В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Раньше, — Итачи подвинулся, чтобы его брат сел на уже нагретое им место. Саске незамедлительно последовал за ним, снова пододвигаясь к нему вплотную и ища тепло под его рукой.

Что бы ни было согрей меня, мне нужно твое тепло, я привязался к нему, как низко и глупо, Итачи, но я, как и ты, забыл о том, что я лишь шиноби.

Но я и человек. И мне нужно твое тепло. Чтобы остаться тем, кем я должен быть.

Замкнутый круг, моя беспросветная и печальная судьба шиноби с разочарованиями и ненавистью. Я сам выбрал ее, я сам подписался на нее, ничем и никто не остановит уже то, что зародилось или зарождается во мне — не важно. Но это моя судьба. Я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в нее.

Тепло, дай мне тепла, Итачи.

Чтобы я смог убить тех, кому не понравится, как я живу.

— Они ужасны. Наши судьи ужасны. Лживы, отвратительны, напыщенны. Представители кланов просто скучающие занудные слушатели, приглашенные как свидетели процесса и думающие, как бы им скорее дождаться конца и уйти по делам. Их присутствие, видимо, должно устыдить нас, но мне все равно. Хокаге как всегда пунктуален и обходителен, но из-за этого выглядит слабаком, никогда не думал, что скажу это о нем; толком он ничего не сказал, думаю, ничего и не скажет, словно его нет.

— Он лишь исполняет свой долг, — ответил Итачи. Саске не стал отвечать на его реплику, словно и не слышал ее, продолжая говорить о своем:

— Теперь те трое. Один распинался так, что мне казалось, его гнилая желчь и злость затопят всех и все — я слышал разговоры отца, Корень АНБУ и его глава не любят наш клан. Я думал, что тебя помилуют как лучшего, но и лучших не обошла скверная участь, а, братец? Остальные двое молчали как рыбы, словно набрали в рот воды.

— Те двое всегда советуются с Шимурой-саном и чаще всего соглашаются с его решениями.

— Мне все равно, — отрезал Саске. — Меня не волнует, что нам вынесут.

После затяжной паузы, в которой Итачи что-то обдумывал на основе того, что сказал ему брат, Саске осторожно коснулся его плеча, снова привлекая отвлекшееся внимание на себя:

— Надеюсь, ты не винишь себя во всем этом? Не смей. Я и сам виноват.

Итачи отрицательно покачал головой.

— Нет. Я думаю, что все сделал правильно. Да, уберечь я тебя не смог, но все равно я доказал себе и всем, что могу перешагнуть черту, мой брат.

— Все-таки ты эгоист или, по крайней мере, эгоизм любит звенеть в твоих словах, — Саске невольно усмехнулся.

— Ты понял меня неправильно. Забудь. Хочу сказать одно: не надо больше кричать и спорить с судьями, ни к чему хорошему это не приведет.

— Я все прекрасно понимаю, — спокойно ответил Саске, — но этот человек, который читал нам обвинение… он выводит меня из себя своим видом и тоном, которым говорит о нас, — Саске скривил уголки губ. — Смерть Изуми-сан меня удивила. А твой лучший дружок? Как тебе? По-моему, если память мне не изменяет, ты полагался на него как на себя? Тебя предал твой же лучший друг, ты называл его старшим братом, доверял, я же все видел. Я готов был ожидать от кого угодно подлости, от своих товарищей, но даже Наруто поклялся, что никогда не пожелает мне зла, а Шисуи? Если бы я его сейчас увидел, я клянусь, я заставил бы его за это ответить, кем бы он ни был — предателям нет прощения, они хуже убийц. Как у него хватало наглости общаться с отцом, с матерью, со мной — воротит, как он в детстве гладил меня по голове, — с тобой и так преданно смотреть в твои глаза, будь он проклят! — Саске резко замолчал, как будто прервался на полуслове. Его неестественно громкий голос так и повис в тишине камеры.

Итачи, сперва решая оставить последнюю реплику без комментариев, передумал, и после паузы сказал:

— Ничего бы не изменилось от того, сказал бы он о нас Хокаге или нет. Он лишь дорожит самым значимым в своей жизни. Это был его долг шиноби.

— Он просто завидует, что по сравнению с тобой полное ничтожество, — отрезал холодным голосом Саске.

Оба брата замолчали.

Переносясь мысленно к завтрашнему дню, Саске не находил в себе страха или смятения перед глазами судьей и их вопросами. Он четко продумывал в хладнокровном уме возможные вопросы и всевозможные ответы, которые не порождали бы дальнейших обсуждений и трений. Надо было как можно быстрее расставить все точки и дело с концом. Казнь так казнь, умереть с Итачи с гордо поднятой головой — Саске всегда тайно мечтал о возвышенной смерти.

— Брат, — Итачи повернул к Саске голову после долгого молчания, как будто что-то вспоминая.

— Что?

Глаза в глаза.

— Прости, что подставил под удар тебя, отец был прав, я не способен любить, и ты прав, я просто эгоист. Я — ничтожество.

— Перестань, твои слова глупо звучат. Как будто я не чертов эгоист. Мы стоим друг друга, — Саске, несколько мешкая, положил на плечо Итачи голову, прикрывая глаза.

Тот ничего не ответил; щекой прижался к волосам младшего брата.

***

Какаши с заметным облегчением молчал. Указательным пальцем правой руки уверенно поправил синюю повязку, закрывающую лицо до глаз; не мигая, Хатаке смотрел на Наруто, то ли ожидая, что он еще скажет, то ли продумывая очередной успокаивающий ответ на длинную эмоциональную реплику бывшего ученика, находящегося почти в невменяемом состоянии.

Наруто был в ярости. Он то и дело сжимал кулаки и ерзал на месте, всеми силами желая сорваться с него. После, по его мнению, слишком затяжного молчания он снова, не выдержав бьющих фонтаном эмоций, ударил кулаком по столу таверны, где сидел:

— Я помогу Саске!

Какаши закатил глаза и вздохнул, обреченно цокая языком и покачивая головой. Узумаки умудрился сказать эту фразу раз двадцать за весь разговор, но дальше горячих слов, буйных эмоций и сжатых кулаков дело не пошло.

— И как же? — поинтересовался Какаши, скрещивая руки перед лицом.

Что он мог сказать, узнав, за что попал под суд его ученик? Более того, он хорошо был знаком с Итачи и даже если плохо знал его как человека, но все равно в голове не могла сложиться картина того, о чем ходили бурные обсуждения в деревне.

Какаши сделал, что мог. Он ходил к Хокаге, вернее, был едва ли не насильно из постели притащен туда Наруто и Сакурой, дал свои показания в защиту младшего Учихи. Но Хатаке не кривил душой и не опускался до лести: он прямо сказал все, что знал, думал и видел. Рассказал и про характер, и про подвиги, и…, но его перебил Наруто, напирая на стол с Сакурой, которая чуть не плакала то ли от той ужасающей мысли, что ее любимый Саске-кун совершил, то ли от мысли, что он в беде. Но слишком громкий голос Наруто заглушил и ее слезы. Он кричал, он срывался, он бесился, он рвался, пока Какаши не увел его в таверну, где Наруто, то затихая, то стискивая зубы, то качая головой, снова выкрикивал свои бессвязные реплики.

Но вопрос Какаши, беспардонно простой и короткий, привел Узумаки в замешательство.

Слова словами, но как их воплотить?

Наруто заметно приуныл.

— Я… помогу сбежать им, датте байо.

— Как?

— Какаши-сенсей, что как?!

— Как ты это сделаешь? Разломаешь стену, выроешь подкоп, заплатишь судьям денег, подкупишь отряд АНБУ? Каким образом ты собрался помогать?

— Ну, — замялся Наруто, почесывая голову.

Ну.

На этом торжественные размышления молодого шиноби вслух закончились. Он сидел погруженный в глубокие раздумья и, казалось, даже был сконфужен простым вопросом.

Какаши, подождав, пока его ученик что-нибудь скажет, подвинулся ближе, по-дружески крепко похлопывая его по плечу.

Таверна была старой, с темными столиками и соломенной крышей, пахнущей сыростью и гнилью. Из небольшого решетчатого круглого окна выходил вид на пыльную проезжую дорогу, где гремели волы, лошади воинов феодала, где бегали неумытые и оборванные дети бедняков, ради любопытства заглядывая в пыльное окно забегаловки и с восторгом смотря на сильных шиноби.

Седзи в таверне распахнуты настежь. На улице было до сих пор жарко, солнце по-прежнему неумолимо светило над головами обывателей, разморяя, не давая работать в полную силу, и только когда светило садилось за горизонт, окрашивая небо в бледно-голубой с оттенками оранжевого у горизонта цвет, люди спокойно вздыхали и выходили на залитые канувшим солнцем улицы, погружающиеся в прозрачные сумерки.