Портреты Пером (СИ)

Разматывая верёвку, Мэтт припоминает, в каком кармане рюкзака рация, и ухмыляется.

Бросает петли верёвки на диван. Рация удобная, маленькая, а расстояние не такое большое, стены не заглушат сигнал. Палец жмёт кнопку.

– Приём, – в шипящий динамик, – как слышно, подруга?

Алиса отзывается не сразу. Может, спала. Но отзывается, и ухмылка натягивает мышцы лица.

– Выведи аудиозапись с зимнего сада на динамики и включай все, – командует Мэтт. – Во всём доме.

Райан сверлит взглядом дверь. Он неподвижно стоит уже минут двадцать, но из кабинета не донеслось ни звука. Ничего. Ночь длинная.

За учителя только он не ручается. Он не умеет прятаться в темноте. Райан бы его обнаружил легко, значит, найдёт и Мэтт. Он зверь, пусть и мартышка.

Никто не сказал, что у мартышек нет интуиции. Прячутся же они как-то.

Над ухом неожиданно засвиристел динамик. Издал жуткий скрежещущий звук включения.

Внутренности как ледяными иголками прошило. Дракон подавил желание дёрнуться за угол.

– Кхе-кхе… проверка связи, – катится в гулкой темноте весёлый голос Мэтта. – Раз-два, раз… Как слышно, мышки? Я вас, конечно, не вижу, но вы меня слышите прекрасно, уверен. Как насчёт немножечко развлечься?..

Арсений шёл на чердак, не помня себя. Голос Мэтта сопровождал всё время, работали все динамики, но он слышал только одну фразу: либо вы идёте на чердак и Дракон отключает то, что блокирует камеры, либо вашему доброму доктору будет плохо, мышатки.

Мозг поставил эта фразу проигрываться на повтор.

Перо мотнул головой. Райан подпихнул его в спину, чтоб заходил.

На чердаке уже были Джон и Исами. Тэн тут же оказалась рядом, молча коснулась руки. Задержала, обвила холодными пальцами его запястье. Привычно. Бесполезно. Арсений попытался улыбнуться по инерции, но только и смог, что нервически дёрнуть уголком губ.

Райан сразу прошёл к мониторам, включил их. Мэтт стребовал это в первую очередь. Пять минут прошло в ожидании: хвостатый отключал циклящее устройство. Попутно он передал что-то Джону, и тот отошёл в угол, зашуршав там.

Арсению в полушоковом состоянии пришло в голову, что это шоколадный батончик, который Фолл теперь тайком хомячит в углу, и он едва подавил острую вспышку смеха.

Райан оперся на стол обеими ладонями, склонился.

– Готово, Обезьяна, – проговорил в микрофон. – Камеры работают в обычном режиме.

– Да? Как же я рад слышать, Дракон. Будь добр, трансляцию из зимнего сада, мы тут. А остальные? Кто там? Алиса, кто с ним?

Неясный отрывистый шум в колонках.

Зимний сад? Какого чёрта Джим там забыл если сказал будет в гостиной

Какого вообще

– Алиса говорит, что вы, нехорошие, поставили глушилку на чердачную камеру. Это правда? Ох, как же невежливо. Док вас не одобрит. Он у нас разве не образец культуры?

Джон подходит к столу, кивает Райану.

Пальцы хвостатого пробегаются по клавишам, выводя на центральный монитор изображение с камеры в зимнем саду. Форс втягивает воздух сквозь сжатые зубы и негромко матерится. После чего наклоняется обратно к микрофону.

– Я и Фолл. Больше никого, – говорит спокойно.

– Допустим, я тебе верю. Хотя о чём мы? Не верю, конечно. Пёрышко, ау! Хорошо меня слышишь? А видишь? Нынче любовь твоего сердца составляет компанию мне. Разлюбил, может? Остыли чувства?

Джон молча сторонится, уступая ему место у экрана.

Зимний сад. Свет включен, видно каждый листик на всех грёбаных растениях. В центре на верёвках подвешен Джим. Две хитро перевязаны через грудь и плечи, удерживая на себе вес тела, перекинуты через потолочные балки.

Ещё две фиксируют запястья, удерживая руки в положении вверх и в стороны. Файрвуд раздет до пояса, спутанные волосы распущены, закрывают лицо. Голова бессильно свешивается на грудь, как у мёртвого курёнка.

Ступни касаются верхней площадки подставленной стремянки. Если стремянку выбить – верёвки вопьются под тяжестью тела в беззащитную кожу. Ноги тоже связаны, плохо видно, вроде обрывком провода.

То, как подвешен Джим, очень походит на старинное распятие, такое было у бабки в доме, Арсений вспоминает это отчётливо, старую тускло блестящую бронзу, так же бессильно склонённую на грудь голову. В детстве он терпеть не мог натыкаться на эту вещь взглядом, во всей позе распятого было нечто жутко противоестественное, отрицание жизни, и то, что трупу, пусть маленькому и бронзовому, надо было возносить молитвы, заставляло его содрогаться от отвращения.

Кожа Джима в электрическом свете наверняка отливает желтизной, тусклой и почти бронзовой. Перо слегка замутило.

– Что молчишь, Пёрышко, язык проглотил?

Исами слегка сжала его пальцы. Наверно, пыталась уговорить молчать.

– Я не молчу, – услышал со стороны Арсений свой спокойный голос, – ублюдочная сука.

– Идиот, – констатировал Райан в равнодушных полголоса.

Колонки заохали.

– Что же это такое-то, а? Я к нему со всей душой… Ну не хочешь так не хочешь, не заставляю. Тогда сразу перейдём к делу.

На мониторе Стабле что-то извлёк из кармана. Блеснул на свету стеклом пузырёк. Мэтт вытащил пробку, зажал горлышко стекляшки тряпкой и перевернул её вниз.

– Нашатырный спирт. Вот, смотрите, не жалею, да. Не жадничаю.

Отставив склянку, Мэтт с тряпкой полез на лестницу. Арсений с ненавистью смотрел, как он хватается за бесчувственного Джима, тесня его с верхней площадки стремянки, как прижимается к его спине, поперёк охватывает длиннопалой лапищей, чтобы удержаться, второй шарит и прижимает к лицу тряпку.

Джим вздрагивает, поднимает голову. Мэтт почти душит его тряпкой, возюкает по лицу, имитируя усердие. Файрвуд дёргается.

– Молчи, – шепчет Исами, приподнимаясь на цыпочки. – Джеймсу будет легче, если он не будет знать, что ты его видишь. Поверь.

– Бесполезно, – обрывает Арсений, глядя, как Мэтт душит Джима тряпкой. Внутренности как смёрзлись. Одна ненависть внутри кислотой, разъедает стенки.

– Очнулся? Нет? Или очнулся? Файрвуд, подай голос, а то не пойму.

Джим что-то мычит через затыкающую тряпку, мотает головой, ему нечем дышать.

Тряпка падает на пол, и Файрвуд захватывает воздух. Левая половина лица – теперь видно – залита кровью. На экране кровь чёрная.

Мэтт, выделывая телодвижения, похожие на извивы червя, слезает с лестницы и отодвигает стремянку. Джим тихо шипит, когда верёвки врезаются в тело.

– Надо наказывать непослушных детишек, – произносит Обезьян, снова подходя к дивану и своему рюкзаку. Принимается там рыться. – Я что сказал? За тебя отвечает Перо. А ты сбежал. Плохой мальчик, очень плохой. Я тебя выпорю, чтобы впредь не думал убегать. Ты подумал о чувствах Пёрышка, а? Что он пережил, когда не обнаружил тебя рядом? Нехорошо.

Он выпрямляется, что-то дёргает в руках, словно проверяет на прочность пучок соломы.

– Провода, Перо, – сквозь зубы поясняет Форс.

– Он же и так связан.

– К твоему сведению, проводами можно бить и душить. Душить ему вряд ли интересно, – вскользь поясняет Райан.

Попробовать доораться до Алисы

Если Джим прав она за нас

А если она испугается

Тогда подставлю её и всё

Нет нельзя

Арсений сжимает пальцы, и без того вцепленные в столешницу. Кровавые корки на ладонях лопаются, но боли он не ощущает.

Стабле забрался на стремянку. Выпрямился во весь рост сдохни сдохни сука

Размахивается. Плотная связка проводов в его руке описывает размытую дугу, врезается в спину Джима. Он содрогается, связанный, но не издаёт ни звука.

Мэтт размахивается второй раз.

Ещё.

Он бьёт долгих восемь минут, шатаясь на лестнице, удары захлёбываются, теряют ритм, иногда и вовсе соскальзывают со спины. Свистит разрезаемый кустарной плетью воздух, полоса хлёстко врезается в кожу. Арсений не закрывает глаза, заставляет себя смотреть. Изредка только переводит взгляд на часы.

За всё это время Джим не издаёт ни звука. Дёргается конвульсивно в путах, выгибается, болтаясь на верёвках. И молчит.