Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка (СИ)

***

От крепостных ворот к пристани на Неглинке шла вниз с холма утоптанная дорога. По ней меня и тащили в Москву люди Петеньки. Выше дороги вдоль стены крепости торчали два десятка подворий - ближний посад. Через него проходила улица, которая, ответвляясь от пристанской вправо, вела по подошве холма к наплавному мосту через речку выше посада. А за мостом...

За мостом дорога раздваивалась: одна шла вдоль Москва-реки, поднималась на "лысый хвост" противоположного борта речной долины и уходила за его гребень вдоль опушки растущего там леска. Ниже неё, от Неглинки вдоль Москва-реки, тянулся в три улицы второй, дальний посад, раза в три больше подгородного.

Вторая дорога поворачивала за мостом почти под прямым углом вправо и поднималась на увал по распадку, отдаляясь от Неглинки и скрываясь в лесу на гребне.

Рисунок Аполлинария Васнецова даёт довольно точную картинку рельефа Москвы 12 века.

***

Между заречными дорогами, ниже опушки леска, по склону тамошнего холма за нешироким лужком стоял ряд воинов. Большой отряд в сотни три человек, хорошо бронных и оружных. Три-четыре палки с сильно вытянутыми вымпелами в разных местах строя. И большое, тяжёлое, слегка пошевеливаемое ветерком, знамя в середине. Возле кучки людей впереди линии воинов.

Якун, к которому меня и притащили, скомандовал слуге, тот кинулся бегом со стены.

Кучкович задумчиво теребил темляк висевшей у него на боку сабли. Это вот ею он будет через десять лет резать Боголюбского? Нет, основные удары будет наносить его зять. Хороший саблист: почти все удары нанесены под одним углом - 40-45 градусов в поверхности тела князя. А Якун будет действовать мечом. Но тоже по сабельному - нанося резанные, "протянутые", а не рубленные или колотые раны. Что ж им было не резать безоружного, бездоспешного, в ночной рубашке Андрея? Кровушки вволю пустить.

Якун обернулся ко мне, внимательно осмотрел и непонимающе спросил:

-- Чем же ты так дорог? Шкуркой серебряной? Что он и дружины собрал, и мир порушил?

Я невнятно замычал, помотал головой. Он досадливо поморщился и вытащил у меня кляп изо рта.

-- Тьфу, гадость. А то ты не знаешь. Тьфу. Я ж сестрице твоей всё рассказал.

Якун мрачно посмотрел на Софью. Та, несколько суетливо, начала оправдываться:

-- Да ничего он толком не сказал, врёт всё, брехня одна, сказки глупые.

-- Ты... ты б дело делала. Спрашивала бы крепко. Или - другим спрашивать не мешала. А ты... Всё б тереться да баловаться. Дыркой думаешь. Дура. Я б за тот день всё бы с него... А нынче бы по утру и голову б срубили. И делов бы не было. Тебе - потаёнку почесать, а у нас теперя - вона забот...

Он раздражённо кивнул в сторону моста, на котором посланный им слуга встретился с человеком с той стороны. Они, не подходя друг к другу, шагов с пяти, о чём-то разговаривали. Слуга изредка показывал в нашу сторону. Его собеседник тоже ткнул рукой себе за спину. Из группы под знаменем вытащили, тоже со связанными за спиной руками, светловолосого крупного мужчину в дорогом красном кафтане.

Во, блин! Так это ж Петенька!

-- И этот такой же! Головы нет - одна головка. Ну на кой ляд он к той бабёнке попёрся?! Что, в городе подстилок нет?! Ведь полный Кремль давалок! На любой вкус, на любой цвет! Только мигни - любая-всякая... Нет, понесло же! Вот же дал господь родственничков! Дурень с дурищей. Гонору да похоти - хоть погреба набивай! А как дело делать - одно безобразие с бестолковостью.

Монолог старшего Кучковича с личными характеристиками сестры и брата, явно не блистал новизной. Судя по монотонному голосу оратора. Но не пропускался мимо ушей. Судя по вздёрнутому носу и красным пятнам на щеках Софьи.

Якун отвлёкся на прибежавшего слугу, а Софья шагнула поближе ко мне и негромко, с вполне доброжелательной интонацией, скромно не поднимая глаз, сообщила:

-- Жалко. Жалко - недовыспросила тебя. Был бы ты по-сговорчивее - сегодня уже бы в лежал-отдыхал. В сырой земле. Однако ж не беда: гора с горой не сходятся, а человек с человеком встречаются. Ты уж побереги себя. А то и попытать некого будет. Охота мне сильная узнать - кто ж про меня Андрею донёс.

-- Верно Якун говорит - дыркой думаешь. Привыкла всё через причинное место... или через кнут с дыбой. Ты ж ведь от людей-то слыхивала: "Воеводе Всеволжскому" лжа Богородицей заборонена. Слышала, а не поняла. Могла ж просто спросить - солгать мне не можно.

-- Вона как...

Она чуть отодвинулась, оценивающе осмотрела меня с ног до головы:

-- Ну. Спрашиваю. Кто Андрею рассказал?

-- Ну. Отвечаю. Я.

Она мгновение не поняла. Потом отшатнулась. Лицо её исказилось злобой. Лютой. Так бы и вцепилась. Закусала бы тут же, да люди вокруг. Зашипела мне в лицо:

-- Ты... Я тебя... Я из тебя... Я тебя найду...

-- Завсегда с удовольствием. Ты уж найди, расстарайся. Побереги себя. И дырку свою. Тётушка.

Стражники снова подхватили меня под руки, быстренько стащили вниз к воротам. Больше меня уже не утыкали носом в пол - вели пристойно, под "белы рученьки", "с гордо поднятой головой".

Посад был пуст. Печи не дымят, люди не ходят. Испугались, насмешники. Всё то посадское быдло, которое хихикало и хохотало, когда меня, битого, замученного, с замотанной головой и босыми, разбитыми в кровь ногами, тащили несколько дней назад по этой щебёночной дороге в гору от пристани в город, а я падал и сдирал кожу на коленях - струхнуло и сбежало. Попрятались за крепостную стену. Только кое-где взбрёхивали, в пустых, тихих дворах - собаки.

Мы свернули вправо. Наплавной, из тесин на нескольких лодках, мост. Перед ним все остановились, подождали, пока с другой стороны не подойдёт аналогичная компания. Петенька на той стороне начал громко возмущаться. Его сшибли, поставили на колени. Меня наши - тут же симметрично.

"Наши"?! Обслуга Кучковичей, которые меня столько мучили, стражники, которые всё это... Московское гадство охраняют и берегут - "наши"?! "Они не ведают, что творят"... Кто не ведает? Вот эта гадина бородатая, которая меня подтоком под колено ударила? Руки мне выворачивает? На плечи давит?

"Аз - воздам". "По делам - вашим". И "нашим", и "не-нашим".

На той стороне четверо воинов построились коробочкой. Двое передних - со щитами и опущенными копьями, двое держат под связанные руки Петеньку. Четверо здешних повторили манёвр со мной в середине. И обе группы, напряжённые как прямая кишка при трёхдневном запоре, потопали друг другу навстречу, ловя каждое движение противной стороны. Остановились друг против друга. На расстоянии удара копьём. Почти рядом. Почти нос к носу. Постояли. Покомандовали друг другу:

-- Давайте. Выпускайте.

-- Не. Вы давайте. Первыми.

Высказали разных слов. Сами себе, негромко, под нос. Меня крепко держали сзади за руки. Передняя пара - щитоносцы разошлись в стороны. Потом, тщательно контролируя друг друга, подняли копья вверх. Потом меня толкнули в спину. И тут же остановили, поймав за ворот. Потом снова подтолкнули. И одновременно мне навстречу ломанулся, как молодой бычок, Петенька. Тоже - со связанными за спиной руками. Я сообразил чуть повернуться, он чуть шарахнулся в сторону, копейщик, сбиваемый с моста, ахнул... Но не упал. А я уже был среди своих. Своих?! Какие у меня здесь свои?!

Невысокий воин из задней пары в закрытом шлеме - это называют антропоморфная личина - поймал болтающуюся у меня на груди верёвку от ошейника, резко ухватил в кулак, дёрнул и потащил. Одновременно что-то нервно заорал остальным. На непонятном языке.

И я снова, вприбежечку-вприсядочку... вытягивая шейку, дёргая связанными ручками, шевеля битыми ножками, страшась споткнуться и не имея возможности разогнуться...

Одни средневековые "люди русские" отбили меня у других, таких же. А ничего не изменилось: снова меня тянут на ошейнике, с вывернутыми за спиной руками, куда-то, босиком, бегом-бегом...