В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

Расстаться с этой улыбкой? Как трус, столкнувшись с препятствием, убежать, поджав хвост?

А по чести ли это шиноби?

Особенно теперь, когда известна вся правда? Особенно теперь поддаться ненавистному Скрытому Листу?

Теперь точно нельзя отступать, нельзя оставлять Итачи тонуть в его же лжи.

Саске, приблизившись к лицу брата, осторожно, чтобы ни в коем случае не разбудить и ничем не потревожить его сна, коснулся своим лбом его, как всегда любил делать, чтобы близко-близко видеть с собой его глаза, закрытые сейчас полупрозрачными веками. В свою сильную руку Саске аккуратно взял ладонь Итачи, аристократично узкую, но с твердыми мозолями на подушечках ладоней: следы каждодневных тренировок.

Глупо было думать о том, чтобы оставить все это. Саске закрыл глаза, растворяясь в дыхании рядом и надежно, как в знак поддержки держа в своих бледных руках чужую руку.

«Брат выбрал меня из всех, чтобы я помог ему стать сильнее, а не слабее. Я стал жалким и сделал жалким его. Если бы я мог стать сильнее, все было бы изначально иначе, брат прав — я позволил себе выбрать не тот путь, позволил подчиниться. Я должен оправдать его желания, я должен быть просто рядом и делать так, чтобы он все делал для себя, показать ему, что я смогу все сам, без него. Я никогда не брошу его назло и ему, и себе, и всем, я буду всего лишь младшим братом, важнее роли для меня не существует», — Саске сглотнул слюну в пересохшем рту и едва слышно прошептал:

— Не сердись на меня, Итачи.

Казалось, что никогда в жизни не было больше уверенности в себе, чем сейчас, когда Саске крепко держал руку своего старшего брата, засыпая с чувством необъяснимо бьющего спокойствия внутри.

***

Утро в Тандзаку было затянуто серой дымкой тумана рассвета, разливающегося по улицам и притаившегося между домами; он заполнял собой все щели, казалось, что сам по себе воздух стал внезапно плотным и тягучим, словно он утратил всю свою прозрачность. Еще не сходила робкая темнота с окрестностей города, а уже начинали упорно свистеть птицы; сначала неуверенно, тихо, лишь попискивая и осторожно подавая в еще плотные сумерки свои тонкие голоски, но, ведомые светом, они набирались смелости и начинали свистеть все громче, заставляя покачиваться ветки, на которых уселись, отряхивая свои перья и очищая их острыми клювами. Люди, не обремененные сельской жизнью, но живя такой же непростой, постепенно просыпались, в Тандзаку на своих быстрых крыльях летала рассеивающаяся тишина, проникая в каждый дом и обволакивая напоследок своим одеялом спящих жильцов.

Плечо Саске кто-то аккуратно, но настойчиво трогал, достаточно для того, чтобы разбудить. Саске, выплывая из вязкого бессознательного состояния, в котором тело казалось донельзя тяжелым и горячим, и чувствуя по-прежнему в своей ладони чужую расслабленную руку, поморщился, тихо простонал и не узнал в этом звуке себя. Он был уверен, что его будит Итачи; брат, наверное, так удивился его присутствию здесь, но это не уничтожало того желания спать, которое руководило разумом. Поэтому Саске только ближе прижался к их сжатым рукам, невнятно бормоча:

— Брат, еще немного поспать.

— Брат, думаю, был бы не против, но я не считаю, что у тебя столько времени, чтобы нежиться в постели.

Саске открыл глаза.

Теперь он видел лицо Итачи в профиль, поскольку во сне тот перевернулся на спину; с его приоткрытых губ все так же слетало мирное дыхание, веки были плотно закрыты. Он крепко спал.

Вокруг было слишком темно для утра, причем так навязчиво и сладко, что глаза закрывались сами собой. Однако приподнявшись на разморенном теле, Саске все же обернулся и столкнулся с почти нависшим над ним лицом Изуны.

Скорее всего, выражение глаз Саске сейчас говорило само за себя, поскольку Изуна не стал дожидаться вопросов, пояснив полушепотом:

— Тебе пора.

— Зря беспокоились, — также шепотом ответил Саске. — Кто вам сказал, что я обязательно уйду? Я не так глуп, чтобы дожидаться того, когда Итачи проснется.

— Я не об этом. Разумеется, ты бы никогда отсюда не ушел по своей воли. Но в любом случае вылезай, потому что кто-то из нас двоих собирался и рвался изо всех сил работать. Ведь даже если знаешь правду, играй.

«Черт, я и забыл, правда, теперь это лишнее, но так или иначе, я не могу сидеть здесь, я готов уже делать все, что угодно», — Саске, поторапливаясь, начал выбираться из теплой постели, неохотно отпуская расслабленную руку старшего брата, которая мягко упала на нагретый футон, так и застыв там в недвижимом положении с едва согнутыми пальцами.

Кое-как поправляя смятую во сне одежду, Саске между тем кидал взгляд в окно, все больше убеждаясь в том, что на дворе только-только брезжит рассвет. Ухмыльнувшись в своей холодной манере, он сухо поинтересовался у стоявшего на пороге Изуны:

— Не рано ли?

— Сразу видно, что ты ни дня не работал, — ответил Изуна. — Тебе надо поесть, дойти до места, работа начинается в шесть. Сейчас половина пятого, как раз ни секунды лишней.

— Я не буду есть, — отрезал Саске, косясь на поднос с едой, стоявший на столике.

— Глупости, — строго грянул голос Изуны. — Ешь. Кто ты мне, чтобы я возился с тобой как наседка? Или на тебя способен повлиять только брат?

Саске промолчал, с раздраженным видом садясь за стол. Однако то ли вчерашнее голодание так повлияло, то ли слова Изуны, но он довольно быстро и даже с аппетитом съел свою порцию, запивая все щедро налитым чаем. Сегодня завтрак был по какой-то причине особенно хорош. Покончив с едой, Саске тихо спросил о том, что мучило его весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро:

— Что делал вчера Итачи все эти часы?

— Спросишь у него сам.

— Вы придумали неплохую идею, чтобы обмануть меня. Я почти поверил. Почему вы, — Саске смотрел прямо, поглаживая пальцами стакан с выпитым чаем, — помогаете нам? Почему вы рассказали все мне? Ведь наверняка вы запретили делать это Итачи, но сами… сами вы рассказали.

Изуна изогнул бровь.

— Я? Помогаю? Вовсе нет. Я лишь делаю то, что считаю верным. И делаю это тогда, когда считаю нужным. В любом случае, Итачи бы никогда ничего тебе не сказал. Даже если бы я не препятствовал тому.

Саске отвел глаза, пряча их под челку.

— Тогда одна просьба, — он встал с места, выпрямляясь в полный рост. — Впрочем, мне плевать, кому и что нужно от нас, раз все так обернулось. Покормите Итачи получше, заставьте его есть как можно больше, мне кажется, он стал плохо выглядеть за последние недели.

— Как трогательно, — усмехнулся Изуна. Но тут же кивнул головой, возвращая себе прежнее выражение серьезности. — Не волнуйся, есть вещи, о которых ты не должен думать. Это все?

— Брат устал за последние дни, кажется, он заболел, я могу попросить вас не беспокоить его несколько дней? — Саске смотрел смело, явно ожидая положительного ответа, поскольку его глаза совершенно откровенно говорили о том, что он не приемлет отрицательного.

Изуна, который теперь стоял совсем рядом с Саске, буквально на пороге его комнаты, как-то странно смотрел тому в глаза, не то с раздражением, не то с колючей усмешкой. Странный взгляд, как и странное искривление губ, никогда не говорящих прямо о своих мыслях.

— Так и быть, Саске. Так и быть.

Саске ненадолго задержался, но практически тут же вышел.

Изуна проводил его взглядом, наблюдая, как Саске пересекает коридор, бесшумно скользя к ширме, скрывающей лестницу черного хода. После его ухода стало неестественно тихо и неуютно, только шорох одеяла, под коим повернулся на бок Итачи, растрепав свои распущенные волосы по футону, внес живое дыхание в повисший неподвижный воздух.

— Слишком слабая ненависть, — с интонацией неудовлетворения проговорил Изуна, обращаясь к самому себе.

С равнодушными глазами и лицом он поднял пустой поднос, последний раз кидая взгляд на спящего Итачи. Стало быть, он действительно сильно вымотался, раз после возни собирающегося брата спал как ни в чем не бывало, мягко кутаясь в тонкое одеяло и все больше погружаясь в предрассветные сумерки, в то время как Саске, вздрагивая от свежести утра и холода, уже шел по только-только просыпающемуся городу.