Шаман-гора (СИ)

Мангрен выговорился и выжидающе уставился на меня.

«А ведь она права, — подумалось мне. — Ведь меня действительно не должно быть среди живых. Значит, и умереть я не могу».

— Права твоя Менгри, охотник, — грустно сказал я. — Не могли ей ваши духи обо мне ничего сказать. Ибо неподсуден я им. Свой у меня дух имеется, Николай-угодник. Вот у него-то ей и надо было полюбопытствовать насчёт меня.

Алонка заметно обрадовался и облегчённо перевёл дух.

— Вот и я говорю, неправду духи сказали. Вот он, здесь. И как его не может быть? Глупые бабы не хотят нас слушать.

— А вы почему ж не уходите от нас? Земли здесь дичью богатые, да и недруги ваши уже вам не страшны, — поинтересовался я.

— Да мы собрались уже мал-мало. А как тебя оставишь? Алонка и Менгри всю жизнь душой болеть будут. Жив ли ты или нет?

Меня растрогала бесхитростная прямота мангрена. Оказывается, не так уж и мало я успел нажить в этом мире друзей, которым не безразлична моя судьба.

— Спасибо, друг. Ну, теперь-то видишь: жив я. Что думаешь делать?

— Думать надо, — глубокомысленно промолвил Алонка.

— Хочешь, совет дам?

— Хочу, Мишка. Ты мудрый человек, хоть и годами совсем не старик.

— Так вот… Совсем скоро по левой стороне Амура будет большое озеро. Это озеро называется Болонь. Вот бы вам где осесть!

Рыбы в этом озере видимо-невидимо. Всякая есть. А зверя по берегам — словно людей в больших сёлах. Вот где можно жить не страшась, что дети твои умрут голодной смертью.

— Хорошо сказал, — прикрыв от удовольствия глаза, прошептал Алонка. — Хочу там детей растить и внуков нянчить.

— Ну, про внуков это ты ещё рановато, — рассмеялся я.

— Подожди, командира, я сейчас Менгри приведу. Вместе говорить будем.

Не успел я ничего сказать, как мангрен выскользнул из палатки. Я улыбнулся: вот неспокойная душа. И тут у меня в голове возникла мысль: а что если вместе с молодожёнами пройти в озеро и посмотреть, каким оно было сто тридцать лет назад. Срок небольшой. Навряд ли там что изменилось, но всё равно интересно.

Перед службой в армии приходилось бывать там, и не раз.

Вновь распахнулся полог палатки, и внутрь потихоньку, словно заговорщики, проникли молодожёны. Я изумлённо посмотрел на молодых.

— Вы чего, словно мыши?

— Тихо, однако, надо. Люди узнают, что ты не спишь, тесно будет. Серьёзных разговоров разговаривать не дадут, — хитро ответил мангрен.

«Соображает, чёрт тунгусский», — с уважением подумал я.

Однако он был не настолько осторожен, чтобы Степан не заметил суеты около временного лазарета. И едва мангрены с видом заговорщиков расселись вокруг меня, как полог снова распахнулся и в проеме показалась усатая личность вызывающей наружности.

— Что за посиделки? — грозно сдвинув брови, полюбопытствовала личность.

Затем, не выдержав серьёзного тона, физиономия Степана расплылась в радостной улыбке.

— Здорово ночевал, братка. А я что говорил? Самое лучшее лекарство для казака — это гарна кралечка. Она его, если заимеет такое желание, с того света вытягнет, или наоборот, загонит, — и весело рассмеялся, тиская меня в своих медвежьих объятиях.

— Тише ты, чёрт. Раздавишь. И не ори ты так, у нас здесь оперативное совещание происходит.

— Дак я что, это я от радостев. Ведь подействовало.

— Что подействовало?

— Дак тебе что Луизка ничего не обсказывала? — прищурился Степан.

— Да говори ты толком. Не тяни кота за хвост.

— Наверное, вам не до этого было, — подмигнул казак.

— Стё-па! — угрожающе протянул я.

— Дак я и говорю, — как ни в чём не бывало продолжил казак.

— Когда лихоманка тебя скрутила, холодный ты был, как та Катерина, когда у неё спирту попросишь. Я и говорю, что самоё лучшее таёжное средство — это натереть спиртом и на ночь рядом бабу горячую подложить, а лучшее двух — сразу с обоих боков. В бабе яду шибко много, и она своими телесами ни даст костлявой ни с какого боку подойти.

— Ну, ты даёшь, — только и смог вымолвить я.

— Дак это что, — ухмыльнулся Степан. — А дядька Демьян и говорит Катюхе с Луизкой: «Спасайте, девки, парня. Он за вас своих кровей не жалел, так и вы проявите милосердие». Вот так тебя девки всю ночь и грели-то, — закончил Степан.

Я вспомнил внезапное ночное смущение Луизы, когда она говорила о том, как их посылал на дежурство отец. И не сказала же, хитрюга, ничего о том, как с сестрицей меня лечили.

— Да брось заливать, Стёпа. Уж ты-то знаешь, что нас, настоящих солдат, от костлявой никакая баба не спасёт. Кроме крепкой руки да верного глаза, — перевёл я разговор в другую стезю.

Степан гордо подбоченился и лихо подкрутил ус.

— То верно, братка.

А я вдруг, ни с того ни с сего, пропел:

Только шашка казака во степи догонит,

Только шашка казака с коня собьёт…

Степан от удивления открыл рот.

— Слухай, Михайло, напой всю песню. Дюже интересно, — попросил он.

— Некогда, Стёпа. Потом напою. А сейчас у нас есть дела поважнее. — А сам подумал, что если сейчас спою шлягер Розенбаума, то потом, в будущем, певца обвинят в плагиате. Ладно, не стоит. Санёк вроде мужик неплохой. Особенно песня «Любить так любить, стрелять так стрелять».

Степан подобрался.

— А что за дела?

— Да вот наши друзья хотят осесть на хорошем месте, а я им говорю, что лучшего места, чем озеро Болонь, им не найти.

— То дело стоящее. Наши друзья не цыгане какие, чтобы своего угла не иметь, — одобрил нашу затею Степан. — А откуда тебе ведомо, что есть такое озеро и что жизнь там будет прямо-таки райской?

Я не растерялся.

— Так с людьми говорил. С нанайцами местными.

— Это гольды, что ли? — переспросил Степан.

— Эти люди с давних времён называют себя ачаны или нани, — проявил свою осведомлённость Алонка. — А уже пришлые чужаки стали называть их как им вздумается.

— Ну, дак и за чем дело встало? Хотят селиться, и Бог им в помочь или какие другие духи, — перекрестился Степан.

— Я хочу вместе с ними сходить на озеро и убедиться, что их там встретят хорошо. А может, и помочь чем, — решительно выпалил я.

И казак, и все присутствующие опешили. Такого заявления явно никто не ожидал.

— Да ты что? От лихоманки никак умом тронулся? — наконец разродился Степан. — Ты на службе государевой. Кто ж тебя отпустит?

— Вот и надо сделать так, чтобы отпустили, — ответил я.

— Эва сказанул! Что ж ты тут придумаешь?

— Я, Стёпа, уже решил, и значит, так тому и быть, — уверился я в своей затее.

— И что ж ты мне прикажешь в дезентиры записаться? — сжал эфес шашки казак.

— А я тебя с собой не зову. Ты здесь останешься, — успокоил я его.

— Ага, как же! Отпусти тебя одного… Ты им там поможешь… Половину несогласных перестреляешь, а вторую заставишь в тайгу уйти. Нет, брат, если пойдём мангренов на землю сажать, то вместе, — обречённо проговорил Степан. — Да и не был я ещё на том озере Болонь.

Во время всей дискуссии молодые недоверчиво переводили взгляды то с меня на Степана, то наоборот. Они поверить не могли, что русские примут в их судьбе такое непосредственное участие. А я даже и подумать не мог, что Степан так привязан ко мне, что согласен сбегать в самоволку.

В моей голове созрел план.

— Слушай, Стёпа, — глядя на его несчастное лицо, улыбнулся я. — У меня есть преотличный план. И волки будут сыты, и овцы целы.

Казак заинтересованно посмотрел в мою сторону.

— Я ведь командир десяти нижних чинов. А кто знает, какие задания, кроме сопровождения переселенцев, мог мне дать майор Дьяченко?

— И что? — всё ещё не понимал меня Степан.

— А то! Я скажу господам офицерам, что майор приказал мне обследовать вход в озеро на предмет судоходности. Якобы эти сведения нужны в Мариинске в штабе войск.

— Дак, а ежели прознают?

— Как, Стёпа? Да и кому это надо? У каждого своя головная боль. А кто не рискует, тот не пьёт шампанское.