Эсхатология

Весь день горожане пили и веселились, сначала за свой счет, затем в честь прибытия младшего сына князя сопредельного Кнегта Эммануила, служилые люди выкатили огромные бочки сильно пахнущей браги. На площади разложили костры, и повесили жариться несколько гигантских свиных туш. Уж не знаю, где их достал принц, и в прям то была даже скорее диковинка, чем кричащий, плюющий в глаза шик. Животные давно стали редкостью, и скоро, видимо, вовсе останутся только разве что в приданиях и картинках, как случилось с теми, которые могли летать. Как их звали?

— Да, — поделился вслух широкоплечий оборванный малый, имевший сухую ногу, а потому изрядно хромавший, — если уж нашему брату перепало такое, то, что же происходит там?

Мозолистой пятерней, сжимавшей полуобглоданную кость с пузырящейся из-под мяса сукровицей, он махнул на обитые листовым металлом закрытые двери хором. Шум, гам и ор, царившие на площади прочно заглушали все звуки, которые могли доноситься оттуда, но, надо полагать, и там избранные понапрасну время не теряли.

— Верно, чего там говорить, — охотно поддержал разговор какой-то беззубый лысый старикашка. На вид ему можно было дать все сорок, и когда он вновь открыл слюнявый рот, обнажив сочащиеся гноем десны, я понял, что не ошибался. — Помню, еще до прошлого Похода Веры много было таких, богатых да красивых. И я был тогда молод, и бесспорно поздоровее. Не смотрите так! Не верите? Эх, куда все ушло?! Сгинуло, смерть, да запустение кругом.… Ах, да! Я вот о чем толкую, истинно подходящим женишком будет этот юнец для нашей пресветлой княгини, храни ее боги и все подлых советников ее! И земли его батюшки, говорят, не такие уж выжженные, и детки, как ни как соответствуют Эталону, да и непрочный мир куда лучше хорошей войны, поверьте мне на слова, сколько я повидал на свете, вот, к примеру, помню…

— Женихом? Как это женихом, и мужем, и они будут вместе делить кров? — вскричал я, перебивая дальнейшие разглагольствования выжившего из ума инвалида. Благодушие моментально выветрилось у меня из головы, и я ощутил, как непрочна бывает, незыблемая казалась бы земля под ногами, как хрупко счастье.

— И кров, и стол и постель, уж будь уверен! — загоготал едва, не подавившись, хромоногий. — Этот смазливый мальчишка не упустит возможности залезть под юбки нашему несорванному плоду.

Я едва не съездил ему по морде за такие слова, но был слишком поражен, чтобы отреагировать.

— Дурачина ты, — тонко захихикал старикашка подхалимно вторя хромоногому крепышу. — Как же, разве не слышал, что княжич-то наш свататься, укрепление союза ради между нашими странами прибыл. Княжна, само собой, еще не давала прямого согласия, да только так у них у благородных принято, медлить сперва, жеманничать, это тебе не с селянкой в кустах кувыркаться. Всем известно, что это не более чем вопрос соблюдения всех предписанных предками традиций, истинно говорю тебе, воин, жди скорой свадьбы!

Раздался хруст, то глиняная кружка в моей руке лопнула, брызнув тысячей осколков, и пойло потекло на землю. Не обращая ни на кого внимания, я развернулся и стремительно зашагал, едва не побежал прочь. Еще мгновение назад все пело в моей душе, а теперь… Я готов был плакать от досады, налетая на порядком поднабравшихся гуляк, толкая и получая ответные тычки, которых не чувствовал, спотыкаясь, падая и вновь поднимаясь, не останавливаясь, не останавливаясь, неведомо убегая от щемящей боли разочарования куда-то.

Потом, уже потом я очнулся с отвратительным привкусом во рту, все тело болело, особенно голова, которая в данный момент покоилась на коленях какой-то спящей горожанки. Юбка задралась на бедра, делая все тайное явным, блузка — вся в пятнах и заплатках расстегнута, являя на обозрение сморщенную, в наростах грудь и гладкий рубец на месте другой. Неловко попытавшись подняться, я разбудил ее, а может, она только дремала.

— Ну что, пробудился, герой? — ехидно поинтересовалась она.

Виски ломило от боли, и губы запеклись от внутреннего жара. Площадь представляла собой один огромный бивак лежащих вповалку и обнявшись спящих фигур. Под насмешливым взглядом женщины я, шатаясь, бродил между ними пока с превеликим трудом не отыскал жалкие остатки вчерашнего веселья. Обнаружив также немного втоптанных в грязь, но вполне еще пригодных для употребления овощей, я уселся неподалеку и принялся за еду, запивая теплой скисшей брагой.

— Что же молчишь, красавчик, ужель не признаешь давешнюю возлюбленную? — продолжала домогаться незнакомка.

Я напряг память, и с ужасом понял, что в действительности не имею не малейшего понятия о том, что происходило в течение последних нескольких часов, о чем чистосердечно поведал ей. Она лишь рассмеялась хриплым смехом, затем стянула блузку и подмигнула мне:

— Может, закончим прерванное, а то ночью ты был явно не в форме, налакавшись как ведро голодных пиявок, и вырубился на середине дела.

Допив и собрав крошки, я ответил:

— Может в другой раз. Прости.

Я приготовился к ответным проклятиям, но видимо ей было не в первой слышать такой отказ, удрученно вздохнув, она лишь опустила глаза.

Я отлучился по нужде в ближайший переулок, к тому времени, когда я вернулся моя знакомая, опустившись на колени, пыталась растолкать здоровенного волосатого детину, сонно бормоча он постоянно норовил отвернуться.

Досада и отчаянье ушло вместе со вчерашним угаром, с хороводом искривленных гротескных пьяных лиц, оставив в душе лишь горький осадок разочарования. Я брел по пустынным в этот ранний час улочкам, настраивая себя на то, как здорово будет вернуться в родной поселок. У городских ворот, напротив, царило странное оживление: бегали стражники, шумно переговаривались служки и какие-то нарядно одетые заспанные особы. И вновь моя внешность сыграла мне на руку, разговорившись с солдатами, я выяснил, что ночью гости неожиданно отбыли в полном составе. Когда же утром поднялись в покои княжны, то причины их внезапной спешки обрели куда более зловещие и явные очертания. Комнаты оказались пустыми, личные вещи княжны-регентши раскиданы и перевернуты. Не оставляло сомнение, что по своей воле, либо под принуждением Кларисс оставила или была увезена из города вместе с отбывшим посольством. Двор в панике, сановники и приближенные заседают битый час, однако так и не пришли к единогласию — никто не желает ссоры с богатым и сильным соседом, равно как наносить оскорбление пока ничем не подтвержденными подозрениями. Гонцы отбыли по горячим средам, да следопыты рассыпались по окрестностям, но покудова успокаивающих докладов не поступало.

Надо ли говорить, что подобная новость благодатным дождем пролилась на пепел в моей душе, всколыхнув ростки надежды. Нет, она не бросила, не предала меня! Коварный злодей похитил юную княжну, и теперь, должно быть, рыдая в заточении, она не знает с какой стороны придет желанная помощь. И пусть всеобщая беда обернется счастьем для одинокого влюбленного юноши, рассуждал я, решительно направляя стопы в сторону Кнегта.

Стоит упомянуть, что мною были обдуманы различные возможные варианты действий, и все они, с сожалением отвергаемые после детальных рассмотрений, постепенно опускали меня с небес на землю, погружали в пучину отчаянья. Однако заведенная пружина оптимизма еще поддерживала мой боевой дух, когда я услыхал глухой перестук топоров, и вскоре за поворотом мне открылся стоявший на дороге громоздкий паровой фургон пилигримов.

Задняя часть его была переоборудована под вместительную клеть, в данный момент накрытую темной, сильно запыленной материей. По таинственному шевелению было заметно, что клетка не пустует, но разглядеть что-либо наверняка, как вы уже поняли, не представлялось возможным.

На обочине выстроилась аккуратная поленица свежесрубленных дров, на которой восседал большеголовый мальчуган с бессмысленным взором в пестрых лохмотьях. Поодаль в поте лица трудились над хилыми, но твердыми, как камень побегами вьюн-дерева парочка дровосеков: долговязый мужчина и как полная ему противоположность невероятно толстая приземистая женщина. По одежде я догадался, что встретил бродячую труппу циркачей.