Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка (СИ)

***

Дело - дрянь. Что не ново.

Нападение на княжеского гонца - преступление. Из категории - государственная измена. Но - я одет не по форме. Нет ряда атрибутов, нет подорожной грамоты, поведение - не гонцовое, пуговица от княжеского кафтана - не подтверждение. Кучковичи скажут:

-- Брехун, обманщик, самозванец. Мы давай его пытать. А он, волей божьей, помре.

"Воевода Всеволжский"? - Аналогично и ещё хуже. Аргументы - веером, по народным мудростям: "Так врет, что ни себе, ни людям передышки не дает", "Кто врет, тому камень в рот".

В смысле: волей божьей помре...

Всё упирается в доверие. Точнее: в уверенность в доверии.

Если Кучковичи уверены в том, что Андрей им верит, то они уверены, в том, что их отмазки сработают. Даже и смерти верного слуги Хрипуна и княгининой служанки Сторожеи - найдётся способ объяснить. Если Андрей им верит - всё можно свалить на "непонятки" и излишне ретивых слуг.

"Все под богом ходим", "и на старуху бывает проруха". Извини, мил человек - обмишулились.

И - спокойно тихо прирезать. Меня!

Ещё легче весь набор отмазок проходит у епископа Феодора:

-- А меня там и не было! А вот слуги мои... у, какие они нехорошие... у, как я им пальчиком погрожу.

Весь вопрос - в доверии. Точнее: в уверенности в доверии.

Андрей не верит Феодору. И оба об этом знают. Для вынесения окончательного решения об "утрате доверии" Андрей и послал меня за Софьей. Чтобы - "удостовериться". Задача - чисто информационная. Но как же больно за информацию бьют! Вся спина горит.

Всё зависит от Софьи. Пока она не даст явного подтверждения - Андрей не тронет ни епископа, ни бояр. Вне зависимости от моей судьбы. Меня здесь можно прирезать, отравить, придушить, забить кнутом... Пока он об этом явно и достоверно не знает - он всерьёз не сдвинется, сыска не начнёт.

"Разве я сторож брату своему?". Тем более, если этот брат - Ванька.

Вот если Якун бросит мою отрезанную голову Андрею в лицо с криком и диким хохотом:

-- Вот, от чудачка твоего тыковка!

Тогда - "да". А до тех пор - "нет". "Всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого". Да и как можно обвинять "уважаемых людей"?

Я уже рассказывал, что судопроизводство в "Святой Руси" предусматривает специальную категорию свидетелей. Не свидетелей рассматриваемого события, а вообще - жизни истца и ответчика. Их репутации.

Развалить репутацию Кучковичей в глазах Андрея - возможно только прямыми и однозначными фактами. Которые он сам искать не будет. А я ему - отсюда! - притащить их не могу.

С Софьей - иначе. Пока она жива - он будет её искать. Её смерть - будет подтверждением их вины. Они что - этого не понимают?!

Одно исключение: если смерть Софьи будет обставлена так, что её невозможно будет связать с Кучковичами и/или Феодором. И/или Суздальскому князю будет невозможно провести тщательное расследование.

Как они это могут сделать? Нужно понять их планы. Потому что от этого зависит моя жизнь.

Ну, и конечно, светлое будущее всего, пока ещё - недо-прогресснутого, человечества.

Хотя, честно говоря, целостность моей собственной шкуры волнует меня куда больше, чем сотни миллионов шкур потенциальных потомков нынешних стад хомом сапнутых. Вот такая я эгоистическая сволочь. Извините.

***

Глава 413

На следующий день стандартная лечебная процедура была модифицирована. Лекарь поцокал языком и сообщил, что я - пёс смердячий. В смысле: на мне всё заживает, как на собаке. После чего устроили расширенный вариант гигиенических процедур: обтёрли мокрой тряпкой с уксусом, подмыли, перестелили, перевернули и перестегнули.

Теперь я тупо пялился в потолок в полной темноте своего подземелья. Под маковкой - доска. На шее ошейник на цепи, руки тоже пристегнули, кожаными наручниками поверх повязок, за край лежанки. И щиколотки так же. Лежу в растяжку. Чуть шевельнусь - цепки звякают. Не жалеют славные русские бояре Кучковичи железа для сидельцев и страдальцев. Такая, знаете ли, вековечная московская манера. Но есть чему порадоваться: не "евро-кровать" - вороты для растягивания отсутствуют. Пока.

Чем-то меня сегодня знахарь странным поил. Обычно, после его отвара, я сразу вырубался и потом целый день голова - будто опилками набита. Морфин? А сегодня... на хи-хи пробивает. Опять героинчику подсыпали? Это у них тут фирменный знак высокого градуса лекаризма? Опять вспомнилась мне Юлька-лекарка... и наши в её избушке... развлечения.

-- Ну, ты как? Живой?

Дверь распахнулась, и в низкий дверной проём, прикрывая ладонью свечку в руке, шагнула женщина.

Ни - "здравствуй", ни имени-отчества. Будто на дню уж много раз виделись. Невежа. Хамка. "Ма-асквичка ма-асковская". Самая первая. Вот так с неё всё и пошло? А может у неё хамство - типа профессиональной болезни? Я таких начальников немало видел. Сперва - человек-человеком. А потом такое вылезает...

Софья поставила свечку в подсвечнике на стол в стороне, подошла ко мне, стащила одеяльце и присела на край топчана.

Надо ли объяснять, что со всеми этими событиями я остался... э-э... без белья. Как и сказано: "сымут с вора рубашку и...". Голый. Как... как Иисус в Иордане. Даже голее - на нём хоть голубь бывал. У меня - ни одного засиженного птицами места. Только повязки на особо пострадавших. Последние дни, когда здешние служители меня вертели, крутили, перевязывали и утку подносили... мне как-то фиолетово было. А тут... засмущался.

-- Тут болит? А тут? Рёбра целы? А голова? Ну-ка глаза влево-вправо... Мазь-то моя помогает? А чего колени сбитые?

Она то тыкала пальцем, то отворачивала край моих повязок. Её прикосновения, сперва - короткие, чёткие, "деревянные" стали более мягкими, продолженными, ласкающими. Сменился и голос. От резкого командно-княгининского он ушёл в глубокий, воркующий.

-- А ну-ка, коленочки разбрось чуток. А тут-то... Покололся весь. А лекарь-то и не глянул. Горит, поди, чешется? Ай-яй-яй. Надо маслицем... А вот у меня и корчажечка есть. Смажем чуток... Хорошо ли?

Когда Улита Степановна Кучковна, жена и соратница самого отца-основателя всего Российского Государства Андрея Юрьевича Боголюбского, канонизированного в лике благоверного, инокиня Софья, по обету о сохранении православного русского воинства самой Царице Небесной даденному принявшая постриг от самого легендарного епископа Ростовского Феодора, нежными осторожными движениями... смазывает вам росным церковным маслом... как какой-нибудь чудотворной иконе... колени... и бёдра... и промежность... и мошонку... и...

Мужики! Ну вы ж меня понимаете! Слов - нет!

Хотя, конечно, иконам всё это не смазывают. За неимением.

Я мог только чрезвычайно энтуазистически кивать головой, чуть не задавливаясь в своём идиотском ошейнике.

-- О, так ты иудей? Или бессермен? Чудно как-то срезано.

Интересно мне: откуда у неё такие знания? "Где ты видела член без зелёнки?". А опыт?! Ведь чувствуется же навык! В темпе, паузах, в прикладываемом усилии, в последовательности... Она, что и Андрею так...?!

Она наклонилась ко мне и, продолжая делать там внизу что-то руками... ох как мне это "что-то"... аж до зубовного скрипа, до судорожного выгибания дугой навстречу её тёплой и крепкой ладошке... дерзко улыбалась мне в лицо.

"Дерзко"... Это слово не отражает и доли эмоций, которые я видел на её лице. Тут и полное пренебрежение к нормам, к пристойности, обычаям. "Запретный плод - сладок". Вот сейчас ты и получишь эту запретную сладость. Абсолютная уверенность в своей власти надо мной, в моей полной беспомощности. "Летай иль ползай - конец известен. Будет - по-моему". Чуть пренебрежительное успокаивание: "Не боись, дурашка. У нас всё получится. Всё будет хорошо". Лёгкое разочарование от простоты, от прозрачности и ожидаемости моей реакции: "Все вы мужики... козлы". И предчувствие собственного, грядущего, самой создаваемого и управляемого удовольствия, удовлетворения, успешности...