Портреты Пером (СИ)

– Проси меня.

Майкл старается опереться о пол непослушными руками. Из ран на запястьях вытекает вязкая кровь. Пальцы скользят в ней, не в силах зацепиться за пол.

Прогибается стянутая камзолом спина.

– Проси меня, милый. – Элис брезгливо трогает его пальцы ногой, и видно, что на её ноге изящная туфелька. – Смерть тоже нужно заслужить. Или вымолить. Проси.

– Уб… б… – звук еле слышен, но Кукловод готов поклясться, что разбирает лопание кровавых пузырей. От рта Майкла к полу тянется нитка тёмной слюны. – Уб… бей…

Элис опускается на одно колено рядом с ним.

– Хорошо, стараешься. Я помогу. Повторяй: умоляю…

– Ум… м…

Его локти подламываются, но Элис поддерживает, не давая впечататься лицом в пол.

– Ум… моляю…

– Убей меня.

– Уб… бей… меня…

– Госпожа.

– Г… г…

Гордому подпольщику тяжело говорить это, но он уже сломан.

– Госпожа. – Совсем тихо.

– Молодец, – она поощряюще гладит его по волосам, а потом вгоняет нож в основание шеи.

Слышится хруст позвонков.

Чавканье тканей.

Руку женщины заливает тёмная, чёрная на этих экранах, жидкость.

Закрывая их перед камерой, встаёт радушно улыбающийся Трикстер. Будто детскую программу ведёт.

– Сказка окончена, господа и дамы, – он кланяется, подражая слегка механистичным движениям кукол. – До новых встреч в нашем шоу.

Изображение с мониторов гаснет, и чердак погружается во тьму.

Разве это не было красиво? Это представление. Разве не было?

Арсения тошнит. Всё его существо – чёртова эмпата, сотрясается от отвращения. Будто мало того, что дом присосался к его венам и потихоньку вытягивает жилы.

– Я не считаю это красивым, – произносит он сквозь зубы. Плевать, что Кукловод слышит.

Считаешь. Ты видел, как свет рисовал их фигуры. Ты ощущал скользящие по ним тени так, будто они были частью твоего перцептивного восприятия. Это была бы хорошая фотография.

Вокруг тишина взрывается всхлипами и причитанием-мантрой «они нас всех убьют».

– Это была бы отвратительная…

Заметались лучи фонариков. Рой сказал «дальше бессмысленно». В дверь с плачем врезалось тело.

Ты плывёшь не от того берега. Исходишь не из той парадигмы. Разве качество фотографии зависит от морали? А картины? А всего искусства?

Голова валится на грудь, как у горького пьянчуги после четырёх стопок. Арсений мотает ей, он готов стонать от тошноты. Теперь в кошмарах будут являться зашитые чёрными стежками губы и заломленные под неестественным углом свет и вправду хорошо падал руки «кукол». И входящий в горло Майка нож.

– Я не приму это, – собственный голос писклявый какой-то, и теперь тошнит ещё и от отвращения к себе. К той своей части, что упорно окрашивает картинку в цвета – пыльно-серого платья Энн, кремовых кружев, чёрного бархата камзола Майкла, бледно-голубого их глаз, белого – припудренных волос, и алого, капель крови, влажно набухающих в сухости осыпанных пудрой губ и запястий.

Твоё дело.

Сквозь багровую муть проступают очертания силуэтов. Арсений тянет руку к одному-единственному, тёмной тени у края мониторов, но она поворачивается спиной и исчезает.

Комментарий к Безвременье * если что, почитать – здесь: https://laowai.ru/sejsmograf-poleznoe-kitajskoe-izobretenie/

Здесь и далее – отсылки к американскому сериалу “Star Trek”. (Не без участия Витаминки Джек влип в эту историю, так что спешелом – для тебя, неугомонный фанат “Звёздного пути”:)))

***В Англии есть примета, что чихать натощак – к удаче.

====== Безвременье. ======

I will not take from you and you will not owe

I will protect you from the fire below

It’s not in my mind

It’s here at my side

Go tell the world that I am alive ©

Мёртвые тела прекрасны. Покорные, смирные, смотрят на мир опустевшими глазами. Дивные надтреснутые сосуды, из которых вытекла жизнь. Пока они ещё тёплые, пока не подёрнулись бледностью, они действительно напоминают живых марионеток. Они воплощают в себе драгоценный миг смерти, её превосходство над жизнью, саму её суть.

Потому что холодный труп не может воплощать в себе смерть. Так, бездушный предмет.

Элис не чувствует тяжести тонкой фигурки Энн. Она кружит нежный трупик по комнате в летящем вальсе. Трикстер отхлопывает ритм.

– Раз-два-три, раз-два-три… – Он улыбается, хлопая.

Элис смеётся. Представление ещё бурлит в её крови, пальцы звенят от лопнувших струнок жизни Майкла. Она вонзила нож. Она порвала струнки. И он был прекрасен, умирающий и коленопреклоненный. И его горячая кровь на волосах, на руках Элис – прекрасна. Безупречное окончание представления.

Ощущения переполняют, заставляют задыхаться в тесном лифе платья. Элис останавливается, отпускает Энн, которая валится на пол мешком. Она уже остывает. Теряет свою прелесть.

Ощущение силы и власти разрывает своей чрезмерностью. Элис, тяжело дыша, падает на колени рядом с Энн. Вцепляется в волосы – пальцы тянут на себя заколку, подаренную Трикстером, вырывают.

Пряди рассыпаются по плечам, занавешивают лицо.

Переполняет. Наслаждение представлением, медленным выкручиванием тел, ощущением их долгой агонии. Всё сплетается – хруст позвонков Майкла, тонкие пробитые запястья Энн, их заляпанная кровью одежда.

Элис хочется встать. Ей хочется падать в пропасть, долго, сладко, наслаждаясь каждым мгновением. Ей хочется объять весь особняк (вот-вот она сможет), хочется раствориться в ощущении от тёплого трупика Энн в руках.

– Госпожа, – негромко зовёт Трикстер, и она протягивает к нему руку, когтящую воздух.

Его шаги, и – ладонь чувствует прикосновение губ.

– Госпожа… – почти благоговейно.

Сознание Элис агонирует – ощущаемого слишком много, чтобы выдержать. Оно рвёт грудь, оно продирается в лёгкие и застревает там, упираясь в рёбра острыми углами. Оно проникает каждым вздохом в голову, где застилает сознание кровавым туманом и ощущением чего-то огромного, необъятного, удивительно цельного и прекрасного в одном желании – разрушать.

Так должен чувствовать себя ребёнок, продирающийся сквозь внутренности матери. За первым вздохом, за свежим воздухом внешнего мира через ткани, кровь и крики боли.

Не в силах вынести происходящее, она кричит. Изо всех сил, срываясь на визг, цепляясь ногтями за плечи Трикстера. Она кричит как новорожденный ребёнок, тонет в том самом, необъятном, она растворяется в нём.

Голос уже не слушается, болят связки. Элис продолжает кричать, пока крик не переходит в хриплый полубезумный смех.

Арсений видел, как начали метаться по чердаку люди. Всё было через багровую дымку. Орал что-то Рой, истерически визжала Соня, Лайза покачнулась, едва не рухнув на мониторы, но вовремя вцепилась в стол и устояла; зато сползла на пол, всхлипывая, Оливия.

Дженни Нортон оттащил в угол. Она бледная, в полумраке видно отчётливо, широко раскрытые глаза, беспомощно опущенные руки. Нортон что-то шептал ей, склонившись к уху, прижимал к себе. Успокаивал. А она смотрела в пустоту и дрожала.

Может, видела, как с потолка тянется багровая паутина. Арсений видел.

На плече сжались пальцы Джима.

Экраны погасли. Тьма хлестнула в него, внутрь.

Звуки стали громче: крики, стук, шёпот.

– Дверь закрыта, – ухнул голос Джека рядом. – Стабле нас здесь запер. Звиздец.

Рядом метнулось светлое пятно. Форс включил фонарик.

– Наиграется – откроет.

Под боком пошевелился Кукловод. Истерика, захлестнувшая было чердак, начала стихать.

Нэт перестала лупить лейкой по стене. Затихали всхлипы.

Включили ещё два фонарика.

Кто-то спросил про запас воды. Начали шебуршиться, проверять сумки. Оливия только продолжала тихо плакать, уткнувшись в старую куртку.

– Эй, я видела, как Джен по замку в кухне стреляла! – встряла Нэт, успевшая усесться на ящик.

– На открытой двери, Томпсон, – резко перебил её хвостатый. – Хочешь замок заклинить намертво? Тогда нас даже добрый дядюшка Трикстер отсюда не вынет.