Город, отделяющий от неба (СИ)

- Костик, надо помощь звать! - заныл под руку Циркон, и тут вдруг пространство вокруг лопнуло со звуком, отдалённо напоминающим звук работающего лаксианского ключа, только неизмеримо громче. Волосы на всём теле встали дыбом. Да что там волосы: казалось, все нервы встопорщились и показали свои окончания сквозь кожу. На глазные яблоки словно кто-то надавил крепкими пальцами, да так их там и оставил. Шипя и извиваясь от боли во всём теле, Тин-Тин рухнул прямо на тело бродяги и потерял сознание.

Если бы Костю спросили, какой запах самый омерзительный на свете, он бы определённо ответил: "запах нашатырного спирта". Нет, мальчику не случалось падать в обморок, зато это постоянно проделывала их с мамой соседка по новому авалонскому жилью. Знаете, очень удобно рушиться без чувств на площадке в парадном, если вам под семьдесят, вы одиноки и у вас соседка - врач-терапевт. Тин-Тину самому случалось воскрешать надоедливую старуху поднесением вонючей ватки к пористому носу. И теперь кто-то пытается точно таким же макаром пробудить его самого! Кряхтя и охая, Костик встал на четвереньки, обнаружив, что источник смрада весьма велик и находится где-то снизу. Только тут он вспомнил, что произошло. Не только вспомнил, но и понял. Следовало немедленно, истерично сматывать удочки назад, вглубь туннеля, туда, где не было проклятого тумана, туда, где находился Хинтервельт, ставший таким привычным и родным! Бежать из этого промозглого, злого места, доведшего незнакомца до состояния дикой смердящей твари.

Костик вскочил, боясь с тошнотой и паникой (страшные звуки продолжались, хотя и не так громко), пинками и матом поднял валяющихся друзей. Потом они вшестером, с разных сторон, ухватили бродягу за одежду и понесли его, неожиданно лёгкого, туда, назад, домой!

Остановились лишь у искорёженной решётки. А когда выволакивали незнакомца через проём, тот вдруг пронзительно и обречённо заверещал, словно подстреленный заяц.

Уже потом стало ясно, что в тумане экседра оставила пару фонарей, моток верёвки и брезентовый цирконов рюкзак...

"Кто родился в день воскресный...". Артемий Кваснецов. 31 мая 1969 года. Ленинград

Бабушка Камиля Тугушева, почтенная и тучная Римма Маратовна, работала поваром в детском профилактории, потому праздничный стол на дне рождения её внука традиционно был главным событием. С особым нетерпением гостями ожидался подаваемый под занавес шоколад. Что это был за шоколад! Не рифлёная бабаевская плитка, не горячая жижа в чашечке - нет, это были куски размером с детский кулак, горьковатые и невыносимо обалденные! Как тугушевская бабушка делала это чудо, никто не знал, однако наворачивали все за милую душу. И не лезло уже, - не то что в желудок - в горло не лезло; да что там говорить: не лезло ни в какие ворота, а - ели, обмазываясь до ушей, пихали, давились, но - ели, лучась от счастья! Счастья, как всем давно известно, много не бывает, потому, поев, мы направились закреплять достигнутое из зала в комнату, принадлежащую самому Камилю и его старшему брату Марату (который с малышнёй дел иметь не желал и гордо удалился к друзьям перед самым приходом гостей). Сыграв несколько конов в лото, мы этим делом пресытились и вышли подышать на балкон, где царила умытая тёплым дождём поздняя весна. Полюбовавшись на молодую листву и вдоволь поплевав вниз, пятеро юных оболтусов заскучали и устремили свои мысли чёрт знает к чему. Федька Рахманов, гадко улыбаясь, спросил Камиля, не остались ли у того неиспользованные с майских праздников надувные шарики. Оказалось, один остался. Шарик по предложению Федьки наполнили водой, отчего он сделался похож на большущую каплю синей ртути. А капля, сами знаете, на то и капля, чтобы куда-то падать. Упала и эта. С четвёртого этажа. Прямо под ноги незнакомой долговязой старушке. Нам бы, дуракам, спрятаться за балконом поскорее. Ан нет - посмотреть ведь охота, что дальше-то будет. Потому мокрая с ног до головы бабка, подняв пламенеющий праведным гневом взор, успела зацепить этим самым взором лица сразу двоих правонарушителей: моё и Юрки Усовича. Изо всей компании как раз мы двое были наименее склонны ко всяческому криминалу; Юрка даже вяло пытался отговорить нас от затеи с шариком. Конечно же, именно мы и запалили всю контору, не имея никакого опыта хулиганской конспирации. Бабка, чуть мазнув взглядом по перепуганной физиономии медленно оседающего очкарика Юрки, на моей неуместно ухмыляющейся рожице остановилась так основательно и тяжко, будто прибивала мой нетленный образ к стенке своей древней памяти гвоздями. На бабкином лице, похожем на коричневое печёное яблоко, читалось вовсе не что-то банальное, наподобие: "я знаю твою мать" или "сейчас поднимусь к вам в квартиру". Нет, там было что-то иное, нечто вроде: "я запомнила тебя, мальчик, и теперь приду за тобой ночью". И, знаете, я склонен был верить, что да, придёт, и непременно ночью, когда родители будут крепко спать, а полная луна в небе... стоп! Какая ещё луна? Изрядно струхнув, я уже потянулся было через паутинку к Маятнику, как вдруг увидел, будто через мощный бинокль, как шевелящиеся губы старухи беззвучно (но вполне для меня отчётливо) произносят: "Не смей этого делать! Слышишь, не смей!". А потом бабка и вовсе отколола номер в стиле Акопяна, попросту раскрыв перед собою большущий чёрный зонт, который тут же рванул ветер и понёс куда-то по улице. Зонт полетел, но старухи за ним уже не оказалось! Я только успел заметить (тем же прорезавшимся бинокулярным зрением), что у сбежавшего зонтика фигурная светлая кайма по краю и ручка в виде головы попугая. Тут бы мне и скользнуть наконец по росистой паутине по свежим старухиным следам... но я этого не сделал, что здорово осложнило мне дальнейшую жизнь.

- Ты что торчишь столбом?! - донёслось до меня снизу яростное шипение пятого члена ватаги, Тошки Васильченко. - Она же сейчас сюда поднимется!

- Не поднимется, - задумчиво сказал я. - Сбежала старушка.

- Какая ещё старушка? - спросил Тошка, осторожно высовываясь из-за края балкона. - Молодая тётка... она, наверное, уже по лестнице вверх идёт. Будет нам сейчас!

Когда стало понятно, что никто в дверь звонить не собирается, мои друзья перестали дрожать и кидать на меня гневные взгляды. Как выяснилось, все они видели под балконом отнюдь не старуху, а высокую молодую даму учительского вида, ссора с которой даже на первый взгляд не сулила ничего хорошего. Когда б я не был озадачен экзотическим исчезновением мокрой бабки, я был бы ошарашен таким несоответствием. Поразмыслив, я решил осмотреть паутинный след происшествия. Результаты меня поразили ещё сильнее. Таинственная не-бабка сбежала, успев оборвать все ниточки, ведущие к ней. Я сумел лишь почуять что-то притягательное за ручкой зонта в виде головы попугая, но и то - совсем недолго, будто хозяйка, вспомнив о пропаже, вернулась и вырвала дорогую ей вещь из сферы моего внимания. Открытие того факта, что паутиной и Маятником умею пользоваться не только я, и даже не столько я, требовало полного пересмотра моей выжидательной позиции. Зная, что кто-то ещё ходит по Земле со странной опухолью в голове, опухолью, дающей возможность заглянуть за горизонт событий да ещё и подёргать там кое-какие ниточки, и не просто ходит, а дожил до весьма преклонных лет (здесь я верил больше себе, а не друзьям), я уже просто не имел права тянуть с овладением своими странными новыми достоинствами. Догадки о том, что способ обойти смертный приговор полезного паразита существует (и, возможно, даже не один), вертелись в моей раскаченной Маятником голове с самого момента осознания этого самого приговора. Не спрашивайте, как эти догадки возникли и откуда они вообще взялись. Паутинная логика плохо ложится на словесную основу. Просто я ощущал где-то рядом туманные зачатки росинок на паутинках вне поля моего зрения. От этих недоформированных росинок явственно попахивало странными возможностями продления моей недолгой жизни, и попахивало как-то поганенько, потому я в том направлении и смотреть-то особо не хотел. Бабка в молодой личине самим своим существованием подтверждала не только усмотренные возможности, но и унюханные неприятности. Да и вообще, может, ей от роду двадцать пять, а выглядит на самом деле как древняя старуха, потому и прикинулась молодухой. Хотя что-то мне подсказывало, что последнее маловероятно, учитывая, какой колоссальной внушительностью обладал бабкин пристальный взгляд. Такой взгляд точно не встретишь у юных, почти никогда - у молодых, довольно редко - у зрелых, и уж совсем иногда - у стариков. Очевидно, думал я, мудрость доступна со временем каждому, но вот удержать её в руках могут далеко не все, а на каком-то этапе старения она и вовсе вываливается из скрюченных артритом рук.