Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

я не разрешила.

И ты отправил на свидание другого. Который, кажется, даже и не курил.

66.

238

3 октября 2013

Когда мы с тобой впервые поехали на сочинский

“Кинотавр”? Кажется, в 1993 году? Или в 1994-м?

Гостиница “Жемчужина” с видом на море казалась

нам роскошной, жареный сулугуни и форель

в прибрежном кафе — вкуснейшими, город в цветущих

розах — расслабленным и симпатичным. Вокруг —

куча друзей, знакомых, знаменитых и красивых лиц.

Жаркая атмосфера взвинченной чувственности и все-

дозволенности — многие, конечно, отправлялись на

“Кинотавр” не за кино, а за ликами любви. Фильмы

с утра до вечера. Ты набирал известность в профес-

сиональной среде и щедро расточал свое обаяние

во все стороны.

На “Кинотавре” мне пришлось поработать,

потому что пригласили меня при условии, что я буду

переводить с английского (твой статус еще не позволял

тебе взять жену). Это было своего рода авантюрой —

мой английский хромал. Но другого выхода не было.

Мне пришлось переводить иностранные пресс-

конференции. Когда кто-то из зала поправил неточ-

ность в переводе, ты вскочил с места и принялся меня

защищать. Но кончилось всё хорошо, я выехала на

фантазии и лекторском опыте. А потом меня даже

приставили к приехавшему на фестиваль с “Присцил-

лой, королевой пустыни” Теренсу Стампу.

— Это круто, Иванчик, он же играл у Пазолини

и Шлезингера, трахал Брижит Бардо и Джули Кристи, а потом на десять лет свалил в Индию! — сказал ты.

Высокий и седой Стамп приехал с красивой

блондинкой, которая была едва ли старше меня, —

у нас тогда еще не принято было окружать себя юными

239

моделями, все как-то по старинке занимались любовью

с социально близкими. Мы с ними ездили на сталинскую

дачу. Я говорила ему, что всё это тотальный фейк и что

Сталин на этой даче вряд ли бывал. Но Стамп всё

равно с интересом рассматривал окна, расположенные

высоко, выше человеческой головы:

— Это чтобы нельзя было выстрелить в окно.

Cталин ведь был параноик, — объяснял он нам.

Эту дачу можно было арендовать — как

мини-отель. Специально для гостей в столовой стояла

восковая фигура Сталина. Это и впрямь были

безумные времена.

Киношный мир я тогда знала не слишком хорошо, была зажатой и застенчивой, особенно с известными

людьми. К тому же я казалась себе недостаточно худой.

Перед отъездом подруга отдала мне купальник с юбоч-

кой безумной гавайской расцветки, который до сих

пор лежит у меня в черногорском шкафу — я только

вчера в нем плавала. Ему больше двадцати лет! Когда

я вышла в нем на сочинский пляж, я ужасно стеснялась

несовершенства своего незагорелого тела. Мы с тобой

подошли к группке питерских критикесс, и одна из

них замахала на меня руками:

— Уйди, уйди, не хотим рядом с тобой стоять, у тебя фигура!

Ну ничего себе! У меня? Фигура? Никогда бы

не подумала. У меня всегда были проблемы, которым

тогда не знали названия — body image, food issues, анорексия, орторексия, булимия. (Ты сейчас сказал бы:

“Брось, Иванчик, это всё докторские выдумки”.) Помню, как я сидела в столовой “Кинотавра”

напротив Ларисы Гузеевой — совсем худенькой, стри-

женной под мальчика, зеленоглазой, ослепительно кра-

240

сивой. Я помнила ее еще по Моховой, она училась на

выпускном актерском курсе и снималась в “Жестоком

романсе”. Однажды жаловалась мне на институтской

лестнице, что у нее совсем нет груди, завидовала моему

третьему размеру и поднимала футболку, чтобы пока-

зать, какая она печально-плоская. Так вот, Лариса, возившая вилкой по тарелке кружочек свежего огурца, подняла свои прекрасные затуманенные глаза и сказала:

— Когда влюбляешься, ничего не идет в горло, ну просто ничего.

В нее тогда страстно влюбился поляк Богуслав

Линда, приехавший на “Кинотавр” с какой-то карти-

ной. Я испытала болезненный приступ зависти. Да, я, конечно, любила тебя, но я скучала по этому острому

чувству — начала любви. Когда пропадает аппетит, мир

заволакивает туманом и в голове только одна мысль.

Недавно я испытала это — с моим новым

Сережей. В первый наш с ним месяц или два я, как

Гузеева на “Кинотавре”, не могла ни есть, ни спать, похудела на несколько килограммов, мгновенно похо-

рошела и засветилась изнутри, как все влюбленные.

Сережа страшно радовался, когда окружающие говорили

мне, что я потрясающе выгляжу и что у меня счастливые

глаза.

— Это ведь из-за меня, да? — спрашивал он.

— Конечно, из-за тебя, — отвечала я. — Ты же

знаешь, что лучшая диета — это любовь.

Тогда, на первом “Кинотавре”, я страстно захотела

снова испытать то, что испытывала Лариса Гузеева, с туманными глазами возившая огурец по тарелке.

Захотела влюбиться. Пусть ненадолго.

Не знала, что ненадолго — не бывает.

67.

242

5 октября 2013

Почему-то сегодня хочется рассказать тебе про мои

body issues. Раньше я понятия не имела, что такое

булимия, и не считала свою юношескую привычку

засовывать два пальца в рот после плотной еды, куска

торта или четырех порций мороженого чем-то опасным.

Разумеется, я не подозревала, что это болезнь. О том, что иногда я это делаю, ты не подозревал. Опасной

формы это не принимало, и мне казалось, что всё под

контролем. Сейчас я всё знаю про булимию принцессы

Дианы или Джейн Фонды. Будучи воплощением

здоровья американской нации и проповедницей аэро-

бики, Фонда в течение почти двадцати лет страдала от

булимии, скрывая ее от всех. Вылечилась только после

сорока — и очень пронзительно рассказала об этом

в своей книге My life so far. И Дайан Китон тоже рас-

сказала невероятно откровенно — в недавно изданной

автобиографии. Ее булимия длилась пять лет, пришлась

на годы жизни с Вуди Алленом и обретала какие-то

раблезианские формы. Три немыслимые трапезы в день

(меня тошнило, даже когда я читала списки тех

продуктов, которые она ежедневно в себя заталкивала), три рвоты в день. До такого я, конечно, не доходила.

К тому же в первые два-три года нашего брака

приступов у меня не было, я ведь уже писала, что

лучшее лекарство от булимии — взаимная любовь.

Начинались эти постыдные удовольствия (чуть

не написала “преступления”) и последующие за ними

наказания, когда внутри поселялась тревога.

— Почему же это с тобой было? — спросил бы ты.

— Потому что я хотела быть худой и красивой.

Но при этом мне нужно было сладкое счастье, сиюми-

243

нутный комфорт и легкое удовольствие, которое может

подарить еда. И еще я почти сладострастно ненавидела

себя за свою слабость.

— Но ты была худой и красивой.

— Я знаю. Но я такой себя не чувствовала.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Мне было стыдно.

Год назад, за несколько месяцев до того, как

я впервые притянула к себе голову Сережи для поцелуя, я пошла к юнгианскому психоаналитику, чтобы спра-

виться со своей то и дело возвращающейся булимией.

К тому времени я прекрасно понимала, что это не

распущенность, а серьезная болезнь. Ты большинство

психоаналитиков считал шарлатанами. Но Таня Ребеко

оказалась большим профессионалом и помогла мне. На

первом же сеансе я рассказала ей о тебе и о своей жизни

с тобой (с живым и с мертвым). И она воскликнула:

— Господи, да вы его до сих пор любите, бедная!

Я немного растерялась. Ничего нового она мне не

сказала, но все-таки вот так отчетливо я это никогда

не формулировала. Но вылечила меня не она, а Сережа.

После того как мы впервые поцеловались, мне ни разу