Капелла №6 (СИ)

— Но ты пришёл на исповедь; значит, всё же хочешь найти свою тропу, с которой сбился. Я тебя слушаю, — Джон напрягся и попытался собрать мысли в кучку, но в итоге получалось, что его мысли, как песок, просыпались сквозь сито его головы и процесс начинался заново. Однако начинать хоть несусветный бред он был обязан — всё-таки, никто об этом не узнает. Никогда. И только это заставляло его выплёскивать всё дерьмо внутри себя наружу.

— Святой отец, недавно я понял, что болен, болен болезнью под названием безумие. Это страшный недуг… Сначала проявлялись лёгкие симптомы, потом стало тяжелее, голова становилась будто свинцовой от постоянно плодящихся мыслей, лёгкие будто сжимали щипцы, а в речах почти через слово проскальзывал бред; поначалу я даже думал о всяком ложном, постороннем, что считал истинной причиной своих недугов — я вот якобы рассуждал, что не до конца знаю себя. Но это в данной ситуации лишь как следствие… причина скрывалась в куда более далёком субъекте. Я понял, что заболел именно из-за него, стал таким — непохожим на себя, там, где надо было плевать, неравнодушным, а там, где не надо, равнодушным. Сложно и непонятно, да? А мне тем более! Но я смог угадать причину своего сошедшего с ума сознания! И этот человек… был столь неожиданной причиной, что мне уже страшно копать дальше, вглубь себя… И да, наверное, моя прошлая проблема ещё актуальна — я не знаю себя так, как хотелось бы.

— Расскажи о том человеке, сын мой. Безумие всегда должно искореняться разумом и взвешенностью, помни. Всякое безумное действие влечёт за собой поток в два раза больше таких же дел; и остановиться сложно. Но необходимо, — Джон только заметил, что нервно начал кусать кулак, а сам подрагивал, как будто было холодно. Ох как не хотелось делиться подробностями, выуживать эти склизкие воспоминания из своих похожих на канализационные трубы уголков памяти! Он искал, как бы завуалированнее это сказать. И кое-как нашёл нужные слова и предложения, хотя сейчас было такое состояние, что уж не до обдумываний.

— Этот человек… знаете, он умер месяца два назад. Но… верите ли вы в то, что существуют ангелы? Нет, не отвечайте, вы конечно же верите! А я тем более. Они есть; ими становятся слишком пожертвовавшие собой люди, отдавшие жизнь ради какой-то их совсем не касавшейся идеи, задачи. Они и правда ангелы, что при жизни, что и… там; правда, при жизни всё-таки это видно не так сильно и порой даже кажется, что это за дьявол, но… это мой скверный характер, не обращайте внимания! — Константин прокашлялся, чему-то слабо и надломлено улыбнулся, протёр лоб от холодной испарины и продолжил: — Однако я настолько близок ко всему этому миру, что точно знаю одно: ангелы могут вернуться назад. И этот человек вновь пожертвовал собой, вновь вернулся на Землю. Я не знаю, честно, из-за чего он это сделал, но в иные промежутки безумства всегда думал, что из-за меня. Высокомерно, не правда ли? — снова усмешка. — Но я и до сих пор в это верю… Но есть у ангелов и другое правило: если вернёшься на Землю — все воспоминания из головы вон! И новую жизнь ему даруют, и новую работу, судьбу, даже воспоминания влепят в голову насильно и людей заставят помнить его. Короче говоря, Рай всегда старается сделать дела так, чтобы не было и возможности найти брешь в его законах. Я уже ненавижу Рай!..

— Сын мой, не богохульствуй! Я вполне понимаю твои чувства, но ты должен хоть немного сдерживать себя. Ибо только в укрощении своих желаний и страстей кроется истинный смысл существования. Но что же дальше с этим человеком?

— Скажите, вы мне уже не верите? — глотая судорогу, воскликнул Джон.

— Я верю тебе, сын мой; ангелы есть. У каждого из нас есть свой ангел-хранитель.

— А у меня нет, святой отец, нет! И это я точно знаю — я видел… я был там. Я почти умер однажды. И никто, никто на том свете за меня не хлопотал. Я совершенно один. И, возможно… этот ангел и был моим спасителем и на Земле, и там?! — Константин оторопело посмотрел перед собой, понимая, что ещё немного — и святому отцу придётся вызывать для него земную помощь для обезумелых. — О, я не знаю. Но теперь мне кажется, что у меня был этот ангел-хранитель, только я в упор, как дурной баран, не видел этого! Знаете, а меня это уже не так сильно удивляет — я слеп и глух ко всему, пока не потеряю это. Я совсем… совсем обычный человек, коих миллионы, с такой типичной и такой, к чёрту, стандартной проблемой, что в иные моменты мне хочется скорее быть похороненным на кладбище, лежать себе спокойно в сырой земле и не думать ни о чём… Мне хочется, чтобы после смерти было забвение, отдых, отсутствие всякого понимания, чтобы вот закрыл глаза и больше не помнил себя; темнота, мрак — вот чего я желаю! Но нет… нет, в мире создали Рай, Ад, чистилище — что хочешь выбирай, если не наработался на Земле. А я устал, святой отец, я просто хочу подохнуть, но никуда не идти, остановиться где-нибудь на середине этого отрезка между нашим миром и их и закрыть глаза. Господи, да я готов сдохнуть во второй раз, будучи мёртвым, лишь бы не знать себя, не помнить и не видеть! — Джон дышал надрывисто, тяжело, последние его слова скатились в полухриплые восклицания; он чувствовал, что к горлу подкатывает комок, пот струйкой стекает со лба, а живот скручивает так, как недавно скручивалась его душа — в тугую толстую трубочку. Отдышавшись, он с усмешкой добавил:

— Вы там ещё не набираете номер психушки?

— Нет, сын мой, о чём ты? Ты говоришь то, что наболело, то, в чём чувствуешь свою вину, пытаешься понять себя. Я лишь посредник, помни; ты говоришь это Господу, а Господь всё прощает, всякие несуразные и богохульные мысли, если ты в них каешься.

— Но я ведь не совсем каюсь, святой отец… что, если нахожу приятное в этом? — чувствуя жар не только на лбу, но и внутри себя, Джон почти шептал, понимая, что до безумия осталось буквально несколько минут таких речей.

— Такого не может быть, Джон. Я вижу: ты хороший, но ужасно запутавшийся в себе человек. Каждый, даже попавший в Ад и думавший, что попал несправедливо, глубоко в душе всё равно кается… и ты, Джон. Ты просишь прощения и, возможно, не у самого Господа напрямую, а у того человека ты просишь искреннее прощение. Но понимаешь, что поздно… Сын мой, ты просто сожалеешь о не сделанном для того человека, который теперь рядом с Господом нашим; это нужно отпустить. Возможно, я смогу дать тебе несколько молитв, чтобы успокоить сознание, ведь дорогой тебе человек простил тебя — ангелы всегда прощают…

— Нет-нет, святой отец, в двух вещах вы ошибаетесь: во-первых, он не был мне дорогим, а во-вторых, он не остался ангелом… Я же начал говорить, правда, не докончил, как и многое в моей жизни, что человек этот вернулся в наш мир… он выбрал вновь страдание длиной в человеческую жизнь вместо райских кущ; к тому же, он вполне поставил себя под риск, что не вернётся туда вновь, ибо никто не застрахован от грехов. Например, курение, — вдруг вспомнил Джон животрепещущую тему. — Вы знали, святой отец, что, даже отдав всю свою жизнь на служению Рая и освобождению мира от зла, всё равно можно попасть в Ад, если ты хотя бы увлекался какой-нибудь пагубной привычкой, например, курением? Будто ты вдыхаешь ядовитый дым и наполняешь своё тело какой-то дрянью; а ничего страшного, что люди порой держать вот тут, в груди, дерьмо похуже никотина? А нет, ничего — он ведь не курил и был хорошим мальчиком, а что внутри и какие помыслы — дела не их. Все судят по внешнему виду, это древнее правило; но я не знал, что такая же свинья поджидает меня и там… — Джон дал себе секундную передышку, уже ощущая хрипоту в голосе.

— Вы удивлены? почему вы не удивлены? — ждал ответа, но тут же добавил: — Хотя я понимаю почему — каждый день вам вываливают столько ереси, что моя, наверно, не такая уж и оригинальная… Вот опять я банален, слышите? — Джон вздохнул, пытаясь успокоить клокотание в груди. — На чём я там остановился, вы не помните?

— Кажется, ты говорил, сын мой, что твой человек ввернулся в наш мир…

— Ах да… как я ушёл от темы! Да… да, он вновь оказался среди нас. Но теперь он — совсем другой. Новый, будто вылитый из того материала, но в другую форму и имеющий другие свойства. Он не помнит ни меня, ни своих прошлых друзей, ни всего того, что мы вместе прошли. Но ведь… — Джон остановился, усмехнулся и процитировал себя: — Но ведь только воспоминания делают нас теми, кого привыкли видеть наши знакомые, делают нас какой-то неповторимой личностью; кажется, воспоминания — такая мелочь, всего один элемент, но, Господи, какой важный элемент, и это я понял не сказать, что как только столкнулся — знал ещё давно, но встал перед обескураживающей правдой, видимо, только сегодня, потому иначе не был бы таким безумным и отвратительным. Представляете? Я, наделённый багажом горького опыта, был так странно и по-детски наивно убеждён знаете в чём? В том, что этот человек (прости Господи, что предаю себя) вспомнит меня! Смейтесь! Лучше смейтесь, святой отец, упрекайте! Критикуйте! Но только не будьте со мной мягки… прошу… — Джон совсем ослаб и сполз по решётке вниз, почти согнувшись в три погибели. За стеной стояла почти тишина; только редкие, такие взволнованные и мелкие вздохи отчего-то запомнились Константину. Будто священник и сам был в шоке от услышанного и просто не мог найти нужных слов. «Неужели я хоть кого-то в чём-то удивил?» — спросил, сам не поверил и зло сплюнул. Наконец послышался не по ситуации тихий спокойный голос: