Шаман-гора (СИ)

Время неумолимо отсчитывало оставшиеся до подъёма мгновения. Оно не подкупно. И как бы мы ни пытались его обмануть, всё равно одна минута складывается из шестидесяти секунд, а час — из шестидесяти минут. Так было и будет всегда. Вот только одного я не могу до сих пор понять, почему оно изменило своему правилу и открыло передо мной двери в глубины своего прошлого? Но в этот час на нашей стороне была сама природа.

Плотное покрывало из утреннего тумана надёжно укрыло нас от посторонних глаз. Мы прижимались друг к другу горячими телами и никак не могли насытиться этой близостью. Деревья щедро поили нас утренней росой, а разгорячённые тела радостно впитывали живительную влагу. Это было наше утро. И никакие силы не смогли бы его у нас отнять.

— Давай не будем думать, что у нас осталось всего четыре дня, а скажем, что судьба нам дарит ещё целых четыре дня, — прошептал я на ухо Луизе.

— Да, любимый, — едва слышно прозвучал ответ.

С берега Амура донеслось конское ржание и голоса возвращающейся из ночного молодёжи. Луиза тревожно встрепенулась и, окатив меня на прощание жаром своих запёкшихся губ, подхватила своё платье и скрылась в тумане.

Наступило утро нового дня. Продолжить свой путь мы смогли лишь к девяти часам утра. Не давал туман. Теперь каждая задержка в пути была нам с Луизой на руку. К отпущенному лимиту природа прибавляла неучтённые часы. Хоть и говорят, что перед смертью не надышишься, неправда. Нам тогда так не казалось.

Едва минул полдень, как показались знакомые очертания береговой линии там, где сейчас стоит город Комсомольск-на-Амуре.

Без привычной громады железнодорожного моста через Амур и чадящих труб городских предприятий и ТЭЦ берег выглядел унылым и скучным. А без красавца речного вокзала и вовсе казался сиротой. Ставшая привычной для комсомольчан коса, которая выползла из-под водной глади прямо напротив городского пляжа, во времена, о которых я повествую, отсутствовала вовсе. В береговой зелени, медленно проплывавшей мимо плотов, я тщетно пытался разглядеть чумы нанайского стойбища Мылки.

Но ни чумы, ни какие-либо другие признаки жизни разглядеть было невозможно.

К моему великому сожалению, весь караван останавливаться в районе будущего села Пермское не стал. Начальство торопилось до наступления холодов высадить на берег последних поселенцев. А тем, в свою очередь, надо было успеть к зимним морозам, срубить какое-никакое жильё. В общем, все торопились. И такое, в будущем знаменательное, событие прошло обыденно и неинтересно. В полной тишине часть плотов отвалила от общего сплава и направилась к берегу. Остающиеся с завистью провожали глазами удаляющиеся плоты. А крестьяне, определённые на поселение в районе устья реки Горин, облегчённо вздохнули.

Через трое суток наступал их черёд покидать своё место в сплаве и обустраивать дикий таёжный берег Амура.

Забегая вперёд, хочу сказать, что они построят село и назовут его Среднетамбовское. «Средне» потому что на двадцать километров ниже братья Зимины поставят первые избы села Нижнетамбовского. А на сорок километров выше возникнет село Верхнетамбовское. В течение нескольких ближайших лет из Среднетамбовского в Нижнетамбовское переберутся семьи Болдыревых, Татаринцевых, Сысоевых и Шишкиных. Они-то и станут в трудах и лишениях осваивать таёжные дебри и строить жильё, учиться незнакомым для них ремёслам, рыбному и охотничьему промыслам. Но это всё будет потом. Сейчас они провожали взглядами плоты переселенцев из Пермской губернии. Но только один я понимал важность происходящего — это были не просто плоты с русскими мужиками и бабами, это была наша история. И люди уходили от нас не просто к берегу с нанайскими стойбищами, они уходили в историю.

К вечеру четвёртого дня наш караван причалил к высокому берегу, где сейчас расположено нанайское село Халбы. Кстати, это название переводится как «Удобная пристань». Пристань там действительно удобная, поэтому наши командиры и приняли решение остановиться здесь на ночлег.

К моему великому удивлению, села Халбы тогда ещё не было.

А приплывшие посмотреть на переселенцев нанайцы пояснили, что такого села здесь и не было никогда.

— Хюро есть, Бичи есть, — показал рукой вверх по Амуру мой новый знакомый Кялундзюга. — Анды есть, Чучи есть, — махнул он рукой в сторону противоположного берега Амура. — Халбы, однако, нет.

В завершение своей речи он сокрушённо, словно сочувствуя моему горю, развёл руками и соболезнующе причмокнул.

— Ладно, анда, не озабочивайся, — хлопнул я его рукою по спине. — Ты не первый преподносишь мне сюрпризы.

Вокруг нас царило праздничное настроение. Теперь наступила очередь тамбовчан праздновать своё прибытие на новое место жительства. Около ста человек оставались на этом берегу. С завтрашнего дня наступят рабочие будни и непосильный изнуряющий труд. Но русского человека тяжким трудом не напугать. Особенно если он работает на себя.

Не всем присутствующим было так весело. Мы со Степаном грустно переглянулись и словно по команде горестно вздохнули.

Нам было не до веселья. Предстояла долгая разлука. Степан-то заберёт Катерину к себе…

А что будет со мной и Луизой? Наверняка мы были не одни в своём горе. За время долгого пути многие казаки и солдаты нашли себе сударушек. Но помочь нам никто не мог.

— Ладно, Стёпа, чего уж теперь, — двинул я в бок кулаком казака. — Один раз живём. Пошли к народу.

— Эх, Михайло, — сочувственно вздохнул Степан. — Мне вас с Луизкой жальчее всех. Мы-то с Катериной в следующем годе оженимся, а вы-то как?

— Ничего, прорвёмся, — скрипнул я зубами и увлёк казака к кострам и всеобщему веселью.

Лишь только далеко за полночь угомонились подпившие новосёлы. И только тогда наступило наше время. Время влюблённых.

Уж не знаю, слышал ли когда-нибудь этот берег клятвы и признания влюблённых, но за эту ночь он наслушался их на сто лет вперёд. Катерина со Степаном, а я с Луизой ушли от сплава далеко в сторону и до самого утра говорили друг другу слова любви и верности.

Наступило утро. Сплав двинулся дальше. На душе было тоскливо и пусто. Все следующие сутки я жил словно во сне. И когда часа в три дня из-за очередного поворота показались знакомые очертания Шаман-горы, я воспринял это совершенно спокойно.

Увязавшийся с нами Кялундзюга показал на гору и произнёс: — Адзи-хурень. Плохой место. Много духов. Совсем плохой духов. Ходи нельзя. Смерть будет.

Так вот как ты назывался сто тридцать лет назад — посмотрел я на идущего к своей Адзи охотника. Слова Кялундзюги меня не тронули. И напугать меня они тем более не могли. Я уже на личном опыте знал, на что способны злые духи Адзи-хурень.

— Послушай, Кялундзюга, что обозначает название Адзихурень? — обратился я к нанайцу.

— Адзи — это имя девушки. А хурень на вашем языке будет «гора» или «сопка».

— Отчего же именем девушки назвали такое место, где обитают злые духи?

— Место не всегда был плохой, — нахмурился нанаец. — Когда-то давно радость жила на этих сопках. Жили там большие и смелые люди. Защищали они границы своей земли.

И старый нанаец поведал мне удивительную историю, в корне отличающуюся от легенды, рассказанной мне в Нижнетамбовском в 1986 году. В его версии она звучала так:

«Когда-то давным-давно жил на берегах Амура гордый и независимый народ. (Здесь надо понимать, что это были чжурчжени.) Воины этого народа славились своей отвагой и непобедимостью в бою. Пала перед ними Маньчжурия и половина Китая. Они могли бы завоевать полмира, но тут нашла коса на камень. Пришли в их земли завоеватели ещё безжалостней и свирепее их. Погибли под ударами их мечей многие воины и мирные жители. Но на окраине государства стояла пограничная крепость. (Старый нанаец назвал её «большое стойбище с каменными стенами».) Под стенами этой крепости и произошли самые кровопролитные и великие сражения. Долго не желали сдаваться защитники крепости. Многие враги сложили свои головы под её стенами. Но в конце концов голод, жажда и непрерывные атаки врага сделали своё дело. Крепость пала.