Ренегат (СИ)

— Все будет хорошо, Маверик. — шепчет он. — Вот увидишь. Обещай оставаться сильной, что бы не случилось.

— Я без тебя не смогу, Люк.

— Сможешь! Ты умная, храбрая, настойчивая, выносливая… Ты все сможешь! Пообещай мне, пожалуйста!

— Я попробую. — еле выговариваю я.

— Умница. — одобряет Люк, поглаживая меня по голове. — Я буду рядом, как можно дольше.

Зарыв лицо в шею Люка, вспоминаю данное себе обещание: что бы ни было — не плакать. Мне срочно нужно собраться и не раскисать. Все вполне приемлемо. Люк сейчас возле меня, он жив. Я чувствую запах его кожи, слышу, как он дышит и даже как, участившись, бьется его сердце. Так что, для того, чтобы хлюпать носом нет весомой причины.

— Ты колючий, как ежик. — вытер слезы, улыбаюсь я Люку. — Тебе нужно побриться.

— Да? — изумляется он, проводя пальцами по моим мокрым ресницам. — Совсем замотался. Завтра, ладно?

— Угу, — смеюсь я.

— Не плачь, Маверик. — просит он. — Не плачь…

Раздается нетерпеливый грохот в дверь — кто-то стучится и при этом недовольно пыхтит, как старый паровой катер. Люк говорит, что открыто, и в комнату, точно самолет, влетает раздраженная Джойстин. Ее серо-голубой колпак съехал на левую сторону головы, по лбу стекают прозрачные бусинки пота, халат, который она сменила утром, уже заляпан кровью и перемазан черной копотью.

— Знаете что!.. Сил моих больше нет! Хемстворда заменит только его сын! — рявкнув, заявляет она. Люк с безмолвным недоумением смотрит на женщину. — Только его сын! Я всем так и сказала.

Не понимая, о чем говорит медсестра, оглядываюсь на Люка.

— Я не могу и не хочу. — отказывается он.

— Люди ждут тебя! Они напуганы и готовы разбежаться, как крысы, чувствуя опасность. — предупреждает Джойстин. — Людям нужен лидер — тот, кто их возглавит и укажет верную дорогу. Иначе они действительно разбегутся. А их не так много осталось.

— Пускай идут. — роняет Люк и Джойстин рассержено и, перекосив большой рот, охает.

— Хемстворд никогда бы не сказал подобного.

— Вы не знали моего отца! — огрызается Люк. — Вы не можете знать, что бы он сказал!

— Ну, это слишком, сынок! — фыркает Джойстин. — Я прожила на белом свете дольше, и кое в чем разбираюсь лучше тебя.

— Да вы то и можете, что бесстыже и безнаказанно судачить! Так, что идите! Спасайтесь! — напоминает Люк. — И так многовато погибло…

— Что?! Да как ты смеешь! — вскрикивает свиным визгом женщина от неприятной правды, брошенной прямо ей в личину. — Ты понимаешь, чего мне стоило сюда прийти? — немного усмирившись, выпаливает Джойстин. — Я здесь, чтобы помочь людям. Я исполняю свой долг.

— Это ваша прямая обязанность. — вставляет Люк. — Но вы о ней вспоминаете только сейчас!

— Уйду я — уйдут другие. — угрожает медсестра, не выдумав ничего более дельного. — И никого не останется. А люди, что в подвале — они обречены. Да, моя совесть не чиста, но речь идет не обо мне, просто чисто по-человечески сжалься над ними! Хочешь узнать, почему они пришли сюда? Они наконец-то осмелились драться за свою жизнь. Они хотят доказать, что еще умеют бороться, что в их крови есть немного отваги, а в груди не погас огонь надежды. Они просто напуганы, им нужен кто-то, кто бы их слегка встряхнул, приободрил. Впрочем, — хмыкает она, — не обращай внимания. Можешь сидеть здесь, спрятавшись, и гордиться собой.

Запрокинув голову, Джойстин удаляется, демонстративно хлопнув дверью.

— Я устал. — тихо признается Люк.

— Наверно, ты все-таки должен их поддержать. — уверяю я его. — Мне не нравится тот Кентон. Он подозрительный и отстраняется… Ему это не нужно.

— Это он нас сдал. — оповещает Люк. Теперь-то мне понятно, почему тот меня так испугался и позеленел, как несвежий мертвец.

— Почему?

— Полагаю, он надеялся получить в вознаграждение снисходительность к себе.

— И как ты поступишь?

— Никак. — пожимает он плечами. — От предателей избавляются даже те, кому они служили. Я, наверное, пойду. Останешься здесь?

Я согласно киваю.

— Хорошо. — говорит Люк и целует меня. — Береги себя.

Люк забирает руку от моего лица, я замечаю на тыльной стороне ладони рисунок, но не успеваю спросить, что он означает. Как только за ним захлопывается дверь, а я тут же бросаюсь к столу, хватаю тряпку и резкими движениями стряхиваю с нее пыль.

Вопреки тому, что в Котле кроме серой и черной одежды больше никакой не отыщешь, у мамы были розовые платья. В день ее исчезновение на ней было одно из них. Значит, она не ушла по своей воле (этот вариант я всегда откидала), маму арестовали и держали здесь. Она была умной и предусмотрительной и могла оторвать кусок от подола платья и оставить, как след. Но она исчезла год назад, прошло слишком много времени. Но розовые платья были только у нее…

Нужно поискать еще доказательств. В голове возникает ряд вопросов, и они повергают меня в шок. Это ведь комната для приговоренных к казни, ее держали здесь и, вполне возможно, что ее пытали? Может, ее в тайне убили, а тело зарыли где-то поблизости? Или бросили в подвал? Тело давно могло разложиться. А если найду чьи-то кости, не буду уверена, что нашла останки своей матери. В конце концов, его могли сжечь. Но нельзя сидеть, сложа руки, рассчитывая, будто обнаружу еще один знак или она сама нежданно объявится. Определенно, надо ее искать.

Крепко сжимаю, впитавшую в себя пыль тряпицу, бегу в коридор. У главного выхода — негде яблоку упасть. Скопившейся народ взрывается негодующим гвалтом, когда в здание администрации на носилках вносят два маленьких и болезненно-хрупких тела. Кто-то не своим голосом кричит:

— Дети! Они убили детей! Гады!

С тяжким предчувствием мчусь к двери. Лишь бы не Лили! К этому времени они должны были отдалиться от Дуги, и, находясь на безопасном расстоянии и надежно спрятавшись, их бы не заметили.

Женщины в испуге и рыдая, закрывают лица ладонями. Проталкиваюсь ближе к носилкам. Девочка и мальчик не больше десяти лет лежат с открытыми стеклянными глазами, и их бесконечная пустота вызывает страх. Джойстин, выбежав в коридор, бросается к детям. Она, скорее всего, осознавая свою никчемность перед смерть и абсолютную невозможность им помочь, отдаляется от трупов. В каждого во лбу зияющая дырка от пули, точно как у моего отца. Однозначно, это предупреждение: мы должны остановиться или жертв будет еще больше, не исключено, что и детей не пощадят.

Джойстин равнодушно приказывает сжечь тела детей. Люди шокированы, но женщина, ни разу не усомнившись в своем распоряжении, настаивает, чтобы убитых бросили в огонь. Мальчика и девочку выносят.

Я сразу иду к Люку. И, как только нахожу его среди раненых, окликаю его, и, уединившись в темном закоулке, высказываю свое мнение, будто дети — это предостережение. На что он рассуждающе отвечает:

— Послушай меня, Харпер Маверик. Котел сровняют с землей вместе с его жителями. Селестайн лично говорила мне это. Она держит свое слово, ты же знаешь. Соврала бы она — не прислала бы тебя сюда, понимаешь? Она просто играет с нами, давит на жалость, чтобы мы отступили.

Я киваю. Аарон Селестайн всегда хотела от меня избавиться и выбрала для моей смерти весьма символическое место — площадь, где разгорелось восстание.

— Вот и славно. — Люк целует меня в лоб. — Прости, мне нужно идти.

Не желая оставаться на едине со смешанными чувствами и свирепыми угрызениями совести, — ведь вокруг полно раненых, они умирают, и в этом есть и моя вина, — помогаю Люку перевязывать покалеченных. Быстро пропитавшиеся кровью повязки, нужно менять каждые два-три часа. Сил ни у кого не хватает.

К обеду я сменила три фартука и поговорила с десятками человек, добросовестно выслушав их пожелания и все самое сокровенное, накопившееся у них на душе за долгие годы мучительной жизни, чем они непременно хотели поделиться хоть с кем-нибудь. Вопреки сильному недомоганию и слабости, некоторые намереваются вступить в бой сегодня ночью, а некоторые хотели бы поскорее забиться смертельным и беспросыпным сном, чтобы не чувствовать боли и отойти в мир иной, спокойный, не такой несправедливый и жестокий, как этот. Но большинство все же беспросветно и самоотверженно, как зеницу ока, лелеют благоуханную, здоровую надежду на скорую победу.