Сыны Всевышнего (СИ)

Панарин навалился на него сбоку, обнимая.

– Возьми меня с собой, Руди – я ствол прихвачу. Буду Князева во время разговора на мушке держать – как в старые добрые времена…

– Но-но! – пригрозил ему Радзинский. – Ты эти свои бандитские замашки брось! Робин Гуд…

– Я лучше Кирилла Александровича возьму – в качестве заложника, – усмехнулся Руднев, приглаживая мокрые от растаявшего на них снега кудри Панарина. – Это будет самой действенной защитой.

– Если Вам так будет спокойнее – я согласен, – сдержанно улыбнулся, сидевший позади него, Кирилл.

– Я так понимаю, что моё желание тихо и мирно прожить остаток жизни при всём при этом, конечно же, не учитывается? – обречённо уточнил Андрей Константинович с горечью на губах и с тоской в глазах.

– Андрюш, ты свою карту видел?! – бархатисто протянул низким голосом Радзинский и ухмыльнулся. – Какая тихая-мирная жизнь? Что за наивная фантазия?

– Я всё равно не хочу его видеть – ни сейчас, никогда… – страстно прошептал Руднев, устало закрывая глаза.

– Ну… ты можешь на него не смотреть, – хохотнул Радзинский. – Но поговорить придётся.

– Давайте вернёмся к этому разговору попозже. Могу я рассчитывать на такое снисхождение? Хотя бы сегодня…

– Конечно, – неожиданно смутился Радзинский. – Выбрось пока это из головы, Андрюш. Ты прав – у тебя такой день сегодня торжественный, а мы к тебе со всякой рутиной пристаём!

– Простите, – тут же расстроено шепнул Бергер. – Не надо мне было говорить Вам сейчас.

– Давай обойдёмся без этих покаянных стонов, – взмолился Руднев, прижимая руки к груди. – А то ещё утешать тебя придётся. А ведь сегодня я здесь – объект горячего сочувствия. Так что будь любезен, солнышко, сделай счастливое лицо. Мне не нужны конкуренты.

И опять завертелось: Панарин полез обниматься, Бергер залепетал что-то трогательное, Радзинский оглушительно захохотал, и только Николай Николаевич обернулся и посмотрел на своего крестника долгим внимательным взглядом. И Андрея Константиновича внезапно перестала раздражать вся эта непрекращающаяся кутерьма вокруг его персоны. Вместо этого он ощутил горячую благодарность Провидению за то, что все эти люди теперь в его жизни есть. И они никогда его не бросят. Ни при каких обстоятельствах. И Панарину не придётся больше мучиться с ним, терзаясь противоречивыми чувствами. И всё это хорошо. Хорошо весьма. Тов меод (1).

1 Очень хорошо – (иврит).

====== Глава 91. Святая Земля ======

– Как на тебя девушки-то заглядываются! – поразился Ливанов, в очередной раз наблюдая, как только что прошедшая мимо них красавица оборачивается, чтобы бросить на Руднева ещё один томный взгляд.

Андрей Константинович подбросил на ладони несколько светлых камешков, которые подобрал на пляже и смерил Павлушу насмешливым взглядом.

– Если ты снимешь обручальное кольцо, и у тебя появится масса поклонниц.

– Ну, не скромничай! – поморщился тот. – Ты же прекрасно понимаешь, что дело не в кольце!

– А в чём? Просвети меня, Ливанов. – Руднев стоял спиной к морю и глаза его от этого казались синими. Такие же синие блики играли на его чёрных глянцевых волосах.

Павлуша окинул взглядом элегантный силуэт господина адвоката, отмечая про себя, что даже в джинсах тот выглядит аристократично, и тяжко вздохнул.

– Это магия, Руднев.

И они оба расхохотались: беззаботно и счастливо, как и полагается беспечным туристам в таком райском месте, как Эйлат.

– Ты как хочешь: оставшиеся дни провести здесь, или поехать куда-нибудь? – поинтересовался Ливанов, когда они не спеша двинулись вдоль кромки моря.

– Хочу снова в Иерусалим, – твёрдо ответил Андрей Константинович, перекатывая в пальцах камешки. – Я не большой любитель пляжного отдыха. Здесь, конечно, сказочно тепло по меркам русского человека для ноября месяца, но мне, честно говоря, скучно.

– Замётано. Завтра возвращаемся в Иерусалим, – вздохнул Ливанов, обводя задумчивым взглядом затуманенный белой дымкой горизонт.

– А ты бы здесь хотел остаться? – чутко уловил его настроение Руднев. – Я в состоянии доехать сам. Ты и так много сил на меня потратил: по всей стране на буксире протащил, да ещё и говорил за двоих, – насмешливо прищурился он.

– А я-то всё ждал, когда ты не выдержишь и попросишь меня заткнуться, – засмеялся Павлуша. – Но ты слишком хорошо воспитан. Да?

– О, да. Я качественно воспитан, если ты это хочешь знать. Не каждый может похвастаться таким наставником, какой был у меня.

– Такое впечатление, что ты до сих пор ему благодарен, – осторожно покосился на него Павлуша.

Андрей Константинович ответил не сразу. От ливановского взгляда не укрылось, как он с трудом сглотнул, прежде чем заговорить.

– Того, кому я благодарен, не существует. А того, кто за ним реально стоял, я ненавижу. От всей души. Вы не до конца отдаёте себе отчёт, с кем собственно имеете дело.

– Ты несправедлив к нему, Андрей Константинович, – мягко заметил Ливанов.

– Несправедлив?! Я по сравнению с вашим Ромой просто Ангел, – жёстко ответил на это Руднев. – Меня вылепил он. Придумал и сделал. Я даже не знаю, каков я настоящий!

– Ты просто обижен на него, – слегка поморщился Павлуша.

Руднев резко остановился и развернулся к Ливанову лицом, оценивающе прищурив свои яркие глаза.

– Обижен? Нелепо обижаться на человека, который убивает тебя – раз за разом. Ты не находишь, Ливанов? Эй, я снова труп? – он надул губы и, сердито сдвинув брови, строго погрозил кому-то невидимому пальцем, очень убедительно изображая оскорблённое достоинство. – Ну всё, не подходи ко мне никогда. Я больше с тобой не играю!..

Ливанов от этого представления просто впал в истерику: он силился что-то сказать сквозь смех, но едва взглянув в невозмутимое рудневское лицо, снова сгибался, конвульсивно выталкивая из себя странные кашляющие звуки.

– Вот что хочешь со мной делай – но это не ненависть, – наконец, отдышавшись, сумел выговорить он. – Мне часто приходится с ненавистью сталкиваться – по роду деятельности: митинги, протесты, война… Её я ни с чем не спутаю!

– В самом деле? И что же, по-твоему, я к нему испытываю, если не ненависть? – заинтересовался Андрей Константинович.

– Любовь, – уверенно ответил Павлуша. И решительно добавил, – И – да – ты на него обижен.

– Ты сумасшедший, Ливанов? – сочувственно поинтересовался Андрей Константинович, склонив голову набок. И вдруг, схватив Павлушу за шиворот, с силой толкнул его в воду. Ливанов, замахав руками, полетел навстречу волне головой вперёд и едва сумел удержаться на ногах, но веселья не растерял.

– Спятил? У меня мобильник в кармане, – радостно хохотнул он, возбуждённо сверкая глазами. – Э-э-э… Я могу выйти? А то я уже ноги промочил…

– Конечно, Ливанов, – вкрадчиво ответил Андрей Константинович и выразительно хрустнул пальцами. – Конечно, выходи. Продолжим наш сеанс психоанализа…

– Я не поклонник психоанализа, – блистая белоснежной улыбкой, предупредил его Павлуша и сделал пару шагов назад. – Я поклонник быстрого спортивного бега.

– Очень полезное увлечение, – одобрил Руднев, медленно приближаясь к самой кромке прибоя, так что прозрачная волна уже лизнула его ботинки. – Надеюсь, бегаешь ты также быстро, как соображаешь…

– Я тоже надеюсь. Потому что я настаиваю: основное и самое сильное чувство, которое ты испытываешь по отношению к Роману Аркадьичу – это любовь. Не в каком-то там пошлом смысле... Ты просто чувствуешь, что он родной, свой. Так же, как Панарин. И что бы ты ни делал, ваша связь никуда не денется. Признайся: именно это тебя и бесит.

Лицо Руднева резко потемнело, он задохнулся – то ли от гнева, то ли от острой боли, которая внезапно пронзила его сердце, потом неожиданно развернулся и быстрым шагом пошёл к отелю. Ливанов не стал его догонять: пристально поглядел Рудневу в спину, задумчиво покусал ноготь на большом пальце и, не снимая ботинок, медленно побрёл по мелководью в противоположную от отеля сторону.