Капелла №6 (СИ)

— Зачем мне смеяться, Джон? Я хочу вам помочь. Но, чтобы дать хоть сколько-нибудь дельный совет, я должен услышать историю полностью, сын мой. Продолжай, — Константин лишь горько усмехнулся и не скоро заговорил:

— Я сильно отвлекаюсь. Он вернулся в наш мир, и с тех пор в моём сердце нет покоя. Конечно, в нём не было покоя давно, но с тех пор я даже совсем забыл, как этот покой вообще выглядит. С того времени и начались ужасные проблемы: я ввязался в одну ситуацию, в которой просто не мог не обратиться в то место, в котором предположительно работал этот человек в своей новой жизни. И… знаете, как дальше пошло всё банально? Я думал, что увижу его просто издали, но нет, этот человек стал теперь моим официальным помощником. Я неоднократно жалел о том, что вообще сунулся сюда, в этот проклятый город с его гадкими треволнениями! И тогда-то и стали приходить на ум странные, безумные мысли; болел я своей болезнью ещё давно, но проявляться так ярко стала она только сейчас, святой отец. И я не знаю, в чём проблема. Наверное, это воспалилось всё невысказанное между мной и тем человеком… хотя я уверен: воскреси его, и я вновь буду молчать, как рыба, как последний идиот… — он вздохнул, потёр лицо руками. — Когда я встретил его, заговорил с ним, пускай и по делу, то ощутил остро-остро: два месяца назад я всё-таки похоронил его, его прошлого, того, кем он был, каким он мне… нравился что ли! А человек передо мной не то чтобы сильно отличался — характер-то тот же, внешность, привычки, все те мелочи, что я запомнил в нём, но он… он просто никогда не станет мне тем, кем был в прошлой жизни. Что бы ни случилось и как сильно бы я к нему ни привязался! И… вы слышите это слово — привязался! Прошлый я только бы насмешливо улыбнулся на это странное сочетание звуков, но нынешний знает это не понаслышке… я бы никогда не позволил себе этой слишком дорогой, но в любом случае провальной роскоши. Теперь конец, хотя его я слил; больше ни видеть, ни слышать этого человека не желаю. Потому что мне становится… неприятно от того, что он такой недосягаемый, но вместе с тем и близкий, что мы никогда не сможем стать прежними, что как ни крути, а останемся совсем незнакомыми друг другу людьми, что мне не рассказать ему всех тех историй, что были между нами. Что просто… хоть он и живой, но как бы и мёртвый вместе с тем, ушедший два месяца назад и не больше; меня пробивает зависть, ненависть и гнев… к тому же, я желаю обрести свой прошлый равнодушный характер, чтобы как и обычно решать все такие сложности одним словом насрать и чтобы никогда в жизни не привязываться, не искать нужных фраз, не корить себя за это… стать просто холодной кучкой дерьма со сталью вместо сердца и манящей пустотой вместо души… Вот моя ситуация в общих словах; молитвы помогут, да? — произнёс с иронией и громко рассмеялся. — Что же, если это правда, то я готов повторять их вечно; однако у меня такое чувство, что всё это более чем бесполезно.

— Но ты же, сын мой, пришёл сюда, значит, хочешь понять, осознать это… с божьей помощью. К тому же, ты говоришь, что близок к этому миру, поэтому и сам веришь. Только запутался сильно… а помутнение разума всегда ослабевает веру. Это сложно, но тебе следует сначала успокоиться, потом поверить в себя, разобраться со своими чувствами и уж потом начать принимать решения. Наверное, ты и сам понял, сын мой, что на такую горячую голову придумать верное решение сложно… можно наделать ошибок. Ты просто должен понять, кто тебе тот человек. Если ты понимаешь, что не сможешь влиться в его новую жизнь, тогда отпусти его…

— Это тяжело и ужасно… не говорите мне об этом до поры до времени, пока я сам не скажу. Этот вариант… для умных слабаков. А я уж буду глупым и упрямым, пускай! — Джон стукнул кулаком по решётке и поморщился.

— Хорошо, сын мой, хорошо… я всё понял. Ты же слышал, что я сказал? Идём по плану: для начала тебе нужно унять буйство в своей душе, стать смиреннее, обрести какое-никакое душевное спокойствие и суметь вздохнуть полной грудью. Ты, конечно, многое утаил, сын мой, и это видно, но то на твоей совести — если считаешь, что на сегодня высказал достаточно, я в любом случае приму твою исповедь такой, какой она есть. Главное в этом деле — чтобы ты получил умиротворение на душе… Повторяй за мной… «Господи, Царь Небесный, Дух истины и душа души моей…»

— «Дух истины и душа души моей…» — едва слышно лепетал Константин, неловко складывая ладони вместе и склоняя голову.

— »…поклоняюсь Тебе и молю Тебя: наставь меня, укрепи меня, будь моим руководителем и учителем, научи меня тому, что мне следует делать».

Джон почти бездумно повторял эти священные слова, совсем не понимая, о чём они, но находя какое-то тайное удовольствие в их произношении; шёпот священника был бархатным, приятным, совсем не навязчивым, потому исповедующийся грешник чувствовал себя как никогда спокойно и хорошо.

— «Поведай мне, Господи, все повеления Твои, я же обещаю исполнять их и с любовью приму все, что мне будет послано Тобою. Одного только прошу у Тебя: научи меня всегда творить волю Твою. Аминь», — Джон повторял вслед за ним, прикрыв глаза, судорожно шевеля губами и боясь упустить хоть одно из этих ему непонятных, но таких важных и успокаивающих слов; из всего этого он запомнил только аминь — такое финальное, будто обрубающее всё и вся, несколько суровое и с холодным, как сталь, звучанием. Ему всегда нравилось это слово, но в тот момент полюбилось ещё больше; и Джон был даже согласен молиться, пусть о какой-нибудь бесполезной вещи, но чтобы обязательно в конце добавлять «Аминь». Он жарко прошептал это последнее слово, приоткрыл глаза и тяжело выдохнул: ничего не делал, а устал, извёлся, вспотел, будто весь день на шахте работал.

— Ты молодец, Джон… Твоя молитва хотя и сбивчива, тобой не изученная, но жаркая, страстная; ты всеми силами души хочешь найти покоя.

— Святой отец, дайте мне ещё молитв… сам я не найду и не буду искать, — говорил Джон, поднимая голову и уставившись взглядом в темноту. — Я хочу полностью избавиться от этого недуга, хотя жутко не уверен…

— Хорошо, сын мой… это замечательно, что ты стремишься к исповеди. Слова неказисты и просты любому чистому сердцу.

— Тогда для меня это будут самые сложные в мире слова, — Константин усмехнулся. — Но говорите… я слушаю…

— Повторяй, сын мой, повторяй… Молитву скажу тебе самую известную и наверняка тебе знакомую; о животворящей силе её знает каждый — молитва Господня. «Отче наш, сущий на небесах!»

— «Да святится имя Твоё; да приидет царствие Твоё…» — он вновь сложил ладони вместе.

— «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе»… — что было дальше, Джон точно не мог сказать — лишь одни исполненные истинной верой слова, принадлежащие явно не ему; он ведь знал, что, выйдя из-под этих сводов, вновь поведёт разгульную жизнь, вновь забьёт на все и вся, вновь позабудет о своём душевном спокойствии, наговорит новому Чесу какого-нибудь дерьма и окажется в ближайшей психушке до конца дней своих. То, что разум мутился по-серьёзному, теперь и сомнений не было; причём это не было его легкомысленными словами — так-то думает каждый второй, что с ним что-то не в порядке, а это было тяжёлым диагнозом, зачатки которого Джон видел ещё давно, но не заботился об этом, решив пустить на самотёк; в итоге нервы, видимо, сдали совсем. И Джон сам удивлялся, что делал вывод о своём психическом состоянии сознательно — кажется, это не по правилам… Но факт, неожиданно пришедший ему на ум, заставивший встать его перед ним, не отпускал его теперь, заставляя чем больше думать о нём, тем больше углубляться туда, в эту проблемы, запуская цикл сводящих с ума мыслей и совсем отвлекая от молитвы. Слова уже не попадали в сердце, а проносились мимо укреплённого бронёй агрегата безумия; Джон не знал, как называлась его болезнь: шизофрения или просто какое-то сумасбродство?

— Аминь!.. — качая головой и уже видя, как это напрасно, почти выкрикнул в конце Джон и выпрямился.

— Ты с чувством молился сегодня, сын мой. Я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Господа, и Сына, и Святого Духа.