Капелла №6 (СИ)

«Нас ничто не связывало и не свяжет никогда…» Как больным уколом без новокаина Джону в голову вонзилась именно первая мысль — не свя-зы-ва-ло. Всё просто, не связывало; соответственно, и связать не могло. Это до ужаса просто и логично, но… Константин жалел о своём выборе, хоть всё это и знал до поездки — жутчайшее разочарование, раздражение, неудовлетворение напали на него. Это выедало душу до основания; и время здесь определённо лечить не могло. Нужно уезжать и чем скорее, тем лучше! Но как быть с заведённым делом?.. Теперь Джон стал ругать выбор судьбы, решившей таким хитрым образом свести их с Чесом, хотя раньше этот выбор ему нравился, пускай и скрытно. Но терпеть такое ещё минимум несколько дней!.. Мужчина судорожно вздохнул и таки сделал пару шагов вперёд. «Нет, я точно сойду с ума с этим парнем!».

Свод церкви Святого Бонавентуры мягко накрыл его, пуская под своё «крыло». Почему-то здесь повелитель тьмы смог выдохнуть спокойно…

Именно здесь, уже прямо со входа, на душе появлялась надежда; Джон относился ко всему этому, т.е. к религии малость скептично, но не верить в какую-то силу, могущую вселять в людей силы и желание жить дальше, просто не мог. Ибо нередко это место не то чтобы спасало, но немного помогало ему…

Народа было очень мало — к вечеру всегда такого рода места пустовали; вечерняя шестичасовая служба была давно отмолена, поэтому на скамейках впереди виднелись человек шесть или семь. Константин оглядывал, слегка разинув рот, внутреннее убранство, так и не сойдя с порога.

Внутри церковь была более праздничной и красивой, чем снаружи, но строгость, сдержанность, органичность остались неизменными в её отделке. Перед самым входом начинался длинный зал, уставленный скамейками со специальными выемками для молитв; где-то впереди виднелся весьма скромный алтарь, состоящий из небольшой площадки с позолоченной подставкой для священных книг и мощами какого-то святого чуть поодаль. Здесь не было ни богатых скульптур, ни сделанных для них закрытых площадок с великолепными вьющимися орнаментами, ни обилия золота или даже серебра; всё дышало сдержанностью и холодной красотой. Такое не вычурное убранство, не кичащееся своей роскошью, больше нравилось Джону. Притом, в таком свободном большом пространстве и дышалось легче, и вся тяжести жизни мигом спадали; что-то всё-таки витало в этом воздухе, какой-то едва различимый атом спасения.

Уже на пороге мужчина ощутил прилив сил, постепенно отходящее безумие и вовремя пребывающий светлый разум; как раз таки последнего очень сильно не хватало все эти дни. Лихорадка души мигом ушла, все пятна смылись, все камни упали; короче — легче стало, вот какое слово здесь необходимо. Просто-напросто легче без всяких прикрас. Сразу появлялось ощущение уединённости (несмотря на присутствие людей), причём оно сильно отличалось от того, с каким он бы остался у себя в номере; здесь уединённость была особенной, успокаивающей…

Джон вновь вдохнул этого воздуха, посмотрел на серый сводчатый потолок и направился вперёд; в канделябрах, тоже серых, блистали огоньки; витражи играли разноцветными блёстками на полу. Всё это собиралось в одно единое целое, переливающееся, но не рябящее в глазах. Константин прошёл ровно до алтаря и остановился там, прислушиваясь к себе; ощущение какого-то постороннего человека было ярко даже здесь и отнюдь не пропало. То и казалось странным, но Джон об этом забыл вскоре, как только решил для себя одну важную вещь.

«Такое спокойствие ведь только здесь и только временно… Я точно хочу, чтобы оно продлилось хотя бы до вечера следующего дня». Об этом думал Константин, подойдя зачем-то к свечкам и внимательно на них посматривая. Ему нужно очиститься, успокоиться, излить душу… «Да, я был прав, когда говорил, что вернусь сюда другим. Вот и вернулся… но уйду вообще с другими ощущениями. И это будет не сегодня, о, я это даже гарантирую!..» Ладан нельзя сказать, что успокаивал, но как-то органично сочетался с его внутренними чувствами; вообще мужчина не любил этот запах — он был слишком чистым и божественным для него, чтобы так просто вдыхать его в свою грешную душонку. А то, что душонка грешная, — так вообще сомнений нет; и навряд ли у кого они возникнут.

Константин присел на первую скамейку и, поставив локти на колени, нагнулся вперёд, взглядом сверля узорчатый пол; здесь было тихо, так тихо, что даже шёпот чьей-то жаркой молитвы позади едва доходил до него. Будто именно в церкви тебя обволакивает особый вакуум, не дающий внешним факторам потревожить твои мысли… И Джон решил отдаться им полностью: теперь они частью охладели, стали менее лихорадочными и взволнованными; теперь это было по крайней мере безопасно. Он точно не хотел этого, но разобрать всё по полочкам, как говорится, нужно было, иначе в этом бардаке завтра он точно потонет. Но что разбирать: свои действия, нового Креймера, дальнейшие планы? Что?.. Вроде всё и так до ужаса понятно, до банального просто, но… вместе с тем лично ему не было понятно почти ничего. Он совершенно не знал, что делать дальше, чем окончить эту катавасию; к тому же, в итоге, в конце концов, он был прав, думая в самом начале, что закончиться это может только одним: огромным, беспросветным, не раздирающим на клочья, но бесконечно ноющим в груди разочарованием. Повелитель тьмы ничегошеньки здесь не добьётся; точнее, основная цель его, уже можно сказать, что выполнена — Чес в новой жизни живёт в достатке, тепле, добре; наверняка есть девушка, а может, он уже и женат. Но он точно счастлив, и это было глупо не видеть или додумывать другое. И уж точно душа этого самого парня не посылает тревожные, ничем не обоснованные возгласы, требуя чего-то такого, схожего с его прошлой жизнью. И Джон даже знал почему, прекрасно знал!

Потому что Чесу жутко не нравилась прошлая жизнь, и его душенька сейчас была ой как довольна настоящим расположением дел: и этой смертью, и новой жизнью, и т.д. Только вот среди всего этого Джон чувствовал себя до ужаса чужим и недовольным; радости за чьё-то счастье он никогда не мог испытывать, это факт, но на этот раз всё оказалось гораздо хуже… Он завидовал, ненавидел и хотел повернуть время вспять; точнее, нет… он просто хотел быть хоть на минуточку не похожим на себя. Хотя куда уж больше?..

Но Константин зарёкся в ту самую минуту, что здесь он точно будет другим, будет снимать прилипшую, пропотевшую к лицу маску лицемерия, циничности и холодности, будет открывать тот самый замок на сердце, чтобы дать за день накопившимся эмоциям выхлестнуться наружу. Именно здесь. Только здесь. Никому и никогда не позволит узнать ту скопившуюся гарь на дне его закипаемой души.

Джон посидел ещё немного, пытался что-то вспомнить о Чесе, что-то понять, а заурядно — разложить по полочкам; однако ничего из этого не вышло — мысли были пусты и чисты, как выдраенная машина после мойки. Нет, ничего у повелителя тьмы не нашлось по поэтичнее для описания своих мыслей; всё равно там были сплошь и рядом избитости и шаблоны. И копаться в них отнюдь не было желания.

Мужчина встал, немного походил перед алтарём и осторожно развернулся; в какой-то боковой галерее что-то негромко хлопнуло — наверное, закрылась дверь. Джон, кстати, ещё не успел оглядеть капеллы — они обещали быть красивыми. Он медленно поплёлся по главному проходу между скамьями, бросая взгляд то направо, то налево; отсюда почему-то был какой-то более захватывающий сердце вид: были видны и лёгкость арок, и огромное переливающееся окно-розетка, и амвон*, и боковые галереи с их приглушённым светом. Константин шёл, смотря на всё, но почти что ни одна из капелл не привлекла его внимания и не запомнилась; в каждой были какие-то статуи, иконы, исповедальни, золото, серебро, красивые канделябры, священные рисунки и свечи. Повелитель тьмы дошёл до середины зала и, словно бы по какому велению, повернул голову направо. Он, кажется, выбрал.

Джон принял не совсем лёгкое решение для своей сложной натуры, но таки выбрал, ибо выхода больше не было: временное пребывание в этом отрезвляющем месте не могло полностью сбросить с его души груз накопленного отстоя. Ему нужно начать хоть понемногу очищать свою душу; ибо в ином случае его могло ожидать только безумие, которое сейчас вовсе некстати.