Сыны Всевышнего (СИ)

– Ты не младенец, – отрезал Кирилл.

– Так я в отличие от новорождённого знаю, что делаю. Я прекрасно понимаю, что и зачем. Я делаю это сознательно! Ну, просто поверь мне, Кир!!! – рявкнул он, заставив Кирилла вздрогнуть, и в отчаянии уронил голову ему на колени.

Повисла напряжённая тишина, которую пару минут спустя нарушил тихий голос Бергера:

– Ладно, Ром. Делай, как знаешь, – печально усмехнулся он, зарываясь пальцами ему в волосы.

Роман настороженно поднял голову и прищурился – похоже, эта рудневская повадка приклеилась к нему навсегда.

– Я не ослышался?

– Нет.

– Ты что-то видел? Сейчас.

– Видел, но не собираюсь это с тобой обсуждать.

Роман выпрямился и сел на пятки.

– Признайся, Лапа, – ухмыльнулся он, – тебя, как это говорится – вразумили? Чтобы ты перестал меня третировать.

– Ага, – легко согласился Кирилл. И добродушно усмехнулся, – Начинай уже. Говори, что хотел – я внимательно слушаю. – Не рассказывать же, в самом деле, что он увидел Николая Николаевича, который, строго нахмурившись, приложил палец к своим губам, явно призывая своего подопечного к молчанию.

====== Глава 90. С чистого листа ======

В баптистерии находилось не больше десятка человек. Здесь за закрытыми дверями творилось Таинство. Было тихо, торжественно и очень интимно. Каждое скупое движение старенького священника было весомым и значимым. Ангельские голоса певчих струились в уши нежно, как легчайшая ласка тончайшего эфира. Прозрачная вода в купели задумчиво мерцала, храня в себе светозарную силу Духа.

Андрей Константинович был поражён, насколько действенным с магической точки зрения оказался обряд крещения. В нём всё было правильно. И Руднев отлично понимал, что и зачем делается. И вовсе не символически ощущал то, что происходило с ним в процессе. Когда вода сомкнулась над его головой, он настолько ярко пережил снова момент своей смерти, что его едва не настиг очередной, третий по счёту инфаркт. Но когда он вынырнул, задыхаясь и холодея от ужаса, его затопила волна яркого фиолетового света и он – ослеплённый и оглушённый открывшейся ему новой незнакомой действительностью – совершенно выпал из реальности.

Самым краешком сознания он уловил, как его нарекают в честь святителя Андрея, архиепископа Критского. Сначала Руднев настаивал, чтобы при крещении ему дали другое имя – он хотел Киприан – и в качестве защиты и как знак изменения своей судьбы. Николай Николаевич долго думал над этим, потом взял Андрея Константиновича с собой – в какое-то место неописуемой красоты – где Рудневу твёрдо сказали, что нет на это благословения, и судьба его ждёт другая – совсем не такая, как он предполагает.

Ещё впечатался в память момент Причастия: огненным проникновением в сердце, изгоняющим гнездящийся там холод. Внутри словно зажглось солнце, и Андрей Константинович почувствовал себя, наконец, живым. Судорожно глотнул воздуха и понял, что может теперь дышать легко и свободно – чувствовать, радоваться, любить. Из глаз горячим потоком хлынули слёзы – безо всякого участия с его стороны, как будто открылся внутри, запечатанный долгие годы источник. Николай Николаевич, сияя улыбкой, привлёк крестника к себе и незаметно вытер эти слёзы. Объятие Аверина было ласковым, тёплым и деликатным. Руднев даже пожалел, что всегда был таким сдержанным и никогда не давал Николаю Николаевичу повода поутешать себя раньше. Даже когда полутрупом лежал в доме Радзинского.

Мальчик-алтарник в белом стихаре, практически незаметно появлявшийся и исчезавший во всё время совершения Таинства, внезапно оказался не кем иным, как Бергером. С застенчивой улыбкой он вручил Андрею Константиновичу в качестве подарка молитвослов в пухлом кожаном переплёте, с золотым обрезом и с удивительным вкусом подобранными репродукциями древних икон. От Романа он передал плоскую деревянную шкатулку, в которой на сером бархате лежали дивные сапфировые чётки – наверняка бывший компаньон ухнул на них всю, как намётанным глазом определил господин адвокат, оставшуюся у него от их прежнего бизнеса сумму. Руднев, содрогнувшийся было при упоминании самого ненавистного для себя имени, выдохнул и расслабился – проклятый мальчишка знал, как порадовать своего босса.

Панарин, который от радости просто светился, как рождественская ёлка, подарил другу икону Ангела-Хранителя в серебряном окладе, чем невероятно Руднева растрогал. Ведь Женечка, по сути, этим самым Ангелом не так давно для него и явился. Аверин, со свойственной ему любовью к подлинности, преподнёс привезённую с самого Крита икону рудневского небесного покровителя. Ливанов, к превеликому своему сожалению вынужденный на тот момент уехать, передал через Викентия Сигизмундовича миниатюрное Евангелие в драгоценном окладе, которое можно было носить, как образок, на шее. А Радзинский подарил Андрею Константиновичу поездку на Святую Землю, чем сумел удивить даже больше, чем Роман своим подарком.

Наденька же сделала своё подношение заранее – ведь именно она выбирала нательный крестик и собственноручно вышивала крестильную рубашку.

Рассеянно думая о том, что волосы у него всё ещё влажные, задаренный, затисканный и утомлённый всей этой суетой, Андрей Константинович шагнул за порог храма и замер, широко распахнув глаза: за то время, что он провёл в церкви, выпал долгожданный первый снег и всё вокруг тоже облачилось в белые крестильные одежды. У него даже дыхание перехватило от такого подарка. Медленно и вдумчиво ступив на церковное крыльцо, Руднев оглянулся на свои следы и торжественно себя поздравил: это первые шаги в его новой жизни. Задумавшийся на пороге Радзинский в кои-то веки не смеялся и не шутил – похоже, и он находился под впечатлением.

– На клавиши похоже, – негромко сказал подошедший сзади Бергер, тоже разглядывая чёрные отпечатки рудневских ботинок на белом снегу. И улыбнулся Андрею Константиновичу, искренне и открыто глядя на него своими ясными глазами. И тут же совершенно непосредственно ухватился за него, взяв под руку. – Скользко, наверное…

Руднев только усмехнулся – уже не так зловеще, как прежде – и невозмутимо повёл постоянно поскальзывавшегося Кирилла к машине.

Радзинский, шагнувший вслед за ними, остановился, вдохнул полной грудью, а потом вдруг наклонился и подхватил горсть снега. Слепил снежок и ловко метнул его в зазевавшегося Панарина. Доктор завёлся с пол-оборота, засунул за пазуху перчатки и тоже довольно метко бросил в Викентия Сигизмундовича свой снежный снаряд. К тому моменту, когда Руднев усадил Бергера в машину, в тихом переулке уже бушевало настоящее сражение, в котором принимал участие даже Николай Николаевич. Он азартно обстреливал снежками Радзинского, не обращая внимания на свои припорошенные снегом волосы и даже ресницы. Поскольку Панарин также как и Аверин целился исключительно в Викентия Сигизмундовича, вдвоём они заставили Радзинского просить пощады. Тяжело дыша, тот поднял руки, сдаваясь. И ужаснулся, окинув оценивающим взглядом сияющего и раскрасневшегося Николая Николаевича:

– Коля! Ты же весь мокрый! Быстро в машину!

Отряхивая друг друга и беззлобно посмеиваясь над своей инфантильностью, они шумно ввалились в салон минивэна: возбуждённые, весёлые, остро пахнущие снегом.

– Ромка хочет с Вами поговорить, – шепнул Андрею Константиновичу Бергер, пока остальные размещались и пристёгивались.

– Опять?! – ужаснулся Руднев.

– Это очень важно, – серьёзно заверил его Кирилл. – Назначьте ему встречу. Пожалуйста. Если хотите, Викентий Сигизмундович тоже будет там.

– Я старый больной человек, – возмущённо прошипел Руднев. – И я, как это говорится, в завязке…

– Нет, в самом деле – надо кое-что обсудить, – резко посерьёзнев, бросил через плечо сидевший за рулём Радзинский.

– Ч-ч-честное слово! – Руднев хотел чертыхнуться по старой привычке, но вовремя сдержался. – От Романа Аркадьича даже на том свете не спрячешься! – в сердцах бросил он. Потом прикрыл лицо рукой и горько засмеялся. – А ведь и правда – не спрячешься…