В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

К коже босых горячих ног постоянно прилипали мелкие листочки, камушки и пыль. К тому же, было холодно и неприятно стоять на твердой земле, да и в леденящей мокрой траве не было лучше.

Громкий крик ласточек, крик, который почему-то до боли глубоко внутри любил слушать Итачи, разносился все громче и громче, отчаянно нарастая, звеня своей оглушительностью в ушах.

Итачи любил те вечера, когда солнце уже садилось за горизонт, покрывая все голубыми сумерками. Тогда в последних аккордах сливались голоса птиц и насекомых, вспыхивали и замолкали, уступая дорогу безмолвию ночи.

Итачи тяжело дышал, из последних детских сил маленькой руки сжимая казавшийся невероятно тяжелым и огромным кунай. Итачи почти не играл с другими детьми в их шумные игры. Не хотел, не было интереса, его не звали, да и без того были более любопытные занятия. Отец давно показывал сюрикены и кунаи, соблазняя ими, это нравилось Итачи, как и мысль о том, что он когда-нибудь станет лучшим шиноби в истории деревни.

В нем росли тщеславие и честолюбие; то, что его ставили выше других детей, не могло повлиять на него в положительном плане. Борьба с этими чертами и одновременное покорение и потакание им — мальчик и боролся, и сдавался: он был слаб, чтобы понять и себя, и истинные цели.

Фугаку стоял напротив, скрестив руки на крепкой груди. Он оценивающе и пристально осматривал уставшего сына и, наконец, произнес:

— Ты просто ленишься. Представь, что я твой враг, я сейчас убью тебя. Нападай, попытайся ранить меня.

Итачи молчал, по-прежнему сжимая в руке оружие. Сделал шаг — и внезапно споткнулся, падая на колено. Кунай выпал из рук, Итачи продолжал тяжело дышать.

Это был второй час изматывающей тренировки. Второй час бессмысленных слов отца, игр с настоящим оружием. Спина вспотела, и рубашка прилипла к влажной коже, неприятно стягивая движения. Итачи подобрал кунай, вставая с земли.

Он никогда не говорил: «Я устал, я не хочу». Он молча делал то, чему учил отец. Он сам же и хотел этого.

Но сегодня Итачи действительно устал. Смотря под ноги, он понимал, что вряд ли сможет двинуть ими.

Фугаку вздохнул, потирая лоб. Разумеется, он был чрезвычайно доволен успехами сына, который меньше чем за неделю уже научился кое-как нападать в его пятилетним возрасте, когда некоторые дети до сих пор плохо владеют своим телом, но сегодня его сын был слишком вялым и непохожим на себя.

— Итачи, — Фугаку серьезно и требовательно посмотрел на сына. Тот как всегда внимательно взглянул на отца, поднимая вверх свое детское лицо. — В жизни бывают такие моменты, когда у тебя нет сил, но нужно бороться. Сила заключена именно в том, чтобы преодолевать такие моменты. Я знаю, что ты еще ребенок, тебе рано овладевать искусством шиноби, но ты от рождения способный к этому, я не могу пустить такой талант на самотек. Смотри, чему ты уже научился. На тебе лежит будущее клана, на тебе лежит сотня жизней, на тебе лежит деревня. Забудь, что я твой отец. Нападай как на врага. Помнишь, как люди на войне из последних сил вставали? Давай, Итачи, напади, забудь об усталости и чувствах. Тут, на тренировках, я тебе не родитель, а всего лишь враг. Напади, не стой! — Фугаку кричал, но Итачи не шевелился, только сжимал и разжимал руку, смотря вперед.

— Не будь слабаком, давай, не разочаровывай меня. Итачи! Ты должен делать то, что я говорю.

Стиснув зубы, Итачи сделал неуверенный шаг вперед, еще один, еще и, наконец, сорвался с места, налетая на отца. Тот отошел в сторону, но Итачи нападал, судорожно вдыхал и выдыхал воздух, пока руки Фугаку не повалили его на землю.

Поражение.

Он еще слишком слаб.

Итачи так и остался лежать, закрывая от изнеможения глаза. Единственное, что он сейчас чувствовал, это ненависть.

Обязанный отцу, обязанный клану, обязанный деревне.

Всегда кому-то обязанный почти с рождения.

Даже честолюбие не имело тут своей роли.

Итачи был не глуп в свои пять лет, прекрасно понимал все как взрослый.

От него что-то хотели, требовали, вынуждали что-то делать. Все, всегда, всю маленькую жизнь.

Гадко. Как же это гадко! Это неправильно!

Итачи стиснул зубы, вставая и чувствуя, как ему за плечи помогает подняться отец.

Странная вспышка отвращения. Впервые в жизни он испытывал такое отвращение. Итачи не мог понять, почему его испытывает.

Фугаку поджал губы, виновато отряхивая спину сына и понимая, что переборщил.

— Ладно, Итачи, на этом все, — он погладил сына по голове. Итачи все так же молчал.

— Ты молодец, я горжусь тобой. Что и следовало ожидать от моего сына, — Фугаку хотел было присесть перед мальчиком и стереть с его щеки пыль, пусть изменить своему методу воспитания, но приласкать выкладывающегося на полную сына, как внезапно позади раздался хриплый женский крик:

— Фугаку-сан!

Отец и сын как по команде одновременно посмотрели в одну сторону.

На краю тренировочной площадки у веранды дома стояла одна из их родственниц, старая тетка, хозяйка пекарни. Она, приложив руку к вздымающейся груди, тяжело дышала, видимо, очень спешила найти главу клана.

У Фугаку к горлу стремительно подкатил комок. Не успел он что-то сказать, подумать или сделать, как женщина крикнула, махнув рукой:

— Сын, у вас опять родился сын!

Итачи безразлично и безучастно переводил взгляд от отца к тетке, не слушая, о чем они говорят между собой. Потом он равнодушно отвернулся в сторону, пользуясь тем, что отец отвлекся.

Итачи смотрел на птицу. На серую маленькую птицу, опустившуюся недалеко на траву. Она даже не то чтобы опустилась, а неуклюже упала в заросли репейника и начала там трепыхаться, жалобно открывая свой клюв и всплескивая крыльями. Потом, выпутавшись, распласталась по земле и завозилась там, потягивая за собой одно из крыльев.

«Подбита», — Итачи долго еще смотрел, как птица пытается взлететь, тянется, но помочь он ей ничем не мог. Ему хотелось ее взять на руки, осмотреть, Итачи как никогда было жаль живое существо, но двинуться с места он не мог: за руку его держал отец.

Итачи напряженно и жалобно смотрел на держащую его ладонь и начал тянуть ее на себя, неприятно сморщивая свое красивое лицо. Он не мог понять, что сейчас владело им. Лихорадочное желание освободиться, почти страх и ужас, но тетка ушла, а отец повернулся к Итачи, и тот застыл, с изумлением и недоверием вглядываясь в лицо Фугаку.

Тот улыбался. Искренне и открыто, смотрел как будто и на сына, и сквозь него одновременно. Присел перед Итачи и взял его под руки, резко отрывая от земли и поднимая вверх, усаживая тем самым на свои руки.

Поцеловал. Впервые за много лет поцеловал своего сына в лоб, крепко обнимая его.

Итачи странно и как будто в ступоре смотрел на своего отца, сбитый с толку неожиданной лаской и даже недовольный ей: он не был привык к этому.

— У тебя родился младший брат, Итачи, — Фугаку заглянул в глаза старшего сына, чтобы увидеть там радость или ревность, но то, что он заметил, неприятно поразило его.

Это был абсолютно пустой и безразличный взгляд невероятно темных глаз. На лице не вспыхнуло ни эмоции, скорее наигранное недоумение, спокойное и безмятежное.

Это был чужой взгляд. Странный взгляд, которого Фугаку раньше не замечал. Совсем не детский, но и не взрослый, по-неземному серьезный и холодный. Не взгляд ребенка на своего родителя, что-то другое, невероятно незнакомое, опасное.

Взгляд, оставшийся на всю жизнь.

Выражал он один-единственный вопрос: «И что?».

В рождении брата Итачи не видел ничего необычного. Просто еще один ребенок в семье, о котором будут так же заботиться. Никаких эмоций, нет даже любопытства к новой жизни. Просто недоумение от внезапной радости отца.

Фугаку, избегая смотреть в глаза сыну, немного встряхнул его.

— Ты не рад?

Итачи пожал плечами.

— Ничего, — Фугаку опустил сына на землю, — познакомишься с ним, и он тебе обязательно понравится.

— Хорошо, отец.