Портреты Пером (СИ)

Арсений представляет, как он искусал в кровь губы. Какая должна быть боль.

Он и её ощущает, медленно раздирающую спину, вгрызающуюся в мышцы и кости. Дышит рвано, в унисон ударам, задерживает дыхание как Файрвуд, когда плётка со свистом упускается на спину, порождая конвульсию изогнутого в путах тела, и выдыхает резко, чтобы судорожно хватануть ртом ускользающий воздух.

Он слышит пыхтение и сопение Мэтта за своей спиной, как скрипит под ним лестница, жалуясь на отдачу движений, слышит треск динамиков и жуткий свист…

Серый свет от монитора дрожит, колеблет воздух перед ресницами.

Свист заполняет всё, пространство, время, голову, комната исчезает, он там, с Джимом, или нет, он сам принимает удары стискивает зубы не застонать нет не показать слабость не орать нет сжать зубы впиваются в растерзанную нижнюю губу, одна боль на другую

Но Мэтт неожиданно прекращает избиение.

Арсений выдыхает, понимая, что весь мокрый от пота. Убирает пальцы со столешницы, тяжело сглатывает. На краю стола кровавые следы.

Стабле слезает с лестницы.

– Это ещё не всё, не всё, – скрипят динамики. – Боюсь, как бы детка опять не потерялась, понимаете.

Он включает горелку, устанавливая её на столике. Пламя бьётся призрачным языком.

Джим тяжело дышит, обмякнув на верёвках.

Перо не здесь, не на чердаке. Он не ощущает своего тела. Он там, с ним. Силится удержать, ослабить чёртовы верёвки. Продирается отчаянным желанием быть рядом через кирпичи и штукатурку.

Внимание отвлекает Мэтт, шурудящий у стола. Он вытаскивает длинные щипцы, зажимает в них какую-то железяку. И начинает прокаливать её в огне.

– Я тебя поймаю, – доносится с того края мира собственный спокойный голос. Но Джим, услышав его, снова вздрагивает. Запрокидывает голову. Арсений видит это краем глаза, он смотрит на Мэтта, почти приникнув губами к микрофону. – Свяжу, вспорю живот, вытащу кишки и растяну их между этими милыми пальмочками. Потом возьмусь за другие внутренности. Посмотрим, на каком органе ты сдохнешь.

– Чему ты учишь ребёнка? – вопрошает Мэтт строго, поворачивая руку с щипцами так и эдак, словно прожаривая на шампуре сосиску. Печать должна раскалиться и заалеть. На сером экране этого не видно. – Я тут его воспитываю, стараюсь, а ты всё портишь. Смотри, Пёрышко, могу и передумать с опекунством.

Арсений ожидает услышать ещё одно бесполезное предупреждение Исами. Даже оборачивается.

Фолла и учеников рядом нет. Они отошли в тень, подальше от стола, оставляя его наедине с мониторами.

Спасибо, хвостатый. Спасибо.

Арсений отворачивается и забывает о них. Есть вещи, которые никто и ничто не поможет тебе пережить.

И он переживает сам. Издевательские комментарии Мэтта, пока он калит печать. Скрип старой стремянки, когда с щипцами забирается выше.

Джим закричал один единственный раз, и то коротко, из него этот крик вырвали, когда печать, шипя, любовно прижалась к голой коже. Мэтт вжимал её с силой шесть секунд, по их прошествии с сожалением констатировал, что остыла.

Арсений не помнил, что дальше. Мэтт куда-то делся. Джима корчило в болевых судорогах, потом он обмяк.

Чья-то рука легла на плечо, с силой дёрнула, открывая от стола.

Щёлкнул позади блокатор в двери.

– Вы все здесь – моя собственность, – послышался сверху, из динамиков, отчётливый ледяной голос Меттью. Слабое-слабое эхо из коридора – динамики работали по всему дому, – размножило его на десятки в унисон говорящих голосов. Он говорил уже из логова и говорил… иначе. Не как сутулая закоплексованная Обезьяна. – Я власть. Я решаю, кто будет жить, а кто умрёт. Пока вы – жалкие куклы, только я, Трикстер, могу показать вам, что такое свобода. Я даю вам ночь в распоряжение, идите в зимний сад и снимите Файрвуда. Я оставил нашатырь. Приведите его в себя и остаток ночи смотрите, как он мучается без обезболивающего. Это ваш урок на сегодня.

Все четверо замерли. Даже Райан замер рукой на плече Пера, Арсений чувствовал.

– Он не будет повторять дважды, – заметил Джон. – Идёмте.

====== 29 – 31 мая ======

Остаток ночи Арсений провёл сидя. Он сидел, чтобы Джим, тоже сидящий, мог наваливаться на него, опираться. Уложить даже набок было нельзя, его корчило от боли. Пытался что-то сказать, не выходило. У Исами оказалась небольшая фляжка с водой, Арсений сразу же отобрал её и поил Джима понемногу. У него слишком быстро пересыхали губы, дыхание было хриплое и слабое. Тело горело в температурной лихорадке.

Райан спал на диване, благоразумно не тратя силы. Исами статуэткой замерла на краешке у его ног. Не спала. Молчала.

Фолл забился в кресло. Мёрз.

Время тянулось.

Арсений не знал, что делать. Джим не взял с собой сумки, была только пустая, никаких таблеток. На дне бесполезный свёрток бумаг – опять наброски. Он опять искал заначки безумного художника.

В самом начале, как только хапнул флягу, Перо намочил чистую тряпку (была с собой в сумке ещё после операции) и набросил на обожжённую спину Файрвуда. Того скрутило от боли. Тряпка грелась слишком быстро, а воды было слишком мало. Он мочил тряпку каждый раз заново, стоило ей нагреться, пока воды не осталось на донышке. Эта – чтобы поить.

Перо нарвал широких листьев с декоративных пальм и стал прикладывать их, холодные, к красным рубцам от плети – листья тоже быстро нагревались, и Арсений отбрасывал их в сторону. Ожог, воспалённо багровеющий вензелем «АМ», просвечивающий мясом сквозь отслаивающиеся хлопья кожи, он не решался трогать, в последний раз накрыл смоченной тряпкой. Исами подтащила ему ещё нарванных листьев и сказала, что нашла маленькое лимонное дерево с плодами в дальнем конце сада.

Перо не ответил, и она молча сунула два маленьких жёлтых лимончика в его сумку.

Арсений подумал, что всё отдал бы сейчас за ту половину стандарта димедрола. Если наркотик – должен притуплять боль, вроде.

Файрвуд слабо вцепился пальцами в отворот его рубашки. Его трясло.

Арсений не знал, умирают ли люди от боли после ожогов. Наверное, да.

Он помог Джиму навалиться на пуфик, чтобы не тревожить ожог, перебрался ему за спину. Стоя на коленях, склонившись, принялся вылизывать горячие рубцы и дуть на них. По идее слюна, испаряясь, должна хоть немного холодить кожу.

Некоторые рубцы были до крови. Он вылизал все, покрасневшее пространство целой кожи вокруг ожога, не трогая там, где расходились ткани – там прикрывала тряпка. Потом во рту пересохло, и язык шершаво, всухую проходился по коже. Пришлось прекратить.

Джиму было легче наваливаться на него, чем на пуфик.

Перо только иногда мягко лизал его горячие виски, где прилипали короткие прядки волос, даже не надеясь, что это поможет. Дул на лоб. Снова прижимал остывшие листья.

Потом он больше ничего не мог сделать. К четырём утра окончательно закончилась вода. К пяти Джим, измученный болью, отключился у него на плече. В шесть Трикстер их выпустил.

– Это опиат, – прошептал Файрвуд, когда Арсений ввёл инъекцию и повторно протёр место укола смоченной спиртом ваткой.

– И что это значит? – Перо принялся за обработку ожога. Страшно было касаться багровых, с белыми хлопьями мёртвой кожи рубцов, но никого другого он бы к обработке не подпустил.

– Наркотик. Сознание ослаблено… если начну бредить…

Джим умолк.

А говорил никакой наркоты нет

Арсений обработал ожог, намазал мазью, перебинтовал. Осторожно укрыл заснувшего Файрвуда покрывалом.

– Ему лучше? – хрипло спросил Джек, подняв голову от колен.

– Ему теперь не больно, – коротко ответил Арсений, ложась на матрас рядом.

Вверху, за пределами подвала, орали и носились. Один раз даже подрались у лестницы. Потом в подвал спустился Билл.

– Собрание, срочно, – сказал, на секунду остановившись у их стеллажа.

– Могу соврать, что спишь, – шепнул Джек, но Арсений только отмахнулся. Собрание так собрание.

Перо по привычке рассматривал обитателей, пока они усаживались на «нейтральной зоне» – участке подвала между стеллажами. Арсений про себя называл его «площадью для совета племени».