Шаман-гора (СИ)

Поверил молодой богатырь красавице и отправился выполнять обещание. Выкопал Кадо на берегу озера Болонь яму и спрятался в ней.

Наступил рассвет. И вот на востоке появилось первое солнце.

Кадо натянул свой богатырский лук и убил первое солнце. Упало солнце где-то за горами Сихотэ-Алинь прямо в бушующее море.

Следом за первым солнцем на небосвод вышло второе. Натянул свой лук Кадо-богатырь и, обрадованный первым успехом… промахнулся. Не успел он выстрелить во второй раз. Не стало солнце дожидаться своей смерти, а с быстротою сокола взлетело на небосвод.

Третье солнце, предупреждённое своим братом о поджидающем его богатыре, попыталось быстро проскочить мимо Кадо. Но богатырь не стал повторять ошибки. Он был начеку. И едва на горизонте появился краешек третьего светила, он тщательно прицелился и выстрелил. Тяжело раненное солнце решило отомстить своему убийце и упало прямо в воды огромного озера. Жар погибшего солнца прожёг в земле глубокую дыру, и оттуда хлынула раскалённая лава.

В огне этой лавы погиб богатырь Кадо, а на месте падения солнца образовался остров, который со временем люди назвали Ядасен.

Красавица Мамилчжи, не ведая о том, что Кадо погиб, увидела, как остывают расплавленные камни, и решила подтвердить верность своей клятвы, данной богатырю. Пока камни не остыли и не отвердели, она нарисовала на мягких, словно воск, скалах рисунки и слова любви и преданности отважному охотнику. После наступления холодов скалы отвердели и навеки оставили эти свидетельства человеческой любви и верности».

После того как нанаец закончил свой рассказ, мне вспомнились годы своего детства, проведённые неподалеку отсюда, на станции Болонь. Чудесные были годы.

— Хватит байками кормить, — прервал мои размышления голос Степана. — Пора на боковую.

— Погоди, Степан, — остановил я казака. — Ещё хочу кое-что спросить…

Степан пожал плечами и демонстративно стал укладываться рядом с костром.

— Скажи, отец, а почему Болонь? Почему такое имя дали этому озеру?

— Долго живу. Сам думал. Стариков спрашивал, и они сказать не могут.

— А как можно перевести дословно?

— У народа нани этим словом можно назвать несколько вещей. Интересно, слушай.

— Конечно, интересно, — кивнул я рассказчику.

— «Боло» по-вашему осень, а «они» — горная река. И ещё «боло» — это посох шамана с металлическим наконечником, а «они» — чаша для ритуалов. А ещё «боло» — это неровное дно озера или реки. Ты молодой. Подумай. А старый Вэксун ничего не может придумать. И так складывал, и иначе, а ничего не выходит.

«Вот тебе и на, — подумал я. — Сами нанайцы не знают, откуда это название. Интересное дело. Оказывается, что название-то озеру давали давненько».

Расположившись у костра, по другую сторону от Степана, я занялся топонимическими исследованиями. У нас есть два варианта. Один — это светское название озера, второй — религиозное. По первому варианту получается осень и горная река. Что это может обозначать? Осенью в горные реки идёт метать икру кета. В озеро впадает несколько нерестовых рек: Сюмнюр, Харпи и Олькан. Значит, название будет звучать как «Озеро Осенних Горных Рек». Поэтично и имеет право на существование.

Вариант второй — религиозный. Возможно, это связано с давнишним извержением вулкана и приданием этому факту потусторонней мифической силы. Получается, посох шамана, извергающий огонь, в чаше для ритуалов. Вулкан Ядасен — это посох, а озеро — это чаша. Звучит не менее романтично: «Огненный Посох в Священной Чаше». Я остался доволен своими умозаключениями и, повернувшись спиной к огню, уснул.

На другой день, уже к восходу солнца, мы подгребали к стойбищу Сехардна. Ничего особенного я там не увидел. Обычное нанайское поселение. Поэтому мы не стали даже подходить к берегу, а, распрощавшись со своими новыми знакомыми, отправились дальше. Времени было в обрез.

Мне нет надобности описывать все красоты нашей приамурской природы. Вы это сами видите каждый день. Но берега озера Болонь — это нечто среднее между морскими и речными берегами, частое чередование растительности и скал, выступающие далеко в озеро крутые мысы. Всё это создаёт некий своеобразный колорит, присущий только этим местам.

Мы нашли отличное место для Алонкиного семейства. Это примерно в районе современной Ванькиной Деревни.

— Здесь уже вас никто не достанет, — произнёс я, оглядывая окрестности. — Ни родня, ни бандиты, ни какая другая сволочь. Живите и размножайтесь. Плодите княжеский род.

При последних моих словах Менгри смутилась и отвела взгляд.

— Что уже? — дошло вдруг до меня.

Алонка вздрогнул и прокричал на все четыре стороны какуюто тарабарщину на своём языке. Затем посмотрел на меня и укоризненно покачал головой. Слов для выражения своих эмоций у него не было. Я недоумённо посмотрел на Степана.

— Что-то не так?

— Не положено у них про это дело вслух говорить, покуда дитё не образуется. Злых духов опасаются, — ответил казак вполголоса.

Но Менгри сама успокоила Алонку.

— Ему можно. Его всё равно что нету. Наши духи его не видят.

Парень для приличия ещё немного похмурился, а затем оттаял.

— Хочу я, Мишка, твоим именем своего первого сына назвать. Если, конечно, духи позволят Менгри его иметь. Согласен ли ты?

— Конечно, согласен. Всегда приятно, когда в твою честь кого-то называют. Значит, помнят.

— Значит, в Михайлову честь оно, конечно, можно, а Степана побоку, — обиженно засопел казак.

— Зачем так говоришь? Дочку хотел Степанидой назвать, — искренне огорчился Алонка.

— Что? — от негодования казак потерял дар речи. — Меня, казака! Моим именем — бабу? Порубаю! — Степан схватился за шашку.

Мангрены в испуге обомлели. Они не могли понять, что так рассердило друга Степана.

Я перехватил руку Степана и, повернувшись к Алонке, сказал:

— Пообещай ему лучше, что второго сына назовёшь Степаном, а третьего — Кольцом, — меня душил смех.

— Обещаю тебе, Степан, что второго сына назову Степаном, а третьего — Кольцом, — словно клятву повторил мои слова Алонка.

Я отпустил руку казака и, упав наземь, расхохотался. Ничего себе прикол. Его казачьим именем да какую-то мангренскую соплюшку… Вот удружил Алонка корефану.

— Тихо, — вдруг раздался голос Алонки. — Духи добрый знак подают.

Я приподнялся и посмотрел в ту сторону, куда были направлены взгляды остальных.

Раздвинув лапник приземистых ёлок, на нас смотрела горбатая бородатая морда быка-сохача. Его краса и гордость — рога были вздёрнуты вверх. Секунд тридцать мы смотрели друг другу в глаза. Люди и зверь… Наверное, он считал себя здесь хозяином, и появление наглых чужаков заставило его пойти поглядеть на хамов и указать им их место. Но слишком уж опасно выглядели эти двуногие неказистые создания. А откуда исходила опасность, сохатый понять не мог.

Никого не боялся он в этом лесу. Ни рысь, ни медведя, ни кабана. А эти пришельцы были не такими, и их следовало опасаться. Поэтому когда он увидел, как один из чужаков схватил длинную палку, то дал задний ход и, круто развернувшись, помчался в тайгу. Только лишь через пару километров он так же внезапно остановился и задумался: «А чего же я бежал?». Но думал он об этом недолго, потому что вокруг была пища. А стоит ли забивать голову, когда в жизни существует столько вкусностей?

— Вот едрёна корень! — выругался Степан.

Это он первый потянул с плеча берданку.

— Такой бычара ушёл. Вам бы солонины на ползимы хватило.

— Далеко не уйдёт. Догоним, однако, — невозмутимо проговорил Алонка.

— Догоним! — загорелся инстинкт охотника и во мне.

А Алонка уже отдавал команды: кому идти справа, кому слева, с какой стороны от ветра, чтобы зверь тебя не учуял.

— Зверь непуганый, — говорил он. — Человека в первый раз увидел. Далеко не пойдёт, так что смотрите хорошо.

— Не учи, сынка, батьку, — снисходительно промолвил Степан.

Алонка проигнорировал шпильку казака, и мы двинулись вперёд широким полукольцом. Такой способ охоты у охотников называется «загон». Алонка умудрился расставить нас так, что мы всё время оказывались с подветренной стороны. Поэтому когда я вышел на зверя, он мирно стоял под высокой ёлкой и меланхолично пережёвывал пищу.