Камин-аут (СИ)

Вероятно, если бы он пришел один, то обошлось бы без излишних увещеваний. Но сейчас Эваллё не ограничился угрозой, невзирая на страшную слабость в теле, оторвался от стены и на нетвердых ногах приблизился к байкеру. Тот смотрел глазами, полными надежды, что произошедшее – досадное недоразумение, и они с Эваллё еще могут разойтись друзьями, однажды с пивом и водкой они вспомнят сегодняшний случай и рассмеются, хлопая друг друга по плечам. У Эваллё были другие соображения на этот счет. За миг до того, как дать рукоятью ножа под дых урода, он вспомнил бледное лицо брата, с заломленной рукой, склонившегося перед Леккой. Стало быть, вожак решил поскорее свернуть разговор, только Эвалле еще не закончил говорить.

Нисхождение по лестнице запомнилось на всю жизнь, если бы не поддержка младшего брата, он бы пересчитал носом все ступени. На улице Маю помог застегнуть пуговицы плаща и накинул на него глубокий капюшон, за что Эваллё был благодарен. Лучше пускай прохожие не увидят его позеленевшего лица. Глаза то закатывались, то взгляд застывал в одной точке.

В свете уличных фонарей прояснялась косая стена летящего с неба снега. Крупные снежинки попадали на лицо, сыпались на плащ. Оказавшись среди поздних пешеходов, братья перевели дух. Эваллё разобрал кашель. По-прежнему сжимая плечи брата, он продвигался нетвердой походкой. Нож пришлось вернуть Маю – только у одного из них были настолько глубокие карманы, чтобы там поместилось орудие, впрочем, мальчик не стал говорить, как он умудрился пронести нож под одеждой.

Эваллё вырвало у магазина деловой одежды для мужчин. Вытерев губы тыльной стороной ладони, покрытой свежими ссадинами, парень уселся на ступени у входа в бутик. Магазин час как закрылся.

– Мудак, – вырвался шумный вздох. – Мудак!

За словом последовал кулак – в последний момент кулак разжался, и раскрытая ладонь слабо ударила Эваллё по груди.

– Мудак чертов! Ненавижу тебя!

Мальчик усердно колотил его по груди, один раз даже вышло болезненно. Эваллё привалился спиной к стеклянной двери.

Площадка у входа была утоплена в темноте, но света фонарей и фар проезжающих мимо автомобилей оказалось достаточно, чтобы на двоих сидящих на ступенях магазина бросали брезгливые или возмущенные взгляды.

– Ненавижу тебя!

– Ты сказал, – пробормотал Эваллё, – чтобы я не вмешивался, и что школьный спектакль – это твоя жизнь, а это… моя.

– А я не вижу разницы между твоей и своей, – мальчик уткнулся макушкой ему в плечо и вцепился в рукава плаща.

Снежинки таяли в волосах Маю.

– Они едины, разве нет? – прошептал мальчик и с новой злостью принялся наносить удары. В перерывах между руганью что-то мычал, либо бодался головой.

Часы тихо просигналили.

– Какой же я кретин! – переключился на себя братишка. Громкие крики Маю вызывали у прохожих забавные выражения лиц. – Ты только представь, если бы я не родился, эти уроды били бы тебя и насиловали, пока ты бы не умер или не вернул чужой долг. А если бы я решил остаться дома…

– Я не должен был позволять Лекке издеваться над тобой…

– Да пошёл ты, их было четверо против тебя одного! – а потом словно испугался: – Валь, да я же за тебя переживаю!.. Ты еще когда в конце ножом начал размахивать…

Кто-то убавил громкость. Цветные пятна заслонили лицо брата. Зажмурился, а после резко раскрыл глаза, чтобы вернуть четкость зрению.

– Маю, – сквозь шум крови в ушах позвал брата Эваллё, – я не чувствую пальцев рук.

– Валя… Валь, что, совсем плохо?

Мальчик принялся осторожно растирать его ладони, согревая своим дыханием, однако тепла Эваллё не ощущал. На костяшках запеклась кровь, пальцы слегка подрагивали, но боли не было. Боли не было во всей левой руке, куда неоднократно приходился удар ботинком.

– Не против меня одного, я был не один… – одеревенелые губы с трудом складывались в слова. С ним был Маю, несмотря на то, что со стороны младшего брата Эваллё помощи никак не ожидал.

– Да тише ты, а здесь тоже больно?

Не замечая его ищущего взгляда, Маю продолжал растирать ему ладони.

– Мне казалось, Рабия выкинула деньги на ветер, когда купила мне газовый баллончик, я ведь не думал даже, что когда-нибудь им воспользуюсь, представляешь, выходит, было не зря. Меня бы в школе засмеяли, все и так думают, что меня повсюду сопровождают телохранители…

А было бы не лишним нанять Маю охрану.

Слушая этот непрерывный поток слов, Эваллё снова и снова возвращался мыслями к своей ошибке. Сегодня он совершил страшный промах, когда подверг брата опасности. Если бы Маю не оказался достаточно смелым, чтобы полоснуть ножом по лицу Лекки, неизвестно, чем тогда обернулась бы потасовка.

Порыв прижать голову младшего брата к груди казался вполне уместным. С радостью Маю прильнул к нему.

– Тебе воздастся за всё… за моё спасение – за всё, вот увидишь.

*

Маю не отходил от брата, пока тот доковылял до нижнего яруса кровати и, не раздеваясь, повалился прямо поверх покрывала.

– Хочешь, я чай заварю? С лимоном будешь? Или хочешь, я с мятой сделаю?

Парень, если и слушал, то не подавал вида. Всё ещё лёжа, оголил живот и осторожно коснулся красноватой отметины над пупком. Изогнулся, силясь рассмотреть себя с разных боков, и бессильно откинулся на подушку.

– А я так рассчитывал на завтра, думал, поеду с ребятами на игру…

– Валь, я-а-а… – мальчик запнулся, уставившись на то, как Эваллё негнущимися пальцами расстегивает ширинку. – У тебя руки как? Может, приложим что-нибудь холодное ну, к ушибам?

– Лучше мазь, а то я совсем обледенею, пока лёд начнет действовать.

Обхватив левой рукой запястье правой, Эваллё поморщился – значит, тактильные функции восстановились. А то Маю беспокоился…

– Неслабо меня так… – бормотал парень, вытягивая из петель кожаный ремень, – даже в школе я так не прикладывался, эта шабла меня едва кастратом не сделала.

Слышать от брата такой тихий жестокий тон было внове – даже стало немного страшно, просто захотелось обнять Вальку, вытеснив из него всю злость, и впитывать запахи его волос и одежды… сжимать осторожно, чтобы не сделать больно, и крепко-крепко, чтобы поскорее согрелась его чувствительная кожа.

А потом, натолкнувшись глазами на Маю, парень вздохнул и немигающим взглядом прожег стену за его спиной:

– Чай – да, я хочу… принеси, пожалуйста… Два кубика белого сахара, лимонную дольку или лайм, если найдешь, разбавлять не надо – просто накрой крышкой, чем крепче заварится, тем лучше.

– Но ты не сможешь заснуть…

– Я засну.

Пребывая в каком-то смущенно-потерянном состоянии, мальчик разлил в две белые пузатые чашки кипяточную заварку, добавил всё, как просил брат, и, зажимая под мышкой тюбик с мазью, вернулся в комнату, где Эваллё успел свернуться клубком, придвинув колени к груди. Маю уже решил, что парень уснул, пока не заметил черный корпус мобильного телефона, зажатый в стальной хватке. Парень так сжимал злосчатную мобилу, что, казалось, чуть-чуть и корпус пойдет трещинами. Спросить – вправду ли Эваллё знает, где сейчас отсиживается тот парень, что задолжал Лекке, – не хватало слов.

После того, как Маю помог брату избавиться от одежды и улечься, того почти сразу же срубило, едва мальчик успел кое-как обработать бальзамом места ушибов. У брата не нашлось даже сил просунуть руки и голову в футболку. Эваллё уснул на правом боку, прижавшись щекой к подушке – вроде как нытье в животе переносилась легче в таком положении.

Спустив сюда свою подушку, мальчик устроился рядом с братом – спящему точно не придет в голову мысль прогнать. Телевизор Маю включил ради света, но не такого яркого, как от настенного светильника. Свет нужен был для того, чтобы вовремя заметить, как Эваллё проснется и потребует пить или тому подобное, но и не только: Маю предстояло следить за входной дверью. Звук естественно свёл к минимуму.

В этот раз повезло незамеченными подняться на мансарду, но после того случая, когда Эваллё попал в больницу, а Маю стерёг его всё утро, за родителями закрепилась привычка изредка появляться здесь и проверять, не надумал ли младший сын куда-то уйти на ночь. Ко всему прочему они проверяли, не заснул ли Маю опять в студии.