В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Привет, брат, — Итачи усмехнулся.

Неожиданно искренне и тепло.

Фугаку молча стоял в дверях. Он редко видел старшего сына таким странным и не смел даже подойти и нарушить гармонию, от которой нечто глубоко внутри почти неприятно сжалось……

Микото четко отпечатала на свитке последний символ и аккуратно, чтобы не размазать густые чернила, свернула тонкую бумагу, протягивая ее мужу. Фугаку, снова опомнившись от своих мыслей, взял в руки протянутый ему сверток и потянулся за печатью с гербом клана.

Итачи не сошел с ума, не развратился, не стал безумцем.

Та улыбка не была братской. Итачи не знал, что такое братские и не-братские чувства. Он чувствовал, что чувствовал, для него все было одно, он раз и навсегда полюбил и зациклился на том, что дало ему почувствовать собственную силу и значимость. Как и Саске.

Почему?

Фугаку не мог понять, от этого ему и хотелось рвать на себе волосы с горькой досады. Он никогда не понимал своих детей и то, что связало их.

Печать шлепнулась о свиток. Готово.

Внезапно с веранды в гостиную резко упала большая тень, послышался звук громкого шарканья обуви и скрип доски. Микото и Фугаку разом обернулись.

Наруто, громко дыша от быстрого бега и задыхаясь, стоял у открытых седзи, не смея в обуви ступить дальше порога дома. Он держался за раздвинутую ширму и его взгляд выражал такую решительность, что Фугаку, нахмурившись и подумав сначала о том, чтобы прогнать раздражающего своей бестактностью наглеца, не сказал ни слова, лишь вопросительно изгибая бровь и ожидая объяснений того, что значит столь дерзкая выходка.

Микото же, побледнев от неожиданности, расслабилась, так же останавливаясь взглядом на непрошенном госте.

— Простите, — поклонившись, быстро сказал Узумаки, шумно сглатывая и оттирая со лба пот. — Мне Саске как-то показывал черный ход, я вошел без спроса, потому что у парадного входа вы не отвечали.

— Что тебе нужно? — голос Фугаку был спокоен, но тверд и насторожен. Он не любил Наруто.

— Я понимаю, что вы никогда не были рады меня видеть, а тем более сейчас. Я бы не пришел и не потревожил вашего спокойствия, но я хочу помочь Саске. Если вам что-то нужно, просите, я помогу всем, могу я или нет. Я не брошу своего друга в беде. Я сделаю все, что угодно, Фугаку-сан, Микото-сан.

Микото, с осторожностью смерив Наруто взглядом темных глаз, вопросительно взглянула на Фугаку, будто спрашивая, стоит ли доверять мальчишке. Отец семейства молча, как будто так же раздумывая над чем-то, потянулся за печатью, снова скрепляя ею другой край свитка. После минуты молчания, мужчина, наконец, поднял голову, сжимая в руках сверток:

— Чем же ты поможешь, желторотый?

Наруто нахмурился, явно уязвленный в больное место несправедливой усмешкой.

— Ты ничего не сделаешь, такие как ты в таких ситуациях сидят дома и не высовываются. Но если действительно так сильно хочешь помочь, — Фугаку ловко кинул свиток Узумаки, который с быстротой молнии цепко схватил его, — то отнеси это к Шимуре Данзо-сану лично ему в руки. Попроси письменного ответа сразу же. Потом принесешь. Хокаге нет смысла показывать, глава Корня АНБУ сам все решит.

— Это поможет Саске? — Наруто, прищурившись, осмотрел свиток.

— Надеюсь, — Микото встала с пола, оправляя край кимоно.

Наруто, прижав руку к налобной повязке со знаком шиноби деревни Листа, поклонился.

— Да, Фугаку-сан, Микото-сан! Я клянусь, что не подведу вас, те байо!

***

Раздался глухой короткий стук по другую сторону двери, как будто что-то нечаянно уронили; чьи-то приглушенные голоса, доносящиеся как жалкий и подвывающий гул ветра в пустых трубах домов осенью. Саске приоткрыл сонные глаза, морщась от боли, когда попытался сесть удобней; затекшее тело отказывалось двигаться, как будто оцепенев после долгой ночи.

Сколько прошло часов или минут?

Итачи еще спал; скрестив руки на животе и подогнув под себя ноги, он настолько сжался от холода, что казался совсем хрупким и беззащитным больным. Оба брата сидели, прислонившись к холодной стене камеры и прижавшись друг к другу, чтобы можно было согреться. Голова Итачи по-прежнему лежала на плече младшего брата, и тот аккуратно поворачивался, распрямляя затекшие от сидения мышцы ног.

В любом случае, они были шиноби, поэтому ничего страшного во всем этом Саске не увидел. Намного хуже были ситуации.

Оставив Итачи одного досыпать на холодном полу, Саске стал прохаживаться взад-вперед, разминая плечи и шею, болевшую после того, как он всю ночь утыкался в плечо своего старшего брата, а потом еще и держал его упавшую от усталости голову, меняясь с ним ролями.

Опять послышались чьи-то приглушенные дверью голоса. Саске остановился, нахмуриваясь. Он понятия не имел, сколько сейчас времени: день, ночь ли, утро. Совершенно бесшумно Саске подошел к двери, вставая перед ней на сбитые и грязные колени. Руки принялись нащупывать хотя бы один маленький замок, хоть какую-либо щелочку, чтобы посмотреть в нее, но все было намертво глухо. Саске продолжал как слепой шарить кончиками пальцев по холодному и тяжелому полотну, пока не застыл под голос брата:

— Бесполезно.

Итачи уже стоял на ногах, так же как и Саске пятью минутами раньше разминая онемевшее тело. Морщась, он растирал поясницу, смотря сквозь темноту вперед, на своего младшего брата, и даже казалось, что в блеснувших глазах напротив Саске прочитал выражение насмешки.

— Что ты там делал? Рыл подкоп?

Судя по голосу, усмешка все-таки не показалась и была более чем реальной. Саске невозмутимо встал, небрежным рывком отходя от двери.

— Ничего, — хладнокровно отрезал он, с досадой садясь рядом со стоящим братом, опять же к спиной к стене, и вытягивая вперед ноги.

Итачи промолчал, присаживаясь так же вниз.

Они молчали. Саске прожигал задумчивым и отрешенным взглядом земляной пол, его брат не двигался, неподвижно смотря в сторону. Пряди его смольных волос опустились на, казалось, еще больше побледневшее и осунувшееся от голода и усталости лицо, на котором залегли тяжелые отекшие синяки.

Шорох одежды — и Саске убирал со лба Итачи длинную челку, тщательно и настойчиво отводил ее назад, старясь не смотреть в глаза брата, чей прямой пристальный взгляд пронизывал его насквозь. Он знал этот взгляд: холодный, усталый, отрешенный и совсем чужой, не того странного и родного Итачи, теплого и живого, а холодного и жестокого шиноби, расчетливо убивающего других.

Непробиваемая ничем и никем маска, застывшая на лице на всю жизнь. Глаза, которые когда-то бросили отца в холодный пот.

В них всегда было что-то мертвое, но в то же время удивительно мягкое.

Саске привык к этому с колыбели, никогда не боялся, не обращал внимания — он не знал другого Итачи, и более эмоциональным, как в постели, он уже казался ему странным.

— Из-за чего ты мучаешься, Итачи?

— Мучаюсь? — брови Итачи приподнялись от удивления.

— Ты меня не обманешь. Ты потерял со вчерашнего дня спокойствие, сегодня же как будто не можешь найти себе места. Я чувствую это. Из-за Шисуи? Из-за предательства Скрытого Листа? Я думал, ты будешь неприкосновенен, но я не знал, что Коноха настолько подла. Настолько, что даже тебя поставили в один ряд с другими преступниками.

Итачи молчал, прямо смотря в глаза брата. Тот так же замолк, вглядывался в лицо напротив, пока после минуты молчания не выдавил глухим голосом:

— Из-за меня?

Итачи отвел глаза вниз. Саске нахмурился.

— Из-за меня, значит.

Братья молчали. Младший смотрел в сторону, задумавшись; Итачи пошевелился, и Саске поднял голову.

Протянул руку, стер с теплой и осунувшейся щеки старшего брата пыль; хотел что-то сказать, родное и ободряющее, чуть подаваясь вперед, но тут же в двери загремели замки, и братья отодвинулись друг от друга, напряженно всматриваясь вперед.

В проеме прохода, залитого так давно не видимым глазами светом, стояли четыре человека в масках на лице. Один из них, держа в руках веревки, шагнул вперед, словно не видя испепеляющего взгляда, посланного Саске: