Капелла №6 (СИ)

Он стоял посреди перекрёстка дорог минуты две или четыре, смотря вправо, на эту капеллу; потом сделал первый неуверенный шаг и последующие десять, пока не оказался в этой небольшой часовне. Здесь мужчина остановился и посмотрел наверх. Прямо перед ним было огромное витражное окно с каким-то святым, толпой вокруг него; только много после он прочёл, кому была посвящена эта капелла — Святому Антонию. По правую руку находились, вероятно, его мощи, красивый ажурный высокий алтарь из белого камня, с небольшими фигурками в свободных одеждах по бокам и картиной, изображающей женщину-ангела, что выела за собой ребёнка, в центре. А совсем рядом была выдолблена из того же камня фигура самого Антония — сухого низкого старичка с благородными чертами лица и длинной одеждой. Около него стояла подставка со свечками; сейчас там горели всего две.

По левую сторону находилась большая и просторная исповедальня из тёмного дерева с резными шпилями, над ней — картина с явно религиозным характером, а рядом — статуя девушки с опущенным грустным лицом и волнистыми волосами; у её ног кто-то поставил красивую вазочку с пышными цветами. Это разноцветье шло вразрез с молочно-белым камнем, из которого и вырезали фигуры; Джон хмыкнул и остановился ровно перед дверью исповедальни. Пока он не вошёл, ещё можно убежать… «Но… Господи, хватит уже бегать! И ставить условия! У меня это всё уже посреди горла стоит», — Константин был недоволен и по большей части собой. Его просто задолбало это «пока (действие №1), можно ещё (действие №2)»; оно проскальзывало в его жизни уже не раз и подходило к кругленькому числу. Поэтому — хватит!

Джон грузно вздохнул и приоткрыл дверцу исповедальни; около решётчатой перегородки, за которой находился священник, виднелась ступенька; было темно, лишь слабая лампочка где-то сзади легко освещала, но только часть исповедальни, будто именно здесь сумрак — обязательная часть обряда. Мужчина ощутил то приятное одиночество, то задумчивое состояние, словно он был тут и правда один. Он прикрыл дверь как можно громче, чтобы дать понять, что он уже здесь, но наверняка священник его увидел, если, конечно, был тут.

Константин только сейчас вспомнил, что исповеди уже могли и не принимать, но надеялся на хороший исход; действительно, когда он опустил колени на ступеньки, тяжело присев, то услышал за перегородкой прерывистое, частое дыхание. Значит, священник здесь был; и то хорошо.

Повелитель тьмы подумал, что никто в жизни не должен был узнать о том, где он сейчас и в каком состоянии; потому что те, кто хоть сколько-нибудь знал его в прошлом, на такое заявление бы изумлённо помотали головой и сказали бы: «Что? Джон Константин? На исповеди? Нет, не смешите меня!» и всё равно бы рассмеялись. Но Джону было не до смеха; выбор оказался нелёгким и, к тому же, спонтанным; в мыслях, стоя на коленях, в темноте, он прокручивал будущие свои слова; как на зло все молитвы и нужные фразы выпали из головы. А вообще вопрос состоял в другом: в чём каяться?.. Что именно «плохого» он совершил? Или до этого ещё копать и копать?

— Святой отец, я хотел бы исповедаться… — не зная, как начать, решил с банального Константин и прислонился лбом к решётке; на той стороне послышалось шуршание.

— Да, сын мой… — ответил шёпот. — Назовись.

— Джон… моё имя Джон. У меня нет второго католического имени. И я вообще не крещён и знаю, что вы можете отказать в исповеди, но…

— Каждый имеет право высказаться в своих грехах — в этом вся сострадательная сила исповеди.

— Хорошо… — Константин судорожно выдохнул и, опираясь лбом о решётку, прикрыл глаза. — Но я даже не знаю, что…

— Начни со слов «Благослови меня, Святой отец, ибо я согрешил». Потом, сын мой, расскажи об этом, поведай, не тая и не ограждая себя, не оправдывая свои действия. Говори так, будто говоришь с Господом Богом; посредник между вами я, но меня будто и нет. Будь честен; исповедь будет действительна только тогда, когда ты признаешься в своих грехах полностью, ничего не скрыв.

Повелитель тьмы понял, что освободить душу не так-то легко, как показалось с первого взгляда; чтобы стать полностью свободным, нужно дотащить груз бремени в два раза тяжелее, чем он был, до конца. Он также шёпотом начал:

— Благослови меня… святой отец… ибо я… согрешил… — речь прерывалась по неизвестным причинам; резко стало не хватать воздуха. «Почему же? Я ведь даже не сделал ничего серьёзного… Неужели это из раздела того, чего я не знаю?» По телу пробежал холодок; вот уж чего-чего, а не таких новостей он хотел услышать от себя. Вдохнув поглубже, Джон продолжил…

— Святой отец, я чувствую, что внутри меня прочно засело что-то… что-то, может, грех, я не совсем знаю. И, наверное, проблема как раз таки в том, что я не знаю… не знаю себя и то, что происходит со мной. И я понимаю, что с такой проблемой нужно идти скорее к психологу, чем к вам, но чувствую, что найду спокойствие именно здесь… — Джон помолчал, сглотнул, сильнее прижался лбом к решётке и с силой зажмурил глаза. Тело била лихорадочная дрожь, а понимание того, что он говорит бред, было теперь ярким до невозможности.

— Продолжай, сын мой, — также шёпотом отвечал священник; Константин в это время пытался сгенерировать в своей голове более или менее связную речь.

— Я часто… очень часто начал замечать, что-то и дело в моей голове возникают слишком странные мысли, то и дело в моей жизни проскальзывают слишком нетипичные для меня поступки и действия… Я не могу их прогнозировать, соответственно, отнюдь не знаю себя, хотя всю жизнь думал наоборот. В этом мой грех, святой отец. Ведь не знать себя — хуже всего, верно?

Священник помолчал пару секунд, думая, что будет продолжение; но Джон был выжат как лимон уже даже после этих общих слов. После из-за решётки послышался размеренный шёпот:

— Это не совсем грех, Джон, но… пойми: даже если ты, божье создание, захочешь покаяться в чём-либо, ты можешь сделать это только после того, как скажешь прямо о своём грехе. Расскажи всё, полностью: что ты делал, что показалось тебе странным, какие мысли были у тебя в голове… Тогда, сын мой, исповедь пойдёт на пользу. Бог привык слышать конкретные слова, а не общие.

Константин ощутил, как со лба медленно скатилась струйка пота; да, никогда ему в жизни не приходилось вот так вот выворачивать душу наизнанку, никогда… И не любил он такое. Даже на секунду в его голове зародилась мысль, что исповедь была плохой идеей, но потом он всё-таки решил попробовать — может, и станет легче. В его случае хуже быть уже точно не могло, да и терять уже ему было просто нечего.

— Всегда, всю жизнь, я был тем самым человеком, которого без зазрения совести можно было назвать жестоким, циничным, эгоистичным, да просто отвратительным! И, знаете, святой отец, мне это нравилось. Я был в восторге от своего статуса, от того, какой у меня характер, от того, что мне абсолютно по барабану общечеловеческие ценности. Да и профессия моя только способствовала углублению этого процесса… — повелитель тьмы прокашлялся и положил руки на раму решётчатого окна. — Да что я вру: мне моё положение нравится и сегодня, и жил бы я так дальше, ни о чём не задумываясь, если бы не одно событие. Наверное, благодаря ему я сейчас и нахожусь здесь, в этом городе, и с вами. Для меня решиться поехать в другую страну через океан за сомнительным успехом — дело настолько странное и нетипичное, что я, честно говоря, едва помню себя в момент принятия этого решения. Но ведь я как-то решился… Да и мысли, Господи!.. Такого бреда в моей голове не было никогда — я будто сошёл с ума, святой отец, представляете? — Джон вцепился пальцами в решётку и постарался спокойно выдохнуть — создавалось ощущение, что его душу, как прилипшую к телу кровавую тряпочку, потихоньку сдирали щипцами. И ладно бы быстро содрали, так нет, медленно, мучительно…

— Да и недавние события всё только подогревают. Я встретил одного человека и… с тех пор понял, что в душе моей бардак. И что с этим делать, я не знаю. Но считаю это грехом. Ужасным. Потому что неизведанное во мне тихонько клокочет и бурлит и в самые ненужные моменты берёт и выскакивает! — Константин остановился, судорожно вдохнул и едва слышно добавил: — Это грех. Грех… и я хочу, независимо от всего, покаяться в нём.