Эсхатология

Приблизившись к фургону, я обнаружил сваленную массу специфического инвентаря, подтвердившего мое предположение.

— Ну и нечего тут пялиться, приятель, давай проходи куды шел! — посоветовал мне густым басом атлетически сложенный безногий циркач, начищавший походный котелок. — Сейчас мы не даем представление!

— Вы ведь давно в пути, — примирительно начал я, — а не встречалась ли вам некая процессия, которая должна была проскакать прошлой ночью предположительно по этой дороге в сторону Кнегта?

— Нет! — резко оборвал циркач. — Да и если бы это было так, тебе-то что с того?

— А вот что: мне надо как можно скорее отправиться ей в след, и я готов заплатить, — я продемонстрировал единственную имевшуюся у меня на тот момент квадратную монету.

— Коричневый металл, — безногий презрительно скривил губы. — На что он нам? Убери прочь свои жалкие гроши, и ступай отсюда нищий!

— Нищий? Прочь?! Да как смеешь ты, чурбан, так разговаривать с воином-гонцом княжны теркнской, спешащий по неотложным государственным делам? — притворно вспылил я. — Тебя распнут над трактом, подобно вору, едва эта весть дойдет до уха ее сиятельства! — продолжал импровизировать я.

Однако циркач был первый, на кого подобные заявления, и мое кажущееся превосходящим общественное положение не произвели ровным счетом никакого впечатления.

— Власть князей и сборщиков налогов кончается на дороге, — лениво пояснил он, поковырявшись в ухе. — Придумай аргумент повесомей, либо ступай подобру-поздорову.

Я лихорадочно соображал, как убедить несговорчивого барыгу, меж тем остальные плуты закончили работу и сгрудились вокруг, недобро разглядывая незваного гостя. Ободренный таким раскладом, тот заносчиво продолжил:

— Здесь побеждает сильнейший, а остальные — созданы ему на пропитание.

Отступив на несколько шагов я принялся раскручивать цепь.

— Ну что ж, дерзкий калека, так докажи, что в твоих руках столько же силы, сколь в языке! — воскликнул я. — Давайте же нападайте хоть всем скопом, я научу вас уважению к смиренным просителям!

Шайка, однако, не предприняла никаких активных действий, сгрудившись в кучу и подчеркнуто не обращая внимания на мои угрожающие маневры, они быстро обсуждали что-то, время от времени бросая взгляды то в сторону клети, то на меня.

Я настороженно следил за их движениями, опасаясь пропустить какой-нибудь подлый удар или трюк, но ничего не последовало.

— Что ж, у тебя есть прекрасный шанс продемонстрировать богатырскую удаль, — язвительно промолвила, наконец, толстуха. — Сверх того, если ты выиграешь, то получишь еще две монеты, бесплатный проезд и ночь любви в моих жарких объятиях.

— Соглашайся, — снова встрял безногий. — Только за это уже стоит отдать дюжину таких никчемных жизней как твоя.

— Если же проиграешь, — продолжала циркачка, — то станешь свидетелем позора госпожи Теркна, посмешищем и нашим рабом на оборот Круга Знаков. Условия выгодные, ну что согласен или уже передумал?

— Я слышу, как трясутся его поджилки, мамочка спаси меня! — захохотал безногий.

Я покраснел от гнева.

— В чем состоит испытание? — спросил я, решив не отставать в красноречии. — Уж не в умении жонглировать кусочками дерьма, на что еще способен бродячий сброд?

Циркачи холодно улыбнулись, затем толстуха сдернула покрывавшую клетку материю. Моему взору открылось худощавое двенадцатирукое существо без явно выраженной половой принадлежности, голова вытянутая и зауженная к затылку печально свешивалась на бок, глаза раскосы, выступающий крючковатый нос довершал облик.

— Это Зунух, — подал голос, молчавший до сих пор мужчина. — Оно не умеет разговаривать, но сие ему и не понадобиться, чтобы выпотрошить тебя.

При звуках своего имени существо подняло вверх голову, поводило носом, и из ротовой щели вырвался единственный долгий стон. Я скорее питал жалость к заложнику прихотей шайки циркачей, чем испытывал страх, к тому же Зунух, по всей видимости, был подслеповат или банально стар. Но отказаться, значило бы подставить под удар честь и безопасность моей дамы.

— Ну что ж, выводите свою диковинку, — сказал я, решительно сбрасывая оковы сострадания, и принял боевую стойку.

— Э, нет, — хитро заявил безногий, а циркачи, даже слабоумный мальчуган, хором осклабились. — Ты не понял, это ты должен войти внутрь и одолеть Зунуха.

— В тесной клетке, где даже развернуться негде против этой паукообразной твари? Вы должно быть шутите! — Я тут же осекся заметя вспышку торжества и алчности, озарившую немытые гнусные рожи. — Хорошо, я согласен, если вы дадите мне подобающие оружие. Для моего там слишком мало места.

— Запросто! Это можно устроить, — азартно воскликнул безногий, ловко извлекая буквально из воздуха длинный слегка искривленный кинжал, и бросая к моим ногам. Нет, все-таки не зря я опасался фокуса вроде этого.

Дно клетки устилала свалявшаяся солома, которую давно не меняли, в углу я разглядел сваленный кучей скелет, добела обглоданные кости которого были тщательно расщеплены.

— Зунух сильный, Зунух голоден. Зунух уже два дня не ел, с тех пор как брат Вала заболел падучей лихорадкой, — сказала толстуха, а молчун хмуро уставился в даль.

Наконец, она закончила возиться с замком и отступила в сторону. Поборов неожиданно накатившийся приступ робости, я, пригнувшись, ступил внутрь. Сзади щелкнул, закрывшись, замок, заставив сердце гулко биться. Не скрывая торжества толстуха расхохоталась, ей вторил басистый раскатистый смех безногого и хихиканье слабоумного мальчишки, путь к отступлению был отрезан. Уж не знаю, кому принадлежал голос произнесший:

— Убей, Зунух!

И существо извлекло из-под соломы дюжину остро наточенных ножей. Неужто Кларисс так и суждено будет томиться в заточении поруганной и униженной грязным коварным животным в обличье сладкоречивого красавчика? Столь незавидная участь до такой степени подстегнула мое воображение, что с воплем отчаянья я атаковал опешившего Зунуха.

Я слепо и яростно дрался, не обращая внимания на сыпавшийся град ударов, навсегда оставивших следы на моем теле, уступая в мастерстве и численности конечностей, не имея возможности ни передохнуть, ни сдаться. Ловкость, отвага, да бесконечное чувство самопожертвование были моим оружием, которое я использовал на полную выкладку, жалость к запертому зверю, бывшему по сути таким же пленником злобных обстоятельств, как и я, ушло, сменившись жгучей ненавистью к этой воняющей жилистой преграде на пути к моей страдающей возлюбленной.

Циркачи притащили жбан браги, хлопали в ладоши и шумно заключали пари относительно исхода поединка, однако постепенно их бравые выкрики смолкли, сменились тягостным молчанием, а после и вовсе переросли в негодующий ропот, когда я отрубил Зунуху одну руку чуть повыше локтя, а после сразу две кисти мокро шлепнулись о пол.

Зажимая кровоточащие запястья, вынужден он был бросить еще часть оружия, но, все же, слабея, еще представлял опасность. От усталости валился с ног и я. Циркачи принесли раскаленный до бела прут и через прутья тыкали им кричавшего от боли Зунуха, понуждая его всякий раз необдуманно бросаться в атаку. К тому времени как мутный диск солнца, перевалив за полдень, стал ниспадать, проваливаясь в грозовые облака, я отрубил большую часть рук зверя. Наконец, тот бросив ножи умоляюще протянул мне уцелевшие. Действуя в запале, я отсек и их, прежде чем понял, что несчастное существо сдается.

— Б-б-больно! — заревел Зунух, каким-то низким глухим нечеловеческим голосом, забиваясь в угол.

Я остолбенел.

Затем бросил кинжал и тяжело оперся на дверь, меня мутило, до сих пор удивляюсь, как я не потерял сознание.

— Открывай!

Негодяи нарочно медлили, мрачно глядя на дергающегося Зунуха. Неужто предательство?! Но нет, вот толстуха приблизилась и отперла дверь, не глядя в глаза.

— Проваливай!

Шатаясь, я выбрался и, не удержавшись, упал, кровь текла на землю.

— Но как же…

— Мы отпускаем тебя, но большего не проси. Никто не станет подвозить тебя даже под угрозой смерти, ибо в этот злополучный час твоего, незнакомец, торжества мы лишились нашего старого друга. Ты отнял у нас средства к существованию, так чего ж еще тебе надобно презренный? Уходи, так как нету у нас любого сердцу каждого воина желтого металла. Вон! — сказал за всех безногий инвалид.