Портреты Пером (СИ)

Маньячке, кажется, нравится.

– Райан, ты хотел бы жениться на Исами?

Тот мотает головой, как пьяный.

– Нет.

Ответ верный. Поэтому Элис обращается к ней:

– А ты хотела бы, м? Семью, детей?

Исами хотела бы. Элис спрашивает ещё. Ненавидят ли они Кукловода. Хотели бы быть на его месте. Хотели бы умереть в этом доме.

За минуту по вине Форса японку бьёт током ещё два раза. Сеансы «шоковой терапии» всё дольше. А Трикстер безмолвно издевается сверху, для этого ему говорить не надо. Есть «Элиза», под которую всё представление, весь трагизм отдают дешёвым картонным пафосом.

Поднять на небывалую высоту и тут же обесценить. Перевернуть с ног на голову.

Маньяк наслаждался.

– Ты её любишь? – вкрадчиво спрашивает Элис, рукоятью ножа приподнимая голову Райана.

Весь чердак замирает.

– Он вопросы не слышит, с температурой, – тихонько чей-то голос за спиной.

Арсений мельком оборачивается. Кэт. Смотрит на монитор, перебинтованная рука прижимает к груди чёрные ленточки. В тёмных глазах отражаются отсветы с экранов.

На мониторе видно – Исами через силу поднимает голову, оборачиваясь в сторону Форса. Ей мешают волосы.

Райан слегка мотает головой. Нет, взгляд осмысленный, слышит. Его так ошарашил вопрос.

– Господи, ну какой глупый! – в отчаянии восклицает Энн, и в этот же миг японку бьёт разрядом. Всё тело сотрясается в путах, пальцы вцепляются в верёвки. Минута. Перо успел посчитать до шестидесяти.

Исами обмякает на стуле. Голова запрокидывается на спинку, чёрные пряди чертят лицо. Арсений некстати вспоминает, как эти пряди рассыпались по её плечам сегодня днём.

Она успела вымыть волосы.

– Слишком долго, умник, – Элис, усмехаясь, щекочет его горло остриём ножа. – Долго думаешь! Ну, – она подтыкает повыше подол платья, видимо, чтоб не мешался, и переходит к Исами. – Теперь ты, куколка. Ты его любишь?

Японка неподвижна. Элис выжидает три секунды, подходит, толкает её в плечо рукоятью. Размахивается и бьёт ей же по лицу. Теперь голова Исами, мотнувшись, безвольно свешивается набок. Элис прикладывает пальцы к шее, выше ремня.

– Мёртвая, – объявляет через минуту. Затыкает нож за пояс, хмыкает. – Ответа на последний вопрос мы уже не узнаем. Трикстер, милый, я с одним играть не буду. Отпускаем.

– Пусть тогда там и остаётся, а дверь, так и быть, откроем.

Элис уходит за границы видимости – из комнаты.

Умерла. Так просто. Как экзамен сдать или побывать у дантиста. Два часа – и всё позади, тебя нет.

Музыка обрывается на середине. На очень подходящем к ситуации моменте – на фоне тревожных, почти слитых воедино повторяющихся аккордов вырисовывается неровное, резковатое соло. Единственное, за счёт того, что обрывается на неподходящей ноте, даже это приобретает издевательский оттенок.

Арсения почти выворачивает. Трикстер сумел. Он обратил трагедию в фарс, да такой, что с души воротит, со всего.

– Слыхали, куклы? Всем спасибо, все свободны. Не забудьте забрать вашего страдальца.

Позади, в темноте, начинаются первые всхлипы. Пока тихие. Изображение на мониторе гаснет: Кукловод отрубает систему. На чердаке воцаряется тьма, и её, как молния, пронзает на секунду вспышка.

Лайза молодец. Правильно. Фотографировать надо до последнего, так меня учили

Арсений в темноте крепче сжимает пальцы на руке Джима.

====== 4 – 5 июня ======

Исами провисает на натянутых верёвках, привязанная к стулу. Джек смотрит на её тонкие запястья, на занавесь волос, из-под которой не видно лица. Джек верит, что она умерла. Вот так – просто, спокойно, раз – и нету. Её смерть, мучение страдающего Райана, собственная никчёмность, всё это оседает тяжёлым комом в лёгких, давит, не даёт дышать, и хоть бы задушило уже нахрен…

Щёлкает вспышкой арсеневский фотоаппарат. Перо с фотоаппаратом крутится вокруг мёртвой Тэн, рыжая крутится вокруг Пера и шепчет что-то. Обострившимся слухом Джек различает: «Арсень, я… давай я, у тебя же руки…».

Изранены у него руки, да. И дрожат. Джек не видит, зрение не позволяет, но зато он слышит шёпот рыжей, а из него всё понятно.

– Хорошая была женщина, – тихо произносит стоящий рядом Нортон. Ему таскать тяжёлое ещё нельзя, Джим не снял швы. – Если доку было некогда, никогда в перевязке не отказывала. Да и тебя спасала от этого… мира мёртвых, после взрыва.

После ровного: «Всё… пульса нет», – от Джима, Джек порывается помочь Майклу и Кукловоду отвязать её и отнести во внутренний двор, но его отстраняет старший. Ладони. Руки. Нельзя. Джек не спорит, только хмуро провожает взглядом эту пародию на траурную процессию.

Вокруг шелестит голосами как в Сиде. Подёргивается мутно-красным, как при кружащейся голове.

Почему никто не орёт на него?

Почему в морду никто не даст? Он в смерти Исами виноват, почему об этом не вспоминают?

– Джек… – От голоса брата внутри всё переворачивается. Напрягается. – Копать вы с Арсением не сможете. Так что за мной, я вам руки перевяжу.

Джим тоже ничего не говорит про бесполезность брата. Но точно думает.

– Они… пошли её закапывать… – задыхается в коридоре Форс, шатаясь между двух Джимов, – Файрвуд… скотина… пусти…

Форс сопротивляется. Его брат на кровать уложить пытается, а тот ругается слабо так, невнятно, и его руки скидывает. А Джек зачем-то ждёт, уже перевязанный, пока шатающийся на похоронах Арсень вернётся.

– Джим, – звучит как-то очень… тихо и спокойно, – ты пока занят, можно я на похороны схожу?

– На похороны? – Тот оборачивается, приподнимая брови. – Сейчас?

– Да. Она же меня учила, – причина придумывается очень быстро. На самом деле Джек не знает, почему хочет туда сходить. Там же будет гораздо тяжелее.

Старший о чём-то думает. Потом кивает.

– Хорошо. Сходи. И на обратном пути пособирай трав для чая. Очень нужен чабрец.

Отпускает его одного по пустым коридорам. Джек только ухмыляется про себя. Раньше эти двое – брат и Перо – хотя бы скрывали, что он им не нужен, так, балластом болтается. А теперь…

Тело, завёрнутое в простыню, опускают в яму аккуратно, на тряпичных жгутах. Очень непохоже на другие похороны.

А вот когда Джек умрёт, его шмякнут в неглубокую яму, закидают землёй и вздохнут свободно.

Снова щёлкает фотоаппарат.

Глаза будто примагнитились к исчезающему за насыпями белому свёртку с трупом. На самом деле, это невыносимо – вот так смотреть, ещё сильнее ощущать груз вины, неспособность помочь хотя бы в копке могилы. Но от него и не ждут. От него, скорее всего, и со сбором микрофона никто ничего не ждал. Поэтому и орать не стали.

Опускается в могилу та, кто учил его справляться со слепотой и заваривать чай. Вокруг толпятся те, кто копать не может, с поминальными свечками.

Джек уходит за чабрецом.

– Понимаешь, она… будто знала, что с ней что-то произойдёт… – Дженни сжимает почти стёкшую на пальцы потухшую свечу. Она пришла в зимний сад за Джеком и теперь будто попросить чего-то хочет. Вся траурная, голос приглушённый.

Джек кивает.

– Да, она была сильным медиумом.

– Конечно, тебе ли не знать, – как-то беспомощно улыбается девушка, – ты же с ними в Сиде бывал… в общем, просила церемонию. В её честь. Если… что-то. Сможем согреть на костре воду, живую… Хотела попросить тебя помочь, если ты не сильно устал. Я церемонию знаю слегка, а девочки вообще не знают, а тебя она учила…

– Да, конечно… – Джек бездумно стряхивает с пальцев прилипшие лепестки чабреца. Они не стряхиваются, но он продолжает. – Сделаем, Джен. Только отнесу брату.

Она кивает, говорит что-то ещё, что проносится через уши мимо мозга. Вообще сигнал не воспринимается.

Какой-то периферией сознания Джек отмечает, что у неё неплохая фигура. Даже в этих тряпках. А потом, когда Дженни уже скрывается за дверью, собирает чабрец в пучок. Снова стряхивает листья.

Кукловод отдаёт последнюю дань своей мёртвой ученице – копает её могилу. Похоронить её своими руками кажется достойным прощанием. Когда тело японки погребено под аккуратным холмиком, а люди погасили свечки и разошлись, Кукловод втыкает лопату в землю и подходит к Перу, стоящему к нему спиной. Кладёт перебинтованную руку на его плечо.