Крылья Гора

Элджернон Блэквуд

Крылья Гора

Бинович чем-то походил на птицу. Чертами лица, несомненно — пронзительными глазами и ястребиным носом; движениями — быстрой скачущей походкой, привычкой дергать плечом, сидеть нахохлившись на краешке стула; еще своим высоким гортанным голосом, но более всего умом — стремительным и переменчивым, как птичий полет. Бинович с легкостью скользил по поверхности предметов, ловко выклевывая суть, — так птица скользит над землей, хватая на лету свою добычу. Он глядел на вещи с высоты птичьего полета, любил птиц, понимал их сердцем и с удивительной точностью умел подражать их голосам. Ему недоставало одного: равновесия, без которого не удержаться в вышине. Это был маленький нервный человек, настоящий неврастеник. И по совету врача он жил в Египте.

Что за фантастические, никчемные идеи рождались у него в голове! Что за странные мысли!

— Древние египтяне, — говорил он посмеиваясь, но с оттенком торжественной уверенности, — были великими людьми. Их сознание отличалось от нашего. К примеру, их представления о божестве, верней, о птичьем божестве, выражались в идее птицы. Они почитали священных птиц: соколов, ибисов и других — поклонялись им, — И он высовывал кончик языка, словно спрашивая с вызовом: «Каково?!»

— Египтяне поклонялись также кошкам и крокодилам, — усмехнулся Палазов.

— Потому что для них все живое, — почти выкрикнул Бинович, — символизировало духовную силу. Ваш ум, подобно словарю, цепляется за букву и столь же произвольно перескакивает с одного на другое. Тысячи пахнущих типографской краской слов, расставленных без всякой связи! Глагол всегда в инфинитиве! Будь вы древним египтянином, вы… — он вспыхнул, в горле у него заклокотало, кончик языка вновь высунулся, глаза сверкнули, — вы взяли бы все эти слова и составили из них великое толкование жизни, космический роман, как делали они. Но у вас во рту отвратительный привкус типографской краски, которой вы брызжете на нас, изрекая пустые фразы. — И он передернулся всем телом, словно отряхивающаяся птица.

Хилков заказал еще бутылку шампанского, а Вера, его сестра, предложила возбужденно:

— Поедемте кататься. Смотрите, какая луна!

Ее слова были встречены с энтузиазмом. Кто-то позвал официанта и попросил уложить еду и вино в корзины. Было всего одиннадцать вечера. Они направятся в пустыню, в два ночи устроят ужин, будут рассказывать истории, петь и там же встретят рассвет.

Дело происходило в одном из египетских отелей, куда съезжается публика со всего света: обычные туристы и те, кто «на лечении». Что же касается русских, то все они болели не тем, так другим и все были посланы сюда своими доведенными до отчаяния врачами. Неуправляемые, словно восточный базар, и столь же переменчивые, они либо предавались излишествам, либо не вылезали из постелей. Время шло, однако никто из них не выздоравливал, равно как и не сетовал на судьбу. Они общались между собой в странной задушевной манере, без тени раздражения или обиды. Жившие в отеле англичане, французы и немцы наблюдали за ними с некоторым изумлением и называли «эти русские». Странные люди, ими двигали вполне естественные побуждения, жили они, никогда не сбавляя темпа, а если не выдерживали гонки, то просто исчезали, чтобы через день-другой вновь появиться на людях и погрузиться вновь в водоворот прежней «жизни».

Бинович, несмотря на неврастению, слыл душой компании. Лечил его доктор Плицингер, известный психиатр, которого крайне заинтересовал необычный пациент. И неудивительно: Бинович был человеком исключительных способностей и подлинно высокой культуры. Однако привлекал он другим: редкой оригинальностью. Он говорил и делал удивительные вещи.

— Я мог бы летать, если б захотел, — заявил он однажды, после того как пронесшиеся над пустыней аэропланы повергли в изумление аборигенов. — Только без всех этих железок и шума. Это вопрос веры и понимания…

— Покажите! — раздались крики. — Покажите нам, как вы летаете!

— На него опять нашло! Он снова в ударе!

Когда Бинович расходился, всем становилось невероятно весело. Он говорил чудовищные вещи так, словно на самом деле в них верил. Люди любили его безумие — оно дарило им новые ощущения.

— Это левитация, только и всего, — выкрикивал чудак, высовывая кончик языка после каждого слова — признак того, что он в запале. — А что такое левитация, как не сила духа? Никто из вас со всеми вашими научными знаниями не может продержаться в воздухе и секунды, а луна преспокойно висит в пространстве. И звезды. Думаете, они подвешены на проволоке? А как, по-вашему, поднимали огромные каменные глыбы в Древнем Египте? Вы в самом деле верите, что их нагромождали друг на друга с помощью песка, веревок, неуклюжих рычагов и всех ваших ничтожных и громоздких механических приспособлений? Ха! Это левитация. Силы воздуха. Поверьте в эти силы, и земное тяготение станет для вас простым детским фокусом: вот оно есть, а вот его нет. С помощью четвертого измерения вы сможете выбраться из запертой комнаты и вмиг очутиться на крыше или в другой стране, а сила воздуха даст вам возможность покончить с тем, что вы зовете весом, — и взлететь.

— Покажите, покажите нам! — кричали окружающие, задыхаясь от восторженного смеха.

— Это вопрос веры, — повторил он. Его язык то исчезал, то появлялся, подобно заостренной тени. — Сила воздуха наполняет все ваше существо. Зачем мне вам показывать? Зачем просить божество, которому я поклоняюсь, вразумить ваши ехидные умишки с помощью чуда? Ведь речь идет о божестве, говорю я вам, и ни о чем другом. Я знаю, что говорю. Следуйте одной идее, как следую я своей идее птицы, следуйте самозабвенно, сосредоточив на ней все помыслы, — и вам откроется эта сила, ибо божество, вернее, идея птичьего божества сокрыта в глубинах вашей памяти. Им же, древним египтянам, это крылатое божество было известно не понаслышке…

— Ах, покажите, покажите! — нетерпеливо кричали любопытные, устав от путаных речей. — Летите! Левитируйте, как они! Станьте звездой!

Вдруг Бинович побледнел как полотно. Странный свет вспыхнул в его умных карих глазах. Как-то странно преобразившись, он медленно поднялся со стула, на краешке которого примостился, словно на насесте. Мгновенно наступила тишина.

— Сейчас покажу, — спокойно бросил он, к глубокому изумлению собравшихся. — Не для того, чтобы избавить вас от неверия, а чтобы убедиться самому. Ибо силы воздуха здесь, со мной. Я верю в это и вручаю себя покровительству великого Гора, бога с соколиной головой.

В голосе и жестах Биновича угадывалась скрытая могучая сила, которая, казалось, рвалась вверх. Воздев руки к небу, он запрокинул голову. Медленно набрал в легкие побольше воздуха и выкрикнул нараспев не то какой-то стих, не то молитву:

Внезапно он умолк. Легко, одним прыжком вспорхнул на ближайший стол — дело происходило в пустом игорном зале после карточной игры, в которой он проиграл фунтов больше, чем дней в году, — и высоко подпрыгнул. Какой-то миг он, казалось, парил над столом, раскинув руки и ноги, — но вдруг обмяк, резко дернулся вперед и рухнул оземь под дружный хохот толпы.

Однако смех стал быстро стихать, ибо в разыгранной Биновичем дикой сцене было что-то жуткое и неестественное, ведь на мгновение он действительно повис в воздухе, словно Мордкин или Нижинский. У всех возникло тягостное чувство, что этот чудак в самом деле преодолел силу земного притяжения. К этому чувству примешивался легкий страх, неприятный самой своей неопределенностью.

Бинович поднялся на ноги, целый и невредимый, лицо его стало мрачнее тучи. И все с изумлением и тревогой заметили на нем новое выражение. Смех окончательно стих, как унесенный ветром колокольный звон. Подобно многим некрасивым людям, Бинович был превосходным актером и виртуозно владел поистине бесконечным репертуаром, однако на сей раз он не играл. На его неправильной русской физиономии появилось нечто, заставляющее сердце биться чаще. Вот почему смех неожиданно оборвался.