Портреты Пером (СИ)

Арсений смотрит на него, проходится взглядом по живым чертам, невольно сравнивая с тем, что на портрете.

Он уже не отражает всего. Сутки как закончен, а уже – не копия… Но они одно целое.

Отпивает из бутылки. Вино обжигает глотку мерзкой сладостью.

Семь

– Ну да, Тэн разбирается в юридических делах, это тоже полезно… а я могу подыскивать людей. И даже заманивать. Боже, да мы станем самой страшной маньячной группировкой начала двадцать первого века! За нами будут охотиться полиция, спецслужбы и просто одинокие дурные на голову любители приключений… Из последних, кстати, тоже можно набирать контингент.

– Смысла нет. Суть акта в поиске Пера, Арсень.

Кукловод тянется к нему за поцелуем.

Арсений отставляет бутылку на табурет рядом с диваном.

Это не похоже на предыдущие поцелуи. Это – разговор, Кукловод говорит с ним прикосновениями губ, скольжением языка между зубов, кладёт руку на его шею – и говорит с ним этим жестом.

Арсений отвечает, как может. Это его творение, и он любит. Любит эту пробужденную жизнь, не может не любить, чёрт бы её

Задыхаясь – воздуха отчаянно начало не хватать – он придвинулся ближе и принялся лихорадочно ощупывать Кукловода ладонями. Они ничего не ощущали, так, слабо факт прикосновения, но Арсений вжимал их в кожу под рубашкой, скользил по волосам, обхватывая его голову, оглаживал пальцами скулы, потом шею, ключицы, сминая белую ткань.

Случайно, двинув ногой, задел что-то.

Спустя секунду послышался глухой стук. Оба оторвались друг от друга.

Упала бутылка, и теперь на пол вытекала тёмная, почти чёрная в тусклом освещении лужица вина.

– Надо же… – кое-как выговорил Арсений сквозь жадные захваты воздуха. – Остатки достались полу…

Ноль. Дальше некуда

– Значит, особняк тоже празднует в эту ночь.

– Я схожу… – Арсений махнул рукой неопределённо в сторону сумки, кое-как сглатывая пересохшим горлом, – у меня ещё одна с собой… Принесу.

Кукловод молча разжал объятия. Арсений на неверных ногах встал с дивана. Хотел зажмуриться, но тогда он точно бы споткнулся о ящики или банки, стоящие повсюду на полу. Слегка трясло, но это можно было списать на возбуждение или действие алкоголя. Он подошёл к портрету, присел возле. Рука потянула сумку, нашарила горлышко закупоренной бутылки. Арсений поднялся вместе с ней, вытащил из кармана нож. Щелчок лезвия.

Я не умею играть красиво. Я, мать твою, не умею играть красиво.

Я вообще не умею играть…

Кукловод наблюдает за ним, за тем, как он вытаскивает пробку. Кусок завёрнутой в полиэтилен резины вылетает легко, подцепленный ножом. Падает на пол, укатываясь куда-то. Пальцы сильней сжимаются на рукояти ножа, левая рука стискивает бутылку.

– Ты… – голос дрожит. Арсений оборачивается к Кукловоду, не в силах выносить живой взгляд портрета. – Просто знай… ты… мой… шедевр.

Он ещё увидел, как непонимающе нахмурился Кукловод, едва, чуть заметно, но художник выхватил изменение, вонзившуюся между бровей тень, когда рука уже сама взметнулась вверх…

Косая дуга кислоты выплеснулась из горлышка тёмной бутылки, врезаясь в поверхность портрета.

Взреветь. Взвыть раненым зверем, потому что не портрет – он жёг себя, на себя он плескал раз за разом кислоту, свои глаза тонули, пузырясь, в ядовитой прозрачной лаве, ещё секунды назад живые, мерцающие, своё лицо утекало вниз чёрным, чёрным!.. уничтожая выписанную собственной кровью жизнь.

Косой, ещё раз, ещё, крест-накрест, тяжёлые пузыри обожжённой краски, зияющие, расползающиеся на глазах дыры в холсте…

Бутылка опустела, грохнуть на пол и вонзить зажатый пальцами нож в остатки полотна, бить раз за разом, пока за спиной не разорвал шипящую сгорающей краской тишину безумный от боли вопль.

Кукловод не сразу понял, а когда понял – не сразу поверил. Но отчего-то знал – да, предали, убили, вытащили душу и терзают её ржавыми крючьями.

И уже чувствовалась, не понять, как, не телом – вскипающая плоть своей материальности.

Он орал. Вскакивая на ноги, кидаясь к портрету – выл, вопил от страха и боли, от предательства. Впервые он доверился – и тут же предали.

Больно.

Откинуть Арсеня, размахивающего ножом, вперить невидящие глаза в расплывающегося себя.

Не верю.

Невозможно.

Ноги не держат, подгибаются, звенит раскалывающийся от боли мир, двоится, множится.

Вцепиться руками в лицо – в своё лицо, тёплое, есть не плывёт

и плывёт, это чуется, не пальцами – собой всем чуется, не

Т. Не-т. Нет.

Плывёт, гниёт, валится кровавыми ошмётками сквозь пальцы.

– Ты… – ещё одним ошмётком – голос, шлёпается на пол, в крови, в слизи. Глаза – бельмами, оплывшими сгустками парафина – в лежащего на полу Арсеня. – Ты!!!

Он не пытается подняться. Он корчится, сжимается в комок, как от страшной боли. Пальцы скребут пол, вдавливаясь ногтями.

Рядом – упасть, коленками – о пол больно не больно, нельзя же

За что?!

Пальцами – в плечи вцепиться, трясти Перо, но – нет. Не слышит.

И наотмашь – по лицу. Разорвать бы – невозможно. Разлагающейся рукой – на затылок – и о пол, лбом, со всей силы.

Бить, бить

Бить

Бить

Руками кулаками выхватить нож

Нож!

Ручкой – по лицу, по носу, разбить

Кровь. Любимая кровь. Её запах – в ноздрях, во всём теле. Красным мелькает в глазах.

Меркнет.

Больно.

Разлагается тело, мясо отваливается с костей, и всё ещё болит. Щиплет, горит огнём, расползается, обнажая голую сущность

Суть

Ножом – по лицу.

В ушах – крик. Не чей-то, а звуком, бьёт по перепонкам, протыкает мозг.

Чей это крик?

Уши зажать, отпрянуть – крик громкий до боли, повсюду.

Арсень поднимается. В крови, ошалело, шатаясь, в глазах – раздирающая тоска.

– С т… тобой… я… уйд… – он закашлялся, выплёвывая сгустки крови. – Уйду с… т…бой… я… уб…йца…

Шатает.

К нему – кинуться, ударом – в челюсть.

Дом трясётся.

Отовсюду – алые щупальца, тянутся, тянутся, тя…

Кромсать.

Никаких!

Арсеня – к себе. От себя. Поднять – впечатать в стену. Ножом – по груди, чтоб чуял за что?! чтоб больно.

Предатель

– За что?! – Из глубины груди, сердца, мяса, и крови, им перекачиваемой. Из слизи, гноя нет меня гной, из отваливающихся ошмётков, – За! – Удар. Чавканье крови. – Что?!!!

– За жизнь… – шепчет сквозь кровь. Глаза больше не открывает, не в силах. Его колотит, всего, с головы до ног, трясёт так, что клацают зубы. – Мне... ум… ираю… с ним… с п…ртретом… д…добей…

Бить, в отчаянии, в боли, дёргаясь, нож – вонзать, врезать, вгонять по ручку в ткани, на руках – кровь. Не жизнь, вода. Кровь – не жизнь поздно понял вода.

Всё – в воде. Весь – в воде. По колено в воде, и захлёбываться, и тонуть, и поглощает, давит, заполняет лёгкие.

Бороться.

Карабкаться.

Цепляться тёплый ещё липкими пальцами в лоскуты одежды, в истыканное тело, выцарапывать жизнь – себе. Он, избитый – живой.

А я?!

Я?!

Темнеет

Плы

Вёт комната картина стены будь прокляты сте ны стены дом fall

Падать.

Падаю

Я – Фолл

Fall

Руками – в горло Арсеня, впиваться пальцами, как когда-то губами, сжимать, чтоб успеть

Затягивает вода темно давит и холод

Ненавижу!!!

Сжимать

Вода – в лёгкие, влагой, холодом, студит грудь

Студит сердце

Душу

Кванты и атомы

Растворяются пальцы, ошмётки и слизь

В ней

В нём

Он уже дышит не я

Растворяет

Всего

Меня

Один не уйду

Нет

Арсений пошевелился. Тишина длилась уже долго, так долго, что пульсирующая во всём теле боль успела затихнуть. Предательски, вернётся, стоит пошевелиться. Он разлепил веки. На грудную клетку что-то давило.

Вот чёрт кажись не выберусь

Ну обещал, обещал же

Мать твою Джим меня воскресит и убьёт заново

Тяжесть на груди пошевелилась. Арсений закашлялся, и это что-то отпрянуло от него, поднялось рядом.