбивать своё интеллектуальное имущество.

- Позвольте, уважаемый, - сказал он, используя свой самый благостно-снисходительный изо всех баритонов. - Это мой блокнот.

Предполагаемый вахтёр поднял голову и явил Брагинскому тревожный и даже немного испуганный взгляд светло-голубых глаз, странно диссонирующих с немного одутловатым, скверно выбритым лицом. Стоило только доктору подумать, что никакой это не вахтёр, как незнакомец растерянно улыбнулся и протянул блокнот владельцу.

- Извините, - сказал пожилой атлет и, подняв полосатую штангу, шагнул внутрь дачного посёлка. - Я тут прогуливался по окрестностям, вижу - записная книжка лежит. Я видел такси. Отъезжало. Думаю, приезжий обронил. Наверное, не стоило читать. Что-то прямо под руку толкнуло, и вот - уже углубился!

Мнимый сторож улыбнулся ещё раз, теперь гораздо смелее, и протянув совковую лопату своей ладони Брагинскому, произнёс:

- Представлюсь: Иван Николаевич Антонов. Вы ведь ко мне приехали?

И тут Брагинский окончательно растерялся. Человек, к которому он ехал, представлялся ему совсем иначе. Ну как же: член Союза писателей, известный археолог и лингвист, специалист с мировым именем, и - принят за вахтёра, да ещё за бывшего вертухая профессиональным психиатром, знатоком человеческих душ! Стыдоба! Одно хорошо: не надо теперь разыскивать невесть кого в пустынном с виду посёлке и расспрашивать о местоположении дачи Антонова.

Дача оказалась почти в конце улицы Лермонтова (именно так называлась узкая полоска асфальта, отделявшая посёлок от леса), в десяти минутах неспешного шага от будки вахтёра (который так и не возник в поле зрения). Бревенчатая кряжистая изба-пятистенок , чем-то неуловимо сродственная своему хозяину, изнутри оказалась довольно уютным жилищем, с большой русской печью, разделяющей меньшую комнату на кухню и столовую. Отметя потуги гостя избавиться от обуви, хозяин повлёк Брагинского в горницу, где, кроме ещё одной печи, теперь уже голландской, обнаружилась одинокая монументальная кровать, назвать которую двуспальной язык не поворачивался. Кроме кровати в огромной комнате был только большой письменный стол, поверхность которого была едва различима под грудой книг и бумаг, средь которых едва различался воронёный "Рейнметалл" . Стен в горнице видно не было. Вместо них возвышались, воздвигались и громоздились разнообразные шкафы, полки и этажерки, туго набитые книгами, журналами и газетными подшивками, и лишь в одном шкафу, - самом большом и пыльном - виднелись разложенные на стеллажах черепки, сколотые камни и полуистлевшие железяки непонятного назначения и происхождения.

- Вы тут располагайтесь, - сказал Антонов извиняющимся тоном. - А я пойду чаю нагрею.

Пока хозяина не было, доктор вдруг понял, как ему симпатичен хозяин, и как искажено было заочное представление о нём, полученное из рассказов Скрябина и голоса-из-девочки, особенно если вспомнить о втором адресе, где мог бы находиться этот огромный человек, так замечательно растягивающий в улыбке свой большой подвижный рот. Вторым адресом, собственно говоря, было некое заведение в Тушино, давным-давно известное Витольду Самуиловичу. В том заведении, малодоступном для обычного человека, когда-то практиковал свои революционные методы лечения психических расстройств профессор Скрябин. Сам Брагинский в старинном особняке с красивым эркером по фасаду второго и третьего этажа бывал лишь дважды - наблюдая вместе со своим патроном одного и того же интересного пациента, утверждавшего, будто у него украли голову. Пациент имел вес в столичных театральных кругах, потому и носились врачи вокруг него с постоянством и усердием регулярных комет. Лечение театрального человека оказалось в итоге весьма удачным, что добавило вистов Скрябину и оказалось небесполезным и для карьеры Брагинского. Отогнав давние воспоминания, порядком уже потускневшие и полинявшие, Витольд Самуилович сделал над собой некое усилие и вернул себя в лоно профессии, где ему было куда проще оперировать воображением, представляя того или иного индивида своим пациентом. И действительно, милейший Иван Николаевич вполне подходил на роль потенциального больного по своему нервическому профилю. Тревожный, чуть виноватый взгляд; небольшая, но очень характерная небрежность в облике (плохо выбрит, одет в привычное и аккуратное, но - старьё); не до конца доведённые жесты, довольно размашистые в начале; немного суетливая мимика, совсем не вяжущаяся с крупными чертами лица. Но главное - голос. Таким бархатным баритоном университетские аудитории сотрясать, а не извинения выпрашивать. Конечно, Брагинский понимал, что не обошёлся без утрирования и даже - чем чёрт не шутит - без гиперболизации упомянутых черт человека, в непрошенных гостях у которого находился, но... приём был хорош, особенно для перебивки противоположной предвзятости.