Ренегат (СИ)

Хардли Хавелок

РЕНЕГАТ

Часть 1. СЕГРЕГАЦИЯ

Глава 1. Серая зона

Обычно я просыпаюсь еще до рассвета. Из-за обволокшего в вязком кошмарном сне колючего озноба, схватываюсь в холодном поту. И, чтобы опомниться, еще несколько минут лежу в теплой постели, завернувшись в стеганое одеяло, как в уютный кокон. По сравнению с другими эта томительная ночь выдалась более спокойной, хотя ввиду предстоящего Дня Сбора и в силу нарастающего по этому поводу тревожного предчувствия, мне так и не удалось вздремнуть.

Протерев руками усталые глаза, смотрю в небольшое, квадратное окошко, которое выходит прямиком на некошенное поле сухой низкорослой травы. Предрассветный небосвод быстролетно затягивают слоистые дождевые тучи — лишь кое-где горят меркнущие и норовящие вот-вот скрыться за плотным хмурым облачным пластом звезды.

Сажусь на мягкой широченной кровати, спустив босые ноги на дощатый пол. В некогда опустевшем доме скопился полумрак и навис привычный покалывающий холодок. Вынуждена мириться с затруднительным положением: электричества нет, как и в других убогих хибарах, исключение — завод, а отопляющую печку в такую несусветную рань разжигать совсем не хочется. Надеваю свободные черные штаны. В Департаменте-9 все носят черное или серое — одежды других цветов не найти днем с огнем (лишь у нескольких счастливцев имеются по-настоящему хорошие вещи). А раздобыть приличное убранство — непростая задача: приходится либо торговаться себе в убыток, либо отдавать взамен какой-то ценный предмет.

Мне крупно повезло. По счастливой случайности мне достались кое-какие вещи моего хорошего друга — Люка. После его вынужденного отъезда, два года тому, его отец, конечно же, по заблаговременной просьбе сына, принес мне дюжину новеньких футболок и трикотажных рубашек, пару теплых свитеров, которые я раньше с радостью носила, а так же зимнюю и летнюю кожаную куртку. Ее я охотно таскаю сейчас.

Обуваюсь. Слегка поношенным ботинкам почти шесть месяцев. Не смотря на то, что я ежедневно пробегаю в них по двадцать с лишком километров, они сохраняются в вполне нормальном состоянии. Все же было бы не плохо приобрести новые, но, думаю, они мне уже не понадобятся. Заправив футболку в штаны, застилаю кровать.

Мое крохотное неуютное жилище трудно назвать домом. Это разбитое гнездо, которое все спешат покинуть. Четыре бетонных стены ограждают, унылое, надвое перегороженное, помещение. Летом, когда держится знойная погода, прохладно, а зимой, когда топится, надолго удерживается тепло. В тесной комнатушке, где я сплю, размещены две кровати: одна моя, а вторая моей сестры — Касс. Она безвозвратно уехала ровно год назад, чтобы пройти государственные программы, и не вернулась.

Все, кто уезжает в знаменательный День Сбора, не возвращаются.

Выхожу в гостиную. В рассеивающихся сумерках, как всегда, больно ударяюсь коленом об угол старого громадного дивана. Никак не привыкну, что он стоит посреди комнаты. На складной софе раньше спала мама. Она, как и Касс, считалась настоящей красавицей. Вот только у Касс прямые светлые волосы, а у мамы непослушные темно-русые. Они обладали зорким умом, а глаза у обоих были светло-карие, задумчивые. У меня разительное сходство с отцом: от него я унаследовала зеленые глаза и темно-каштановые волосы.

Мама всегда, напевая разные причудливые мелодии, заплетала мне колосок, а когда мне снились кошмары — будила и ласково обнимала. Мне так ее не достает. Год тому, поздним вечером, она вышла на улицу и не вернулась. Я непрестанно и безуспешно искала ее, отчаянно надеясь выйти на ее след. Но все мои старания оказались тщетными — она словно испарилась.

Умываюсь. Холодная жидкость ободряюще пощипывает лицо. Легкими движениями намыливаю щеки ежевичным, пенистым мылом, его варила мама. Она из тех немногих, которые умели его правильно варить, зная большое количество полезных рецептов. Мы его продавали, когда был лишний кусок. Смыв душистую пенку, старательно чищу зубы отвратительной на вкус зубной пастой.

За окном и в доме понемногу развидняется.

Поверх футболки надеваю куртку, застегиваю молнию и поправляю неуклюже заплетенный колосок. Не верится, что сегодня я в последний раз уйду за Дугу; что это была последняя ночь, проведенная мною в родном доме. Возможно, завтра я буду мертва. Но я знаю одно: уехав, я больше сюда не вернусь.

Выйдя во двор, рассматриваю серые, нависшие непроницаемым потолком, тучи и вдыхаю по-настоящему свежий живительный воздух.

Я живу на отшибе Департамента-9, когда-то давно прозванном Котлом. Мой дом самый крайний. Через огромное поле несокрушимой завесой возвышается Дуга — высоченная стена, заслоняя собою прозрачное, как стеклышко, озеро и зеленеющий, нескончаемый дремучий лес. Только мало кому это известно. Дуга строго обозначает границы нашей страны — Богема. Вековечная стена настолько высокая, что почти касается туч. Вокруг тихо. В такую гулкую рань смиренные люди только просыпаются и собираются на работу. Большинство трудятся на металлургическом заводе.

Нам постоянно говорили, что задолго до Великой Войны Департамент-9 являлся крупнейшим производителем древесины, пока строевой лес не оказался по ту сторону границы. До сих пор сохранился незыблемый фундамент бумажной фабрики. После Великой Войны Котел стал основным поставщиком железа, бесперебойно снабжающим все государство. Тем не менее, вопреки высокооплачиваемому обеспечению в округе усиливается беспросветная нищета и вопиющий голод. А угнетенные страдающие люди, настолько запуганы властью и военными, что боятся даже собственной тени. Они предпочитают молчать, и, затаившись в укромном местечке, всячески пытаются смириться с тяжкой неотвратимой участью, выпавшей на их склоненные в слепой безоговорочной покорности головы.

Департамент-9 со всех сторон, куда не ткнись, тщательно просматривается. Надежно спрятанные на каждом углу всевидящие ока камер наблюдения, безошибочно запечатлят каждый шаг. Днем на улицах полным-полно вооруженных Охранников, следящих за надлежащим общественным порядком и арестовывающих тех, кто его сознательно нарушает. Таких безрассудных смельчаков, а если быть точнее, взбалмошных сумасшедших, наверно, больше не осталось.

Нахлобучив просторный капюшон, чтобы прикрыть лицо, во весь дух мчусь в сторону давно заброшенных жилищных массивов, или просто к бесформенным руинам. Этот нелегкий путь проверен; он надежен и безопасен.

Сворачиваю на главную, тянущуюся по пологой возвышенности, улицу. Дальше пролегли сплошные лабиринты из полуразваленных, внушающих промозглую унылость, зданий, которые вполне бы могли быть приютом не только для крыс. Но грызунов в Котле, как и собак и котов, почти не осталось. Если по необъяснимой случайности посчастливилось выследить и словить хоть одного — можно считать, что обед или ужин удался.

Ровно в шесть утра и в девять вечера ужасающе грохочет хвалебный гимн Богема. Угнетающая барабанная дробь штурмовой невидимой волной оглушающе проносится над всем Котлом. У меня, когда ее слышу, всякий раз коленки дрожат и сердце обрывается. Начиная с девяти вечера и до шести утра, действует комендантский час, и находится в это время на открытой территории департамента строго запрещено. За малейшее беспрецедентное нарушение правил грозит публичная и неминуемая казнь.

Спустя несколько минут неторопливого бега, ступаю на угловатые камни, окружающие двухэтажное покатое сооружение. Когда-то для семей рабочих строились дома, но работы остановили. Незавершенные постройки не были готовы к первоначальному заселению. Вскоре они начали рассыпаться.

Краем глаза замечаю стеклянной шарик, подвешенный под наклонной крышей одного из полуразрушенных домов. Сквозь его прозрачную оболочку ярко-красным пылает находящееся внутри выпуклое пятно. Поэтому задерживаю мысли, как дыхание, потому что чувствую себя полупрозрачной, будто меня видно насквозь.