Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка (СИ)

Стометровку, в согнутом, в связанном, в гору...? Да запросто! Спринтер на привязи с придурью.

Меня втащили по склону холма, завели за строй воинов. Верёвку от моей шеи отвязали, мой "таскальник" яростно поболтал своей железной кастрюлей на голове, стащил с руки окольчуженную рукавицу, и стал что-то ковырять у себя под подбородком. Точнее - под железной бородой.

Морда... очень неприятная. Никаких положительных... или, там, оптимистических... не вызывает. Тип 4 по Кирпичникову.

***

Шлем с крутобокой сфероконической тульёй, наносником, полумаской. На темени - штырь. Но не как на кайзеровском - штыком, а поменьше и с колечком. Подвешивать? Наносник - клювовидно изогнут сверху вниз, а также по ширине в виде ребра жёсткости. Вот этот... клюв железный - торчит посреди лица и... и ничего хорошего не навевает. Сделан на полумаске как единое целое. От нижнего края полумаски и самого шлема идёт кольчужная бармица. Переднее полотно похоже на бороду лопатой, спускается на грудь, заднее, примерно от уха до уха, прикрывает плечи и спину, как бы не до лопаток. А по подглазьям - нижним выкружкам для глаз, по всей ширине от глаз до бармицы - усы! Чёрные, широченные, в пять рядов, мелко завитые, длинные - аж за уши! Тоже - железные. Чеканные чернёные усы на морде - здесь это круто.

Сходные шлемы - святорусская реакция на свары между Изей Блескучим и Юрием Долгоруким. Княжеские междоусобицы привели к утяжелению защитного вооружения. Много стало княжья, озабоченного целостностью своего фейса.

Конечно: "шрамы украшают мужчину", но русские князья предпочитают обходиться без подобных украшений. И пришлось оружейникам строить вот такие многочастные закрытые конструкции.

Дорогое удовольствие. Княжеские шлемы ещё серебрят, золотят, святые образа приделывают. Иногда такая закрытость мешает. Ипатьевская летопись пишет о завершении одной из битв между Долгоруким и Блескучим:

"Изяслав же лежаше ранен. И тако восхопися. И ту хотеша киевляне пешцы убити, мняще ратного, не знаюче его. Изяслав же рече: "Князь есмь". И один из них рече: "А так нам еси и надобе", и вынза меч свой, и нача сечи по шелому, бе же на шеломе над челом Пантелемон злат. И удари мечом, и тако вшибеся шелом до лба. Изяслав же рече: "Аз Изяслав есмь, князь ваш". И сня с себе шелом. И позна, и то слвшавше мнози, и восхитиша руками своими, с радостью, яко царя и князя".

Забавно: киевский пешец был рад убить, а не взять в плен, русского князя. Кстати, Андрею Боголюбскому в том же бою схожие ребята, только конные, разрубили шлем прямо на голове.

***

В наблюдаемой железной морде - золочения с драгоценными камнями и святыми образами - нет. Вывод: не княжьё.

Воин что-то сделал, фыркнул, провернул этот самовар и снял обеими руками:

-- Господи боже мой! Иване! Господин мой! Здравствуй! Как я рада!

Мда... Однако... Можно я присяду? А то ножки мои... не держат.

Это была моя неверная наложница. Это была Елица.

В Москве м еня должны были убить. Не за вины мои - за тайны известные. За участие в делах семейных князей русских. Но... снова. "Рояль"? Как сказать...

Три года тому Любава удержала меня от убийства. От казни рабыни моей, мне изменившей. Заставила переломить обычное, естественное стремление уничтожить изменщицу. И я отправил Елицу, вместе с попавшимся под руку мальчишкой, свежепосвящённым воином Перуна, Кестутом - младшим княжичем Литвы Московской, сделанны м мною сиротой - я погубил только что его отца и мать - в его наследственное владение - на Поротву.

Эта парочка просто не должна была дойти до места. Но я дал им Фанга с его выводком. Их должны были уничтожить старшие братья Кестута, уже почти убили... Но ребята вывернулись. И похоронили своих врагов. Пару раз я немного помог им деньгами и оружием. Последний год, пока я был в бегах от Смоленского князя, ходил в Бряхимовский поход, ставил городок свой Всеволжск - вестей о них не слыхал. Но вот же...!

Вернуться живым из Москвы я был не должен. Но в утро моей казни три сотни бронных и оружных литваков с Поротвы встали на берегу Неглинки.

Елица, бывшая девицей своеобразной, не только записывала мои философствования, коими я забавлялся, отдыхая "от трудов на ниве любовной", но и кое-что запоминала. Запомнила то, что ей самой более всего по характеру её подходило. О необходимости идти навстречу опасности, о важности зна ний о ней. Не прятать голову в песок, подобно страусу, не молиться господу, уповая на милость его - лезть вперёд, смотреть, видеть.

Едва Кастусь утвердился на Поротве, как Елица убедила его озаботиться сетью осведомителей "в стане вероятного противника". Наиболее вероятный - соседи, вятичи, Москва. Такой "наблюдатель под прикрытием", из искалеченных в предшествующих усобицах мальчишек-голядей Фанга, появился и в посаде под стенами Кучкова. Понятно, что прибытие Петеньки было для посадских событием, все пришли посмотреть. Когда, выволакивая меня по гравийной дороге, сорвали мешок с головы - все смеялись. А один - узнал.

"Я свои семечки сею...". Людей я сею! Их приносит судьба, и они становятся "моими людьми". Потому что я их меняю. Просто тем, что я есть. Не так вижу, не то понимаю, не тем думаю... Иначе. И они - "иначатся". Многие уходят, выросши. Доросши до чего-то своего. Иные - возвращаются. Мои "семечки" ко мне возвращаются. С прибылью.

В тот раз прибыль была - моя голова.

-- Господи! Елица!

Я шагнул к ней, собираясь обнять, прижать, расцеловать... Но она как-то гибко вывернулась, отшагнула и поклонилась мне в пояс. Дистанцию держит? С чего это?

-- А это - Кастусь. Э... Князь Кестут. Не забыл?

Другой воин к этому моменту избавился от своего, тоже типа 4, шлема, и передо мной явилось несколько распаренное, радостное и чуточку встревоженное знакомое лицо.

-- Ой! Кестут! Как вырос-то! Как поздоровел! Совсем взрослым встал! Воин! Князь! Витязь шлемоблистающий! Не сказала бы - и не признал. Могуч, красив, грозен! Воистину - князь славный! Как я рад видеть вас, ребята!

Я шагнул к ним, широко расставив руки, обнял их обоих разом. Прижал к груди. Они, после мгновенного замешательства, ответили собственным движением.

Они - рады. Но... Обоих сразу - можно. Её одну - нельзя. Давние оттенки отношений рабыни и хозяина, господина и наложницы... тревожат их до сих пор. Судя по тому, как они переглянулись в моих объятиях - им это важно.

-- Привечаться после будете. Уходить надо.

Ещё один воин, взрослый и, судя по открытости шлема, менее знатный, не очень чётко произнося русские слова, напомнил о реальности текущего момента. Кастусь кивнул и начал выкрикивать команды. А Елица ухватила меня за руку и потянула через кусты к дороге вверх по Москва-реке.

Топать пришлось версты три, перевалить через "хвост" ближнего к Неглинке холма, спуститься в долину и подняться на следующий гребень. За ним, на бережку у очередного ручья, лежали лодки моих освободителей.

Дорогой Елица объяснила мне их чудесное появление под стенами Москвы.

Вот уж во истину: "чудо чудное" - живой остался. И - целый. Хотя... как-то оно... чувство странное. Как-то... деревянно-тряпично. В некоторых местах... А вдруг...?! А жить-то тогда как?!

***

Приход Кестута к власти среди здешних литовских племён в ходе войны со старшими братьями, сопровождался изменением господствующей идеологии. Давнее скрытное противостояние поклонников культов местных русалок и леших, велесоидов, перунистов и христиан приняло открытую и весьма кровавую форму. Война, изначально - династическая, очень быстро переросла в религиозную. А кровную вражду вообще никто не отменял. Два года резни "всех против всех" по любым возможным основаниям.