В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

Итачи спускался ниже, к шее, еще ниже, к ключице, груди, где неудержимо билось сильное сердце. Все, что он хотел сейчас, это раствориться, исчезнуть, сжать свое существование до небольшой точки, до мира, в который никто не будет допущен, кроме его брата.

Итачи нравилось смотреть, как Саске прикрывает глаза дрожащими полупрозрачными веками, как кривятся в жестоком наслаждении его губы, с которых рвется вздох; нравилось смотреть на искаженное мукой идеальное лицо, на легкий румянец, чувствуя на щеках собственный; нравилось смотреть, как брат в нетерпении закатывает глаза, пытаясь ответить и в то же время замереть.

Итачи перехватил его руки, укладывая их вдоль тела и кладя на его ладони свои собственные.

— Не дергайся.

Саске не мог ослушаться приказа. Закусывая губы и тайком сминая руками футон, он лихорадочно вслушивался, как Итачи развязывает свое оби, представлял, как вот-вот обнажится его тело, и в силах ли будет Саске устоять перед ним, бездействуя, — сложный вопрос.

С него самого спустили штаны ниже бедер, не снимая их полностью; Саске охнул.

Итачи не снял с себя кимоно, он уже заметил, что брату доставляет удовольствие трогать его и перебирать тяжелые складки. Шуршащие изгибы ткани, веющие холодом, матовый блеск, которой как будто облекает фигуру в свое сияние, — все это разжигало огонь в глазах Саске. А Итачи желал увидеть этот огонь во взгляде своего брата.

Саске был полностью готов для создания своей семьи; Итачи в какой-то степени жалел, что не женщина, которая может принести его младшему брату сына, имеет право на прикосновение к холодному совершенству, право на то, чтобы касаться губами возбужденной и покрасневшей плоти, чья жар и твердость заставляли думать о совершенно безумных вещах и гладить рукой плоский напряженный низ живота, вздрагивающий и судорожно сведенный.

Когда член младшего брата начал туго и с нарастающим темпом двигаться в узком кольце влажных и покрасневших от трения и растяжки губ, Итачи не мог не признаться себе в том, что всегда знал, что не сможет отказаться от этой стороны жизни, каким бы бездушным и холодным шиноби он ни был.

Саске, не в силах так же неподвижно лежать, поднял руки вверх, одной из них касаясь потного лба и прикрывая зажмуренные в наслаждении глаза, в другой перебирая пальцами край футона. Несмотря на то, что руки Итачи крепко держали его бедра, он все равно двигался ими верх и вниз. Саске то закрывал, то открывал глаза, ему казалось, что он как больной в горячке мечется по влажному от мокрой спины футону, но на самом деле он только шипел, со свистом вдыхал воздух, толкался в горячий рот, чей язык, отдельно от основного темпа, был ужасно медлителен. В конце концов, закрывая свои глаза, Саске шире развел колени, раскрываясь полностью.

Он знал, что сейчас будет. Он знал, как это будет, он помнил почти каждое мгновение прошлого раза.

Но Итачи раньше времени поднял голову, ладонью потирая покрасневшие, пересохшие и заболевшие в уголках губы.

Его взгляд был почти отчаянным, это первое, что бросилось в глаза, когда Саске привстал на локти, чтобы присмотреться.

Его обнаженное тело все еще украшало распахнутое женское кимоно, которое украшало своим присутствием, своим величием, своей холодной красотой шелка образ Итачи.

Его разметавшиеся по плечам волосы, прямые и длинные, угольного цвета. Бесстыдные красные губы.

Саске готов был клясться, что никогда у брата раньше не было такого странного выражения в глазах.

Саске готов был клясться, что не замечал раньше удивительно соблазнительных узких бедер и талии.

Саске готов был клясться, что ему никогда раньше не приходила в голову мысль самому владеть братом. Это казалось настолько дерзко, стыдно, неправильно и непозволительно, что старшинство и первенство Итачи всегда подсознательно воспринималось как должное с детства.

Но сегодня Саске буквально жестоким рывком стиснул в запястье руку старшего брата, такую худую и, казалось, по-женски изящную, и притянул его к себе, обхватывая талию.

Глаза лгали: хрупкость фигуры Итачи была обманчивой, но Саске это нисколько не останавливало.

Итачи снисходительно, даже насмешливо улыбался. Сейчас его улыбка пробудила почти нечеловеческие силы у Саске.

Жестокие силы. Ненавидящие, Итачи, ведь ты хотел ненависти?

Сильные руки толкнули его на футон; Саске, не раздеваясь, спустил по колени штаны, ему важно было лишь прижаться к брату, чтобы он разрешил, чтобы приласкал и успокоил, чтобы хоть что-нибудь сказал.

— Не спеши…

После своего шепота Итачи пожалел, что вообще что-либо произнес. Но он не мог не улыбаться, видя и чувствуя, как Саске кусается, впивается губами и зубами, вымещая всю обиду и горечь, и нежность, и ласку, и страхи — сколько же можно терпеть и терзаться из-за этого Итачи!

Саске готов был разорвать его на куски за все, на что обрек его жизнь старший брат.

Мягко закинутые на широкие плечи расслабленные ноги Итачи приводили Саске в восторг. Он не стал спрашивать, согласен ли брат, он сам все решил, ставя на этом точку. В глазах мутилось и плыло, Саске обвивал руками талию и пальцами двигался внутри Итачи, заставляя того невольно сжиматься от неизбежных неприятных ощущений.

Саске властвовал над своим братом. Он хотел заняться оставленным без внимания телом и лицом, покрывая губы Итачи, щеки, веки своими множественными прикосновениями, прижимаясь к тыльной стороне ладони брата как к лику божества — трепетно, с тайным восторгом от происходящего. Рука Итачи медленно гладила его напряженное бедро, спускаясь на горячую внутреннюю часть, дразня влажный и пульсирующий член; другая неподвижно лежала на то и дело прогибающейся пояснице, в то время как Саске грубо сдавливал в крепких объятиях Итачи, почти сминая его насмерть, оставляя жестокие фиолетовые следы от пальцев на плечах, красные полосы от ногтей — на груди и спине, расцарапывая специально в кровь; он понятия не имел, откуда у него взялась такая жестокость к этому существу. Безжалостно распростертый на футоне, в темном кимоно, с распущенными волосами, Итачи не мог вызывать других желаний и эмоций. Как только он поднял свою руку, чтобы дотронуться до растрепанных волос младшего брата, как тот сбил протянутую к себе кисть, крепко пригвождая ее к постели.

Итачи изогнул бровь, но ничего не сказал. Он все понял, он с ненормальным наслаждением терпел болезненные ощущения, грубость, несдержанность, импульсивность.

«Ненавидь. Сильнее ненавидь, сильнее».

Словно откликаясь на внутренний голос брата, Саске ненавидел еще сильнее.

Если такая ненависть будет всегда, Итачи готов был ее принять, наслаждаясь мягкими иссиня-черными волосами.

Он вздохнул, ощущая как Саске опять, обняв за талию и плечи, давит его в прах, практически вжимает в себя, с шумом дыша в длинные волосы, зарываясь в них, зажмуриваясь и толкаясь бедрами к Итачи, чтобы он чувствовал, как умеет пробуждать желание, как может быть желанен.

— Ненавижу, — пальцы с нажимом провели линию вдоль щеки Итачи, опускаясь на его пересохшие губы.

Саске рассыпался, таял, растворялся, вновь набирался сил, предвкушал то, что сейчас произойдет; поднимался к шее, присасывался как кровопийца к крупно бьющимся жилкам, а как только Итачи инстинктивно пытался поднять руки, сбивал их и отталкивал, сбрасывал его ладони с себя и не позволял ему самому дотрагиваться.

«Как же так?»

Саске резко, почти отчаянно, обхватывая тонкий подбородок брата, впился ему в губы, глубоко, ненасытно, но в то же время невыносимо, щемяще нежно, в конце касаясь влажными губами горящей щеки и благодарно вздыхая в нее.

Щеки Итачи ярко розовели. Он смотрел уже без того отчаяния во взгляде, но все равно странно, туманно, внимательно; Саске тонул в его глазах, снова кидался обнимать, как ребенок в поиске защиты и уверенности прижимаясь лбом к плечу в синяках.

«Все мои проблемы из-за него, из-за Итачи. Почему я должен думать о нем и идти за ним?»