Шаман-гора (СИ)

— Идите ужо. Налью вам для аппетиту, — спрятав руки под передником, проговорила Праскева.

Хлебая наваристую уху, я думал, что надо навестить плот, где находилось семейство Луизы. За эти несколько дней я успел соскучиться по русской испанке с манерами светской барышни.

При мыслях о девушке мои губы непроизвольно раздвинулись в улыбке.

— Ты чего это, Михаил, лыбися? — подозрительно спросил Степан.

— Да так, — отмахнулся я от чересчур внимательного казака.

— Не иначе как Луизку свою вспомнил? — хитро прищурился Степан.

— А то уже, Стёпа, не твоего ума дело. Ты хлебай ушицу-то, хлебай, — остудил я парня.

Степан обиженно засопел и принялся энергично стучать ложкой о миску. Да так энергично, что обеспокоенная Праскева поинтересовалась, не желаем ли мы добавки.

Добавки мы не желали и от души поблагодарили женщину за сытный обед.

— Послухай, Михаил, — деликатно произнёс Степан.

После обеда мы лежали на тёплых, прогретых летним солнцем, брёвнах плота. Натруженные вёслами руки расслабленно покоились на моей груди. Измученное тело требовало отдыха и сна. Веки непроизвольно опускались на глаза, а уставший мозг выдавал в засыпающее подсознание неопределённые образы и разноцветные круги.

— Ну, — я с трудом стряхнул с себя липкие путы сна.

— Ты как с Луизой-то далее думаешь?

— А ты с Катериною как? — ответил я вопросом на вопрос.

— Ну, ты сравнил, — присвистнул Степан. — Я казак. Зашлю сватов, и вся недолга. А ты-то в солдатчине. Тебе ещё служить да служить.

— Не думал я ещё об этом, — чистосердечно признался я. — Как судьба сложится.

— Да-а, — сочувственно протянул Степан. — Но ты не боись.

Всяко могёт случиться. Глядишь и охвицерство своё назад выслужишь.

— Да я и не боюсь. Паскудно просто на душе, когда начинаешь об этом думать, — досадливо поморщился я.

— Ладно, — махнул Степан рукою. — Не буду тебе душу бередить. Расскажи мне лучше, как ты с абреками на Кавказе воевал.

— Да как воевал… — пожал я плечами. — Как все воевали, так и я воевал.

— Небось, и крестами от государя-батюшки жаловали?

— Жаловали. Да только отобрали кресты, когда всех чинов и привилегий лишали.

Я прикрыл глаза, и память услужливо высветила передо мной картины военных буден. Но не той войны, не кавказской, а войны афганской. На этой войне и в моей памяти навечно остались мои боевые друзья. Я хотел вспомнить и рассказать Степану об одном из боёв. Но почему-то перед глазами встал эпизод совсем не боевой.

Перед штабными палатками выстроили весь наш отдельный десантно-штурмовой батальон. Перед нами на плащ-палатке лежало обезображенное тело механика-водителя из третьей роты.

Все конечности у парня были отрезаны, а мужские причиндалы вставлены в окровавленный рот. Кроме того, всё тело было порезано на кровавые лоскуты. По всей вероятности, с солдата, ещё живого, снимали кожу. Картина просто жуткая.

— Вот, — обличающий перст замполита батальона капитана Нагорного уткнулся в страшные останки солдата. — Гвардии младший сержант Омельченко, нарушив все воинские уставы, совершил самовольную отлучку из расположения батальона. При этом он угнал вверенный ему БТР. Недалеко от населённого пункта его захватили душманы. Это всё, что осталось от недисциплинированного воина. А ведь дома его ждёт мать. И до дембеля ему оставалось всего два месяца. И что вы прикажите написать его родителям? — Капитан повернулся к батальону и, словно ожидая ответа, замолчал.

Солдатский строй, подчиняясь уставу, молчал. Капитан Нагорный не знал всей правды. Вчера вечером казанова местного пошиба Омельченко, предварительно обкурившись анашой, направился на свидание к своей афганской зазнобе. Затуманенный наркотой мозг требовал подвигов. После отбоя он выгнал из расположения части свой БТР и отправился в аул, тем более что стоявший на посту молодой боец не посмел остановить «дедушку Советской армии». А афганская деваха заманила его в засаду.

Единственное, что было непонятно, почему он поехал в аул один?

Иногда мы позволяли себе подобные выходки, но на гулянку бойцы отправлялись целым отделением. Видно, парень уже ничего не соображал.

Да, жалко, конечно, пацана. Но, с другой стороны, человек сам хозяин своей судьбы. И у Омельченко был выбор. Он его сделал.

Так что всё по-честному.

Рассказывать об этом случае Степану я, конечно же, не стал.

Недалёкие и глупые люди были и будут всегда. И смерть свою они, как правило, встречают по-глупому. Вместо рассказа я до хруста в суставах потянулся и внёс другое предложение.

— По-моему, нам надо навестить моих подчинённых и остальные плоты с нашими подопечными, — произнёс я равнодушным тоном.

— А что, — загорелся Степан, — зараз давай и наладимся. До темноты-то ещё цельная прорва времени.

— Ну, вот и ладушки, — я поднялся на ноги и направился к нашей лодке.

— Отдохнули бы маненько. Небось, намаялись, — увидев наши приготовления, посочувствовал Болдырев Ефим.

— Никак не можно, дядька Ефим. Служба у нас такая, — серьезным тоном проговорил Степан.

— Дядько Михайло, возьмите меня с собой, — загоношился Болдырев Яшка.

— Не суетись, паря. Небось, и на плоту работа найдётся, — остановил его Степан.

— Да нехай с вами сплавает, — поддержал просьбу сына Ефим. — На вёсла его посадите, всё кака-никака помочь будет.

И своим рукам роздых дадите.

— Ладно, Яков, раз батя не против, прыгай к нам, — согласно махнул я рукой.

Опасаясь, что бы мы не передумали, обрадованный парень проворно скакнул в лодку.

— Да тише ты, мерин сиволапый, лодку перевернёшь, — хохотнул Степан.

Не обращая внимания на Степана, Яшка решительно схватился за вёсла и уставился на меня преданным взглядом. Теперь я был для него и царь, и бог, и воинский начальник.

Степан, продолжая снисходительно улыбаться, отвязал лодку и оттолкнулся от плота. На плот с семейством Устюгова Демьяна мы попали только к вечеру. Пока навестили всех своих подопечных, пока то да сё… Так незаметно и подкрались сумерки.

Встретили нас с неподдельной радостью. При свете последних лучей солнца я уловил радостный блеск в расширившихся глазах Луизы. Ну а Катерина, как всегда, была в своём репертуаре.

— Каких это гостей нам попутным ветром нанесло, — с преувеличенной радостью всплеснула она руками. — Никак облагодетельствовать нас решили, господа кавалеры? Извиняйте, но попотчевать вас нечем. Дожидайте, как к берегу встанем.

— Не извольте беспокоиться, Катерина Демьяновна, — невозмутимо ответил Степан. — Мы только что от стола. Стало быть, не хлопочите зазря.

— Эвто где же вас так привечали, Степан Северьянович? — ангельским голоском поинтересовалась девушка. — Где блукались?

— Мир не без добрых людей, Катерина Демьяновна. Нашлись такие, которые приветили. — Степан был сама невозмутимость.

— Ну, дак отчего же вы не осталися, Степан Северьянович? От счастья своего отказались? Могёт быть, вас там ишто чем приветили? — в глазах Катерины загорелся опасный огонёк.

— Да будет вам… Сцепились будто кошка с собакой, — решил я остановить назревающую бурю. — Нигде нас, Катерина, не привечали. На вас вся надежда. А Степан так шуткует. Не обращай внимания.

— Пошто тогда у него обличье салом лоснится, словно у кота опосля крынки со сметаной? — поддела напоследок казака Катерина.

— Такой ужо я уродился, — не сдавал своих позиций Степан.

Не обращая внимания на затихающую перебранку, я запрыгнул на слегка покачивающиеся на волнах брёвна плота.

— Да ну её, вздорну девку, господин солдат, — засуетился вокруг меня Устюгов Демьян.

— Отдал бы её уже замуж, дядя Демьян, да и дело с концом, — посоветовал я.

— Или вожжами поучил, — раздалось с другой стороны плота.

Катерина, независимо вздёрнув подбородок, проигнорировала наши советы.

— Дак оно-то так, — сокрушённо развёл руками мужик. — Да токмо кто её, таку поперечну, возьмёт? Вот Луизу, ту уже сватали, покудова вы служебные надобности справляли.