Капелла №6 (СИ)

Когда проходил рядом с дверью своего адвоката, задумчиво глянул на неё: квартира номер сорок, дверь сама новенькая, без единой царапины — только въехал, видимо. Он остановился на пару секунд, а потом продолжил спускаться, как замок резко заскрежетал и на пороге появился Кристиан с пакетом мусора в руках. Он изумлённо глянул на Джона (хотя после увиденного навряд ли что-то могло его сильно удивлять), но, сделав вид, что не заметил его, сделал неловкий шаг вперёд. Он наверняка думал, что его клиент давно ушёл; может, из-за того, что его съедала любознательность, он и решил прикрыться хотя бы выносом мусора, чтобы выйти и убедиться.

— Вы ещё здесь… — даже не спрашивая, тихо проговорил Форстер и хмыкнул, опустив голову. Потом снова зашагал в его сторону (а Джон тогда, к слову сказать, был уже на лестнице), и, когда он проходил мимо него, теснясь к перилам и стараясь близко к нему не подходить, Константин схватил его за край кофты и скоро зашептал:

— Не думай об этом. Забудь. Воспринимай, как страшный, но уже давно прошедший сон, и не смей заговаривать об этом. Может быть, когда-нибудь ты и узнаешь правду… — он отпустил парня, тот быстро отпрянул; Джон тут же молниеносно стал почти что бежать по лестнице вниз, буквально перепрыгивая через ступени, как на нижней площадке до него долетели слова:

— Вы очень странный человек, Джон Константин.

О, и это Джон Константин уже слышал! Много, много раз: и от Чеса, и от Анжелы, и от других… Это не было новостью, а, скорее, каким-то заштампованным штампом в его характеристике. Поэтому он, лишь пару минут пребывая в довольно приподнятом расположении духа, как только покинул дом, сразу нахмурился и вновь ощутил отрезвление от своих больно радужных мыслей. Свежий ветерок приятно прошёлся по вспотевшим волосам и заставил развеяться; между тем Лион, по своей привычной традиции, вновь неспешно надевал на себя неоновый костюм и натягивал шатёр из грузных туч над собой, будто прогнозируя, что эта ночь будет получше даже тех, что устраивал Гэтсби в своём замке.

Джон поспешно направился к себе домой.

Но что-то в той схеме «дойти до отеля» сломалось: в итоге он и сам не заметил, как вполне осознанно дошёл до остановки за ж/д станцией, сел на нужный автобус и медленно покатил в противоположном направлении. А когда, минут через пятнадцать, его нога опустилась на асфальт, а глаза натолкнулись на желтоватый камень впереди, Константин с горечью всё понял: куда пришёл и кто его вёл сюда. Вот и ответы: церковь святого Бонавентуры, его вечный дебилизм. Но последний ответ неточный; в данном случае было вообще счастьем хотя бы обозвать это как-нибудь.

Джон ухмыльнулся и опустил голову: значит, он сам привёл себя на очередную исповедь? Значит, внутри него всё опять заполнилось до краёв этой мерзкой противной субстанцией под названием «чувство одиночества»? Значит, снова настало время ощутить небольшую ремиссию в его не страшной, но буквально срубающей болезни? О, он знал, что это лишь просто красивый набор слов и на деле это не было таким уж серьёзным; ну, в самом деле, в мире происходят вещи и пострашнее. И его псевдо страдания — ничто. Но это, чёрт возьми, его псевдо страдания. Собственные, острые.

Он привычно зашёл в церковь; народу было вообще человека два. Он прошёл сначала к главному алтарю и уселся на первую скамейку — начинать сразу с исповеди как-то не хотелось, нужно было впитать в себя этот невинный, чистый воздух и привести мысли в порядок. Джон не совсем понимал, откуда в его голове возникло такое правило, такая традиция, но охотно поддавался ей, стараясь уже не думать о причинах чего-либо. Он напомнил себе в тот момент тяжело больного, например, гриппом: вот он лежит, бедный, в лихорадке, и ему нужно что-то быстродействующее, что бы сбросило высокую температуру; он принимает таблетку, на пару часов становится лучше; но если не искоренить причину — сам вирус, — то ведь можно сбивать температуру вечно. Ну, конечно, не вечно, однако суть понятна — то, что даёт временное облегчение, куда привлекательнее (лично в его случае), чем-то, что действительно устранит проблему (ведь за нужным лекарством нужно и рецепт получить, и в магазин сходить). Но Джон-то и не знал своей истинной проблемы, то, зачем он искал болеутоляющие; но если б знал, думаете, решился бы пойти на крайние меры и выжечь тот «вирус» до конца?

Константин уже сомневался.

Сегодня ладаном пахло сильнее; ему, как известно, становилось малость неуютно при нём, поэтому он скорее решил направиться в исповедальню. Джон неспешно встал со скамьи, и вновь что-то громко хлопнуло сзади, словно дверь; он вздрогнул — этот звук был равносилен грому в такой тишине, но с удивлением припомнил, что такое было и в прошлый раз. Может, это у него в голове? Джон и не задумывался. Может. Всё может. Ибо сейчас у него такое состояние, что куда-куда, а в психушку он был годен как никогда. «Наверное, это гремит моё нежелание исповедаться. Ну ничего, Джон, придётся, тебе же легче будет».

И вдруг, шагая по мраморным плитам, Константин осознал одну простую, банальную вещь: а ведь причина его заболевания в адвокате! Все прошлые дни, если подумать, он жил себе спокойно, а когда они встретились, так всё пошло наперекосяк! Джон даже в задумчивости остановился и пристальным, но пустым взглядом глянул на какую-то молящуюся женщину совсем рядом. Долетали слова «Господи… дарует… что он… грешная». Наверное, тоже что-то типа исповеди. Константин задумался о причине её молитвы и тут понял, что хоть где-то выиграл, хоть в какой-то глупой номинации, под названием «Самая оригинальная причина молитв». Ибо кто ещё будет искать уже мёртвого человека, потом всё же находить его, вляпываться в удивительные истории, поворачивать мироздание вспять, нарушать все законы, встречаться с ним и придумывать себе из-за него проблемы? Ну, есть похожие варианты? Джону даже стало как-то удивительно весело. Как идиоту.

Он медленно прошагал до своей шестой капеллы, остановился, по привычке, около двери; его вновь повторно остановило какое-то предупреждающее чувство, кричащее, что «Не надо, Джон, одумайся!». Но Константин не понимал его, называя просто дурацким предчувствием, и задумался над тем, что скажет. В чём смысл его исповеди на этот раз? Джон задумался: а разве он его уже не назвал?

Тот самый человек, из-за которого всё и устраивалось. Господи, если послушать со стороны — сам посланник Ада ради кого-то что-то устраивает! Кому скажи, обсмеёт. «Уже самое время осмеивать меня». Однако смейся-не смейся, а причина была правдивой — Джон уже блевать хотел своей отвратной ложью, адресованной себе. Хоть где-то, хоть в чём-то хотелось видеть правду; от неё, понятное дело, не легче, но всяко получше.

С тяжелейшим вздохом он вошёл в исповедальню и прикрыл дверцу; мягкий свет разлился по потолку, заплясала его тень на стенах, мигом всё наполнилось той странной атмосферой… чьих-то облегчённых душ, чьего-то ушедшего страдания, горячих слов, слёз, но обязательно с одним концом — с хорошим. И только одна десятая часть — это он, его неудовлетворённое сознание и мечущаяся душа. И почему всегда он один являлся исключением? Хотя когда он хотел быть банальным, с другой стороны? Джон усмехнулся своим противоречивым мыслям и присел на ступеньку, прислонившись к решётке и смотря в кромешную темноту впереди.

— Здравствуйте, святой отец. Я хотел бы исповедаться… — сухо начал он, вздохнув и зацепившись пальцами за решётку — ему уже стало душно, невыносимо, отвратительно.

— Не Джон ли ты, сын мой? — Константин слабо ответил. — Твой голос забыть невозможно.

— Голос грешника, имеете в виду?

— Голос желающего найти себя, отчаянный голос. Такие голоса не забываются; ты страдаешь, сын мой.

— Да, вы правы, святой отец. И… — он вспомнил нечто и вновь безумно усмехнулся, — и я опять забыл начать с традиционной фразы…

— Это необязательно, Джон. Просто расскажи, в чём бы ты хотел исповедаться сейчас. Молился ли ты в последние дни?

— Нет… нет, не молился и находил это слишком ненужным мне. Вот видите, святой отец, я совсем не желающий обрести покой, я обычный грешник, который, к тому же, в своём грехе находит удовольствие и живёт в нём, — Константин замолчал, ожидая реакции. Шёпот полился всё той же ровной рекой.