Портреты Пером (СИ)

Как он кстати отмазался после всего? Джим не скажет…

...Что? О Кукловоде? Да, кажется, маньяк что-то говорил при нём о Кукловоде. Что станет «лучше него».

На этих словах следователи мимолётно переглянулись. Арсений примерно понял, о чём они: куча жертв в прошлом, а если уж новый маньяк обещал «переплюнуть» Кукловода…

Почему его выкинули и оставили в живых, нет никаких догадок. Может, его случай был предупреждением, и маньяк начнёт орудовать вновь? Для того и телефон оставили, чтоб он мог вызвать помощь? Страшно.

Да, Джеймс Файрвуд – его очень хороший друг, познакомились они случайно ещё четыре года назад. О, у фотографов вообще много знакомств в разных сферах. Профессия обязывает. Да, Джон Фолл – деловой партнёр мистера Файрвуда. Они вроде как друзья, и мистер Фолл помогал ему в поисках пропавшего друга…

Особо его вопросами замучить просто не успели. Под конец пришёл Джим в белом халате, с висящим на шее стетоскопом. Встал у дверей, скрестив на груди руки, с таким видом, будто на его глазах совершается антизаконное зверство, и тихо, но безапеляционно напомнил, что больному уже две минуты как положен сон.

Это было три дня назад.

Арсений вздохнул еле слышно. Сил его больше тут лежать не было.

Друзья и коллеги пять дней подряд звонили с четырёх до пяти (пока Джим не отобрал у него телефон – разумеется, с заблокированным доступом в интернет, – который Арсению полагалось перед всеми называть своим). С него брали отпечатки. Нашли кучу – самого Арсения (Джим после объяснил ему смысл махинации с отпечатками) и его же кровь. Ну, ещё частицы пыли и грязи с пола заброшенного особняка.

Тумбочка заставлена банками с цветами (исключительно теми, что не могли вызвать аллергии, и всё равно, что у Арсения отродясь аллергии ни на что не было), завалена фруктами и шоколадками (этим Джим обещал заняться позже) и открытками с пожеланиями выздоровления. В открытках от близких друзей – ещё и даты, когда они смогут навестить нашедшегося Арсения.

Ещё чуть дальше, на столике – газеты (Фолл через Джима передавал ему те статьи, где говорилось хоть что-то интересное о случившемся, а заголовки самых забавных, на его взгляд, подчёркивал красной ручкой). Поверх них – небольшой фотоаппарат, подарок Джейка на первое время, узнавшего, что свой родной «Nikon» он потерял. На подоконнике – ещё ваза с цветами и огромная мягкая игрушка-бегемот от Лоры. Бегемот, розовый, как мечта укуренного пацифиста, улыбался в духе истинного последователя Будды и смолил толстенную сигару.

Где она его взяла?

А-а, девочка всегда знала, как меня порадовать.

С фотоаппаратом была тоже связана своя история: позавчера, когда к нему должны были нагрянуть журналисты (дальше сдерживать прессу, как посчитал Фолл, было неблагоразумно), Арсений дожидался их с фотоаппаратом на коленях. Когда вся галдящая толпа, щетинившаяся микрофонами, диктофонами, проводами и готовая сверкать огнями вспышек на фотокамерах, ввалилась в дверь, он резко вскинул фотоаппарат и щёлкнул их на максимальной яркости вспышки. Передние даже замерли на секунду, кое-кто закрылся рукой.

– Всегда будьте начеку, коллеги. Знаете, как у Кастанеды: «будь алертен», – негромко заговорил Арсений, заставив их притихнуть (но не фотографов, уже вовсю щёлкавших, узнаётся своё племя). – Я оказался поразительно беспечен для человека, решившего забраться поснимать в заброшенный много лет дом.

Следом на него посыпались вопросы. Отвечал он максимально сдержанно и только на то, что не касалось особо уж «острых тем». Иронизировал, чтобы сохранить стиль. Рассказал о своём беспамятстве и ещё немного о том, как ему «тяжко пришлось».

Журналюг выгнали ещё быстрее – едва ли пятнадцать минут дали на всё про всё. После самых упорных вытолкала охрана.

На следующий день, вчера, то есть, от Фолла пришла кипа перевязанных газет и журналов со свежими статьями. К ним прилагалась записка – «ты теперь знаменитость, Перо». В большинстве, конечно, эту его первую фразу об алертности поместили в самое начало.

Арсений зевнул и слегка сполз вниз по подушке. От бинтов было жарко, и сидел он, пока Джим не видел, в расстёгнутой рубашке. На деревянной дощечке пристроился тонкий лист бумаги – всё, что смогла утром найти для него медсестра, когда тоскующему пациенту приспичило порисовать. Перемотанная бинтом рука неуклюже держала карандаш, но линии не подводили: выходили ровные, чёткие. Арсений почти задремал в солнечном свете, падающем из-за шторки, и рука сама собой принялась набрасывать силуэт особняка.

Когда дверь приоткрылась, он встрепенулся, отложил рисунок и осторожно сел прямее. Ждал с самого утра, а как подошло время, чуть не уснул. Софи, войдя, сразу попала в полосу солнечного света, и на её гладких тёмных волосах – сегодня свободно спадающих на плечи – вспыхнули золотистые искорки.

Арсений улыбнулся ей, ничего не говоря. Не хотелось. Просто видеть её уже было здорово. Знать, что Джим ей всё рассказал. Значит, врать не придётся.

Тем более не хотелось думать о предстоящем разговоре – ему надо было сказать, что он остаётся с Джимом. Из прошлого, но разницы нет: это было его обещанием покинутому миру особняка, куда он должен был вернуться.

– Нет, ты прекрасна, – не удержался всё-таки.

– Очень может быть, – Софи тоже улыбнулась, устаиваясь на стуле, ему на колени положила пакет. – Всё, что ты просил. Но, Саймил, ты же не серьёзно?

Арсений уже зашуршал содержимым пакета. Альбом с плотными листами, набор простых карандашей и две здоровенных коробки цветных – обычные и акварельные.

– Я тебя обожаю… Ага… и… пастель? Не работал, но это интересно…

– Да, теперь я определённо начинаю верить… – Она вздохнула, поправила своевольно отделившуюся от остальных прядь. – Нас не будут беспокоить некоторое время. Я хотела поговорить.

– Что, Джим уже не считает меня умирающим? – Арсений вывалил карандаши на одеяло. Сто восемьдесят штук – всех мыслимых цветов – раскатилось кто куда по зеленоватой ткани, и почему-то от этого зрелища даже дыхание на секунду перехватило. Он порадовался, что альбом планшетный – задняя корка из очень плотного картона, и можно рисовать на весу. – Вообще, я и сам хотел с тобой поговорить. Но лучше ты – первая.

– Не знаю, кем он тебя считает, – фыркнула Софи. После глубоко вздохнула, прикрыла глаза. – У нас будет ребёнок.

Арсений, уже принявшийся намечать в альбоме её силуэт, замер. Карандаш споткнулся, оборвав лишним росчерком короткую линию.

– Вот же, а… – Альбом оказался отброшен в изножье кровати. С одеяла посыпались карандаши – радостно взблёскивая лакированными цветными боками в свете – Арсений сразу и начисто о них забыл. – И ты молчала? Блин… Всё не то… Дай руку хоть, что ли… – попросил, совсем потерявшись в том, что нужно говорить.

Софи молча протянула ладонь. Обхватив её ладошку – своя рука до локтя в бинтах, – Арсений неловко, кончиками негнущихся пальцев поглаживал запястье с цепочкой-браслетом и смотрел на неё, на тонкие линии ключиц в вырезе платья, на изящный абрис лица, на золото, искрящееся в тёмных волосах – и пытался поверить. В голове всё к чертям смешалось, вообще всё.

– Я… – выхрипел и вообще забыл, что хотел сказать. – Я тебя люблю.

– И я тебя, Саймил, – губы её улыбались, но в выражении глаз чего-то недоставало. Может, оттого, что сама-то она к этой новости привыкла. – И я уверена, что ты будешь хорошим отцом.

– Д-да, а я вот… Ладно, на месте разберёмся. – Пришлось помотать головой, чтобы хоть как-то устаканить мысли. Он выпустил её руку и похлопал по одеялу. – Иди сюда, на кровать. Серьёзно. Места хватит.

– Нет-нет, давай договорим так, – она иронично скривила губы. – А то я сейчас рядом с тобой разнежусь и не договорю. Следующая новость. Я выхожу за Фолла.

В секунду установившейся тишины Арсений заметил, что солнце уже не заливает палату.

Взял с одеяла карандаш. Посмотрел. Тёмно-синий.

Потом перевёл взгляд на Софи. Она сидела напряжённая, глаза отвела.