Портреты Пером (СИ)

– Перо, останься. Поговорим.

Он кивает и прислоняется спиной к дереву. Теперь, в темноте под кроной, его почти не видно.

Кукловод, чтобы видеть, подходит ближе. Вот он – его творец, родитель. Предавший на пике триумфа, стоит, опустив изрезанные руки, и смотрит, не отводя взгляда.

Провести пальцами по его щеке.

Улыбнуться.

– Зачем я тебе, Перо?

– Затем, что нет больше сил видеть тебя во сне, – он усмехается. Поверх руки ложится его ладонь, бинты ещё мокрые от крови и липкие. – Есть и более прозаичная причина. Иначе выиграет Элис. Я лучше помру от твоей руки, оно поприятней будет.

Ближе.

Кукловод приближается к нему, целует солёные (не такие горячие, как были) губы.

– Ты предал меня, Перо, – говорит негромко в них, едва разорвав поцелуй. – И убил.

– Я убил большую часть себя вместе с тобой. И с тех пор полумёртвый, – отвечает он так же тихо. Сглатывает пересохшим горлом. – Устал слегка. Совсем немного, почти незаметно.

– Разберёмся с Элис и Трикстером. – Отстраниться. Убрать руку с его щеки. – С прошлым разбираться некогда. С вечера начнём работать. А пока пойду спать, это тело уставшее и невыспавшееся.

– Спи, пока возможность есть, – легко соглашается Перо.

Под дубом звенят комары. Перо слышит их, шелест листвы и ещё хлопанье крыльев. На крышу слетаются вороны.

Кукловод ушёл, и можно навалиться на дуб.

Перо поднимает руки к лицу.

В засохших толстой кровяной коркой бинтах, со скрюченными, как когти совы, белыми шелушащимися пальцами. А ещё, ну да, да, трясутся. Едва заметно, дрожат кончики пальцев. Как там по-научному? Тремор, вроде.

Прощайте, полноценные занятия профессиональной фотографией. Трясущиеся руки равно «мыло», а оно, в свою очередь, равняется бессилию перед быстрой, репортажной съёмкой и съёмкой в сложных условиях освещения (или просто сложных, где не развернёшь штатив).

Ну, для студийки сгожусь ещё. Вспышка… И при дневном свете. Детское время до сумерек, Самойлов. После надо идти баиньки.

Он повздыхал для приличия (и чтобы не забыть, что ещё умеет). Поковырял бледным ногтем дерево. Палец гнулся плохо. Боль была зверской. Хотелось плюнуть на всё.

Посмотрел на тёмную башню, в которой жил безумный художник.

Вспомнил рисунок Исами – распростёртой на земле, истерзанной и мёртвой.

Если ты желал ей смерти, то вот он, момент. Разве что нарисовать уже ничего не можешь.

Другое дело...

В смерть Исами ещё не поверилось до конца, и оттого было хуже: казалось, стоит зайти в особняк, пройтись по коридорам и комнатам, так непременно где-нибудь её встретишь – в зимнем саду, ухаживающую за травами, или в библиотеке, ищущую очередную мистическую книгу. Бывшая Перо посмотрит непроницаемо и темно, окунув взглядом в ледяную и густую, словно масляную, чёрную воду, какая бывает зимой в речных полыньях… А потом скажет: здравствуй, брат. И улыбнётся. Так, как улыбалась считанным людям в этом особняке.

А теперь она у колодца под присмотром Девы. Просила отпустить её, но пришлось отказать. Перо мог её отпустить, снять гейс и проводить к озеру. Но тогда они с Джеком лишались проводника по загробному миру да плюсом к тому, как бы прагматически ни звучало, эзотерического справочника. Поэтому он просто разорвал её связь с комнатой, в которой она умерла, сразу это оказалось сделать легко, и отвёл к знахарке.

Исами предупредила, что долго не сможет держать свою память. Он обещал напоминать ей её имя.

Тогда она ещё раз окликнула его.

Ты умеешь искать дороги в тумане, я только шла за тобой. Я не найду сама дороги к озеру...

И не ищи.

Я устала.

Он едва не расхохотался, но отдавал себе отчёт, что истерически, да и функция такая в Сиде была недоступна. Звука-то нет. Стоять и быстро-быстро разевать рот, как задыхающаяся рыба? Слишком драматично даже для Пера всея особняка.

Дева насмешливо и с горечью наблюдала за ними от колодца, сложив пучки покрытых инеем трав на каменный бортик. Она явно понимала больше, но говорить не собиралась.

Туман воссоздавал из самого себя стены и хмель. Сквозь него проступала кухня.

Исами не смотрела на него. Арсений, находясь сознанием в двух мирах – тут и у могилы во дворе – подумал, что так и должно быть. Мысль стала туманом. В его сознании Тэн больше не была богиней Севера. Чёрная маска расслоилась туманом и растаяла, а меч оказался... судя по виду, пластилином. Мёртвый пластилин. Пластилин умирает? Смерть обнажила её беспомощность или наоборот, в неё укутала. И стало легче. Иррационально. Её смерть что-то разрушила внутри. Освободила место... Или даже не так: как удалённая опухоль. Сначала больно, потом, когда скальпелем, ещё больнее, потом – облегчение.

Передать что-нибудь от тебя... Наверх?

Она качнула головой. На чёрных волосах оседал иней.

Убейте Мэтта. И скажи Дракону, чтобы не сожалел... ни о чём.

Ты остываешь, Видящий, – напомнила Дева. – Оставь мёртвым мёртвое. Иди.

А я забываю, как тебя зовут, – Исами посмотрела на него – как в прорубь окунула. В чёрную. – Стану называть Видящим, если забуду окончательно.

Зови Пером, – отозваться машинально.

– Память – привилегия живых, так сказала Дева. Смерть отнимает тепло, свет и память. Всё, что не даёт сойти с ума.

Ты жесток, брат, – прошелестело невнятно в ушах. Глюк или нет, чёрт пойми.

– Какой есть, – ответил он вслух и оторвал спину от дерева.

Надо было идти на перевязку, да и в целом, хватит тут стоять. Комары.

Джим перевязал его молча, вколол обезболивающее, потом попросил посидеть так. У него забот хватало: пока шли похороны, до спальни добрался полуживой Рой, который ещё и умудрялся тащить, завалив на плечо, далеко не хрупкую Томпсон. Девушка была без сознания, оба оказались избиты и в крови.

Когда Арсений только зашёл в комнату, Рой отсалютовал ему грязной забинтованной ладонью. Наполовину залитая кровью и начавшая слева опухать физиономия перекосилась в демонстрации улыбки. Правда, он тут же зашипел.

– Сиди, герой, – вырвалось у Пера. Джим временно оставил обработку ран Нэт и занялся его ладонями. После Арсений сидел на краю кровати у забывшегося сном хвостатого. Обезболивающее действовало. Адово пламя, жрущее разодранные руки, отступало.

Каково ему будет как проснётся

А

Плохо.

– Обешьяна наш… шкотина… подвешил на балке, – шепелявий Рой, которому приспичило пообщаться. – Как котят шкрутил… Вниж башкой. Щилища… Перо! Перо, ты прав был.

– Чего?

– Ну не шеловек он.

– Ну, рад за твоё прозрение. Не говори, а, а то мне на тебя смотреть больно.

– Да ну ты шлушай, он… Как бокшёрские груши отметелил…

Джим спокоен. Скручивает в жгут перевязочную тряпку.

– Рой, открой рот, пожалуйста.

Подпольщик покосился на него и живо последовал инструкции с точностью до наоборот, замотав головой.

Арсений даже улыбнулся.

– Дженни большую чайную церемонию устраивает, – сказал Джиму, чтобы отвлечься от тоскливых мыслей. – Просила меня к тебе подкатить на эту тему, чтобы в спальне разрешил. Для всех. Ей Исами, вроде как, перед смертью дня за два отдала пакет с заваркой и сказала… в общем… Если что, почтить её память так. Чаем.

– Тоже пойдёшь? – Красноречиво погрозив Рою жгутом, Джим снова принялся за перевязывание. Жгут далеко не откладывал.

– Если будет тут – да. Во двор тащиться сил нет, да и лазарету нашему…

Рой хотел возразить, но увидел отложенный Джимом на тумбочку жгут и промолчал.

– …короче, разрешай уже. А то я Джен знаю, она чай заваривать в коридоре перед дверью начнёт.

– Арсений, я не могу запретить такое. – Джим прикрывает глаза и чуть улыбается. Даже красиво, если бы не такая измождённость. – Конечно, это нужно сделать. Да и сидеть вы будете тихо, никому не помешаете.

– Тогда пойду, быстро оповещу наших чайных фей. И подушки надо бы по дому собрать.

Подняться. Не удержавшись, подойти и чмокнуть Джима в щёку. И внутри там, в серости, в тоске беспросветной по погибшей сестре, в холоде от Сида мельком – что-то сразу радостное, хоть что-то во всей творящейся дряни. Родной. Любимый. Живой.