Город, отделяющий от неба (СИ)

- Что, правда ничего поделать с собой не можешь? - спросил он совершенно уничтоженного участкового, слипшегося в бесформенный ком на стуле в углу кабинета.

- То'ко ефли димед'ол, - прогнусавил несчастный лейтенант.

- Много ты с димедрола навоюешь, - сказал капитан и добавил зло: - Один хер тебя Занковец наизнанку вывернет. Упустить убийцу, которого буквально за яйца держал!

- Я с ним пойду, - заявил Брылин.

- Все вместе пойдём, - сказал Тихоновецкий. - В десять подполковника ждёт на доклад городской прокурор, и моли всех богов, Ореховский, чтобы Занковец тебя с собой туда не поволок! Попрут из рядов нахрен, с венком из этой твоей цикламены!

Ответить на это было нечего, да и невозможно никак - из-за намертво забитого и распухшего носа.

***

На совещание к начальнику горотдела Ореховского не вызвали. Мучимый самыми дурными предчувствиями, лейтенант сидел на прежнем месте и пытался думать продуктивно. Выходило плохо. Всё выходило плохо. На фоне творимых маньяком дел столь кошмарный промах и в самом деле может стоить ему карьеры. Наверное, надо было всё же стрелять, думал горе-милиционер в очередной уж раз. Ага, мрачно возражал ему внутренний скептик, попал бы ты, в темноте, чихая и слезясь! Да и куда стрелять посреди жилых домов?

Непрерывно рефлексируя и безуспешно пытаясь выколотить из отёчных пазух треклятые сопли, лейтенант положил голову на скрещённые поверх стола руки и как-то незаметно уснул. Снилась ему страшная, разорванная прожекторами ночь, где он сначала метался меж домов, пытаясь углядеть хотя бы тень убийцы; где звонил дежурному по городу с вахты родного общежития; где были кромсающие воздух сирены и спешно подвезённые из запасов гражданской обороны мощные фонари; где метались переполошённые жители, выскакивающие из подъездов в исподнем ("что, война началась?"); где вызванное из небытия радостными птахами утро обманывало всех своим фальшивым жизнелюбием; где... не спать!

- Да ты, твою мать, совсем охренел, что ли? - заревел над головой медвежий баритон подполковника Занковца.

Чего это он даже не матерится, подумал Ореховский, меняя сон на явь, будто слайды в проекторе передёргивал. Причина удивительной начальственной интеллигентности была проста, насколько может быть простым капитан госбезопасности, одетый в штатское. Евгений вскочил и вытянулся в струну, успев только шмыгнуть некстати побежавшими соплями.

- Бинобат! - загнусил он.

- Конечно, виноват! - вкрадчиво сказал Занковец. Казалось, он ни на что не смотрит, кроме распухшего до баклажанного состояния носа лейтенанта. - Разговор будет.

С этими словами подполковник пересёк кабинет и обрушил мощный зад на место Тихоновецкого. Гэбэшник тихо прошёл за ним и устроился за столом Егорова.

- Садись! - скомандовал подпол и нехорошо зыркнул на комитетчика. - С капитаном госбезопасности Пчелинцевым ты уже знаком. У него к тебе, лейтенант, имеются вопросы.

- Товарищ подполковник, - мягко начал капитан. - Я бы всё же попросил оставить нас вдвоём.

- Нет, - отрезал Занковец. - Вдвоём будешь говорить, когда в комитет вызовешь. Повестки у тебя нет, потому беседа с моим подчинённым будет проходить в таком составе.

- Воля ваша, - кротко вздохнул чекист.

- Разумеется, - процедил подполковник и с нетерпением закончил: - Давай уже!

Комитетчик вздохнул ещё раз и сказал, по прежнему глядя исключительно в стол перед собой:

- Участковый уполномоченный лейтенант ОрЕховский Евгений Олегович?

И тон, и форма беседы сходу напомнили Евгению допрос. Чувствуя корпоративную поддержку всегда сурового начальника, он высморкался в зашмыганный гигантский платок и с расстановкой сказал:

- Нет. ОрехОвский.

- Это не имеет значения, - отмёл гэбэшник женину фронду. - Теперь расскажите ещё раз во всех подробностях события вчерашнего вечера, начиная с того момента, как вы попрощались с коллегами.

Блядь, да он что, меня, что ли, подозревает? Казалось бы, дно служебной бездны уже достигнуто, ан нет - снизу властно стучат! Как это ни странно, но в такие моменты Евгений почему-то успокаивался и начинал мыслить чётко, ясно и продуктивно.

- Я составил подробный и тщательно выверенный рапорт на интересующую вас тему, товарищ капитан госбезопасности! - отчеканил Ореховский. Голос его звучал отчётливо и ровно, насморка словно и не было в помине. - Полагаю, вы с ним уже ознакомились. На допрос, как уже сказал товарищ подполковник, вызовете повесткой.

Занковец закашлялся, а гэбист поднял наконец свои прозрачные глаза и посмотрел на наглеца с удивлением.

- Напрасно вы считаете, лейтенант, будто вам дозволено разговаривать со мной в таком тоне. Я на службе нахожусь, а вы... оба... мне палки в колёса ставите.

- Закон для всех одинаков, капитан, - сказал Евгений, впадая в какую-то прозрачную и очень приятную ярость. - Тут такое дело: мы тоже на службе, а вы нас окончательно лишаете работоспособности своими... подозрениями.

- Видите, Валерий Андреевич, - обернулся к подполковнику Пчелинцев. - Вот к чему приводит ваше поведение. Этот... сопляк с вашего одобрения дерзит сотруднику КГБ при исполнении.

- Вижу, Владилен Данилович, что кто-то наносит оскорбление советскому милиционеру и порочит честь его мундира... при исполнении, - вкрадчиво сказал Занковец, раздувая ноздри.

- Ясно, - комитетчик встал, убирая во внутренний карман пиджака непонятно когда вынутый портативный диктофон, с шумом отодвинул стул и вышел, не прощаясь.

Упала тишина.

- Вот нахуя ты с ним воевать кинулся? - устало спросил подпол. - Ты на меня не смотри, мне падать дальше некуда с этим вашим людоедом. А вот тебе, голубь, птица мирная, этот капитан характеристику испортить может окончательно.

- Не скажите, товарищ подполковник! Это ведь я убийцу упустил... да при чём карьера теперь, если он и дальше убивать будет!

- Хорошо, что ты это понимаешь, Женя, - сказал Занковец, удивляя Ореховского всё больше и больше. - Вот иди, и исправляй! Что хочешь делай, но мразоту эту отыскать надо! И вот ещё что. После обеда из Красноярска группа оперов вертолётом прибудет. Работать будете координировано. Старший у них - майор Климко. Формально ваша группа ему подчиняться не будет, но согласовывать действия станете каждое утро. Всё, давай!

***

Майору Климко и впрямь подчиняться не пришлось. После обнаружения седьмого растерзанного трупа расследование взяла в свои жёсткие московские руки прибывшая на следующий день после красноярцев группа столичных следаков.

Тысяча и одна дочь. Витольд Брагинский. 22 августа 1957 года. Москва

Первопрестольная, в которую Брагинский прибыл уже на следующий день, поразила минскую знаменитость в самое сердце. Вообразите себе встречу с некогда любимой женщиной, двадцать лет назад разбившей ваше юное сердце столичным шиком и горделивой независимостью. Нет, эта дама вас не отвергла! Она ответила на ваше пылкое чувство с расчётливой, строго дозированной страстью. О, вы понимали её резоны, и опыт её ничуть не пугал вашей мужской гордости - вы дозволяли ей дозволять себя любить! Шли годы, ваша страсть сроднилась с её расчётом и мало уже эти стороны одной монеты отличались друг от друга, затёртые миллионами прикосновений жадных пальцев повседневности. Возможно, всё длилось бы бесконечно долго, если бы не война, истолокшая и перемешавшая в своей дьявольской ступе абсолютно все московские судьбы. К моменту вынужденной разлуки бывшая любимая напоминала скорее пациентку дома терпимости. В городе ещё попадались выбитые и заклеенные крест-накрест окна, повсюду пестрели агитационные плакаты военного содержания, по улицам сновали орды спекулянтов, мешочников и откровенных уголовников. Но больше всего было военных, и именно их повсеместное присутствие делало вашу давнюю подругу похожей то ли на обозлённую присутственными буднями конторскую служащую, то ли вовсе - на повидавшую всякие виды прожжённую вокзальную шлюху. И вот вы уезжаете на север, сожительствовать со странным существом неопределённого пола, невообразимо исхудавшим и обовшивевшим за долгие блокадные месяцы, с существом, утратившим не то что иллюзии, а - всякое понятие о справедливости. Вы уезжаете, затаив в некоем пыльном чулане своей души лохматый клубок, свитый из обид и печалей, разочарований и тоскливой усталости, клубок, подёрнутый свежей паутиной облегчения. Вас ждёт не свобода, полная новых открытий и впечатлений, а новый плен, чьи решётки и цепи скованы из глупых обязательств и нелепых зависимостей. А обморочное и выморочное северное существо, утопленник с глазами цвета осеннего тумана, утопленник от рождения, уже встречает вас своим вечным насморком... Что же происходит теперь, спустя одиннадцать лет? Как проходит ваша встреча с прежней возлюбленною? Встреча, которую вы так долго ждали, предвкушали и вожделели, что и вовсе давно ждать перестали. О, её вид - словно удар под дых! Прямо на Комсомольской площади, едва выйдя из вокзальных дверей, вы сбиваете дыхание, глупое сердце запинается, и вы чуть было не роняете чемодан с портфелем. Столичный лоск и размах слепит ваши глаза пуще прежнего, и вы задыхаетесь от боли и ревности: с кем ты была все эти годы, Москва, перед кем и чьими стараниями ты так похорошела? Гигантский шпиль новой гостиницы можно рассмотреть, только уронив назад шляпу. Площадь полна машин и автобусов, и - люди! Море людей: мужчины постарше в элегантных светлых костюмах из габардина и шевиота, юноши в облегающих футболках и курточках-хулиганках, женщины и девушки в разноцветном ситце и крепдешине! Приезжие на площади трёх вокзалов выделяются из толпы, как воробьи в стае волнистых попугайчиков - они оскорбляли взор своей неказистостью и рото - в прямом смысле слова - зейством.