В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

С этими мыслями Саске, игнорируя охрану у ширмы, вошел к себе и, как обычно всегда делал по приходу домой, громко сказал:

— Я вернулся!

«Брат, я пришел, я всегда буду приходить к тебе, что бы ни было».

Итачи сидел на полу к нему спиной, повернувшись к окну, и читал какие-то свитки, взятые им ради развлечения. Это было так жалко и недостойно, скучно и вовсе неинтересно, что Саске только еще больше обрадовался, как ему в голову пришла такая хорошая идея — купить Итачи подарок.

Между тем брат, услышав в стенах комнаты чужой голос, обернулся. В его прежде спокойных глазах блеснуло нечто похожее на недопонимание происходящего, когда он встретился со взглядом своего младшего брата. Губы Итачи чуть заметно приоткрылись, как будто он хотел что-то сказать, но резко передумал, наблюдая в молчании за тем, как Саске прошел мимо, кидая рядом с ним небольшой сверток.

— Держи, — просто, без обид и наигранности в голосе сказал Саске. Косясь на так и не двинувшегося брата, безотрывно смотревшего на него, и растирая ноющие ноги, он вдруг по-доброму усмехнулся. — Да открой же, это тебе.

Итачи, наконец, медленно опустил свои глаза вниз, мягко откладывая свиток в сторону, не сворачивая его и чуть сгибая бумагу на том месте, где остановился читать; положил к себе на колени довольно тяжелый сверток, внутри которого что-то звякнуло. Пальцы начали осторожно и неторопливо развязывать узлы, Саске, по-видимому забыв о том, что хорошо бы перевязать ноги, с нетерпением и замиранием сердца смотрел, как брат разворачивает подарок.

Он редко делал подарки Итачи. Но сегодня был особенный день. День, когда Саске все осознал и вновь обрел своего потерянного было брата.

Наконец углы свертка, расплетаясь друг с другом, смятые и скомканные разошлись в стороны, ткань обмякла на коленях Итачи, и он даже не успел ничего сказать, как Саске усмехнулся, продолжая с наигранной невозмутимостью перевязывать ноги и даже не удосужившись их помыть или на крайний случай обтереть от песка и грязи дорог Тандзаку.

— Я работаю лучше всех, заменяю нескольких человек. Хозяину так удобней, и мне больше денег. Я попросил кое-какую сумму сегодня и купил на рынке эти ужасные и запущенные кунаи, они так и просились на мои руки, как я их увидел. Будешь точить их, ты же очень любишь это делать. А потом, может, вместе нарисуем большую мишень, как помнишь, мы учились с тобой давно еще заполнять свиток; думаю, Изуна не будет против, если мы немного испортим его стену. Давно мы не трени…

— Что ты тут делаешь?

Итачи отложил связку тупых и старых кунаев в сторону, на татами, серьезно и без шуток, ровно как и без радости глядя в глаза брата. Он не отводил взгляда от его темных зрачков, пытливо всматриваясь в них и как будто не понимая, что происходит.

— В смысле? — Саске изогнул бровь, сбитый с толку неожиданным вопросом.

— Разве ты не ушел? Ты, получается, лишь работал? Ха… хах…

Итачи неожиданно закрыл ладонями лицо, прижав их ко лбу, и тихо, прикрывая рот рукой, начал смеяться, вздрагивая от приступов сокращения легких, кривя губы и закрывая глаза. Он продолжал смеяться, но не громче, а так же тихо, пока не успокоился и потер лоб тыльной стороной ладони, криво усмехаясь; в его вздохе скользило явно облегчение:

— Вот как.

— Ты такой глупый.

На этот раз Саске смотрел устало.

Его взрослый взгляд, взрослее, чем даже у брата и Изуны, ужасно серьезный и уверенный, твердый и как будто все знающий наперед, смотрел прямо в глаза Итачи, пытаясь в них что-то разглядеть или увидеть.

Наконец, Саске сказал, оставляя кое-как перевязанные и все такие же грязные и пыльные ноги в покое:

— Я никогда не потеряю тебя, даже если я разочаруюсь в тебе, в своем брате, даже если пойму, что ты — чужой мне Итачи. Я могу злиться на тебя и ненавидеть, ты же знаешь, я такой. Я никогда не беру своих слов обратно и не думаю, что наговорил тебе глупостей. Пожалуй, не стоило тогда так сильно расходиться и тем более ревновать, в конце концов, ты просто мой брат. И как брата, как ближайшего мне родственника я не могу тебя просто так бросить в беде. Это ниже меня, бежать с поля боя. Я хочу помочь тебе, а ты делай, что хочешь. Но помни: я достаточно сильный, чтобы сам защитить себя. Давай, кое-что обсудим по этому поводу. Я не злюсь больше. Но молчать о том, о чем вы с Изуной знали, не стоило. Я не понимаю, почему ты мне не сказал, что было написано в том чертовом свитке. Если бы ты сказал мне сразу, я бы… я бы придумал что-нибудь. Знаешь, что меня задело больше всего, что меня ранило, что заставило меня ненавидеть тебя? Твое молчание. Ты заставляешь меня не доверять тебе, это глупо, мы столько прошли вместе, не думаешь? Я не стану тебе мешать, делай то, что делал, повторяю, пусть, тебе так будет спокойнее. Но я хочу, чтобы ты понимал, что делаешь мне больно, что заставляешь забывать о том, что ты — мой брат. Я все готов терпеть: материальные лишения, неудобства, риски, готов от много отречься и многое бросить, — но ты же знаешь, что не молчание и ложь, так зачем ты мне лгал? Тебя останавливало то, что я могу умереть? Да кто бы что сделал со мной, подними он бы только руку, я бы их всех уничтожил. Все, что ты делаешь, — это заставляешь меня захлебываться в ненависти.

Итачи смотрел остановившимся взглядом, молчал, пока не произнес:

— Кто тебе рассказал?

— Изуна. Будешь отрицать?

— Тут нечему радоваться, он не такой хороший человек, чтобы делать столь великодушные поступки. Ему что-то надо от тебя, — Итачи потер рукой лоб. — Хорошо. Что сделано, то сделано. Мне нечего отрицать в таком случае. Пусть ты знаешь, пожалуй, мне так легче. Да, глупо все вышло, прости. Я слишком боялся. Но теперь ты должен обещать мне две вещи: не показывать виду, что знаешь обо всем, и обещать мне, что знание правды безопасно для тебя. Поклянись мне.

Саске кивнул.

— Я клянусь.

— Зачем же теперь тебе работать? — Итачи усмехнулся. — К тому же это блажь Изуны-сана, Скрытый Лист не оставит этого просто так, если узнает.

— Коноха для меня ничто. Мы сбежим. Рано или поздно это случится, по-иному свободу нам не получить: я не оставлю тебя. А пока я соберу денег, с ними будет легче; если убить не сможем, то подкупить получится. Я знаю, что родители зависят от нашего повиновения Скрытому Листу, но они сами бы настояли на нашем побеге, я думаю, они так и хотели. К тому же здесь так скучно, для меня работа своего рода развлечение. Как ты тут сидишь? — внезапно непринужденно фыркнул Саске, растягиваясь на татами. Так и не дождавшись ответной реакции со стороны брата, он вздохнул, косясь на свиток, лежащий между ними:

— Почитай мне вслух.

После паузы Итачи ответил:

— Хорошо.

Саске давно не слышал этот голос, а вернее, этот тон. Мягкий и теплый, тон, так редко проскакивающий в холодных интонациях. Саске сидел с закрытыми глазами, но готов был дать голову на отсечение, что Итачи сейчас улыбался.

— Можно, я вечером постелю футон рядом с тобой? — стараясь сказать небрежно и как будто случайно, все же с так и не скрытой осторожностью в голосе поинтересовался Саске. — Ночью холодно.

— Стели.

— Ты не против?

— Погреть тебя у себя? Да нет, почему же.

Саске нахмурился: его быстро раскусили.

Больше Итачи не сказал своему брату ни слова. Начал, развернув свиток, что-то читать вслух, какую-то скучную и длинную поэму, Саске не интересовался ее содержанием. Он только вслушивался в знакомый тембр голоса, наслаждался его звучанием, думал о своем, а потом и просто полудремал.

Перед сном Итачи, оставив все дела, точил кунаи, знакомый с детства звон и скрежет металла наполнил уши; Саске, переодевшись и умывшись ко сну, переполз ближе, прислонился спиной к спине брата, ставя рядом с собой чашу с водой и обмывая ноги, чтобы их заново перевязать.

Так они и сидели, пока не настало время ложиться спать.

***

В тот самый день, когда Саске положил перед Итачи все заработанные им деньги на стол, как всегда не во время, прерывая общую радость, пришел Изуна, небрежно опустив на татами кимоно, чтобы Итачи начинал готовиться к выходу.