Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

кассир, вы убили кассира”.

Элла меня многому научила. Например, выбирать

одежду в комиссионках. Она как-то безошибочно

вытаскивала из груды тряпок именно то, что было

нужно мне. Платье-матроску, пальто-шинель, черную

сумку на длинном ремне. Всё это я и сейчас с упоением

бы носила. Я любила мужские вещи и галстуки. Она

261

качала головой:

— Уж слишком по-лесбийски, особенно с вашей

короткой стрижкой.

Я любила — и люблю до сих пор — надевать грубые

ботинки. Элла говорила:

— Только с женственным платьем.

Я выбирала модные тогда легкие духи с

кислородно-арбузными запахами.

— Не надо, ими душатся все. Эротичные духи

должны слегка отдавать трупом (!). Ну или быть

умными.

На такие “умные” духи — Knowing от Estйe Lauder — она подсадила меня на несколько лет. Они

мне нравятся до сих пор.

Именно Элла отвела меня к Тане Котеговой.

Сказала, что это талантливый модельер и интересная

женщина. Ну, не совсем модельер, а скорее кутюрье, портниха в лучшем смысле слова. Вещи делает каче-

ственные, классические, женственные, их можно

носить годами. Крохотное Танино ателье находилось

неподалеку от “Ленфильма”, на Каменноостровском.

Я попала в волшебный мир. Опьянела от количества

красивых вещей, чувственных тканей, старинных зер-

кал, от самой рыжеволосой Тани с выбеленным безбро-

вым лицом и узкими глазами, похожей на Сильвану

Мангано и на Соню Рикель. Котегова надевала на меня

платье за платьем, костюм за костюмом. Я смотрелась

в зеркало и испытывала примерно то же чувство, как

когда-то в Америке, когда парикмахер Питер остриг

мои длинные волосы.

Снова мне казалось, что я впервые вижу себя.

Узнаю себя настоящую. Вот в таких длинных, до щико-

лотки, платьях, в шелковых белых блузках с удлинен-

262

ными, как у Пьеро, рукавами, в мягких полосатых

костюмах-тройках, надетых на голое тело. Из зеркала

на меня смотрела другая женщина. Даже фигура изме-

нилась: откуда-то появилась талия, распрямилась спина, вытянулась шея, запястья и щиколотки оказались тон-

кими и породистыми. Котеговские вещи стоили по тем

временам огромных денег, позволить их себе я не

могла. Но я уже знала, что должна их иметь! Самым

дешевым было длинное шерстяное, скроенное по

косой, “школьное” черное платье с белым круглым

воротничком и белыми манжетами. Я заказала его, также купила сливочную шифоновую блузку с пуго-

вичками, обтянутыми атласной тканью, — в ней был

какой-то изъян, вроде зацепок, так что можно было

взять задешево. И еще заказала длинную, почти до пят, черную юбку, сшитую клиньями, и блузку в белый

горошек. Как буду расплачиваться, не задумывалась.

Пребывала в состоянии счастливого опьянения.

Котегова потом жаловалась Элле:

— Ведь я для таких женщин и шью! Высокая, красивая, умная, такая шикарная стрижка! А выбрала

всё самое банальное и дешевое, ну как же так!

Вечером я, захлебываясь, рассказала тебе про

Котегову и про то, что я наконец-то обрела себя, свой

стиль, свое “дамское счастье”. Ты внимательно выслушал,

сказал, что деньги попробуем найти — вроде есть

какая-то заначка.

— А можно я закажу костюм-тройку? Серый?

— Он сколько стоит?

— Тысячу долларов, кажется.

— Иванчик, ты с ума сошел? Ты — дай бог —

двести в месяц зарабатываешь.

Но в меня уже проникла эта отрава. Одежда стала

263

моим наркотиком — на много лет. Самым опасным

было то, что одеваться я не умела. Я верила в то, что

одна базовая вещь делает образ, а значит — вещь долж-

на быть дорогой, брендовой, роскошной. Я не пони-

мала, что образ создается сочетанием разных вещей, совсем не обязательно знаковых — и даже не обяза-

тельно красивых. И уж совсем не обязательно дорогих.

А тогда я чувствовала себя сказочной замарашкой, которую котеговские наряды превращают в принцессу, замирала от счастья, купив очередную вещь. Я, как Лев

Бакст, написавший об этом в одном из писем, верила

в то, что, надев новый костюм, я начну волшебную

новую жизнь — как новую пьесу. Во мне медленно, но неотвратимо рождалось желание перемен.

Но я этого, конечно, не понимала. И не понимала, что, вместо того чтобы купить пять новых платьев, нужно купить хотя бы пять правильных аксессуаров —

без них платье будет выглядеть случайным и даже

нелепым.

Следующий год прошел в попытках заработать

деньги на то, чтобы купить побольше котеговских

вещей. Мне казалось, что я зарабатываю сама — вот

написала еще статью, вот начала делать колонку для

английской газеты. Но, конечно, зарабатывал на мой

новый гардероб ты. В итоге у меня появилось три

костюма-тройки. Вечерний — свободный, атласный, черный. Повседневный — двубортный, полосатый, серый. Еще один черный — мужской, узенький.

Таня завязывала мне на шею платочки — вместо

дешевых украшений, которые я до этого так любила.

И объясняла, как правильно подбирать к вещам обувь.

Но мне ее советы казались невыполнимыми. Что значит

надеть зеленые остроносые замшевые ботинки с черным

264

костюмом? Я же буду похожа на клоуна? Как многие

неуверенные в себе люди, я предпочитала минимализм, который Вивьен Вествуд однажды точно назвала

“страхом совершить ошибку”. Вся моя обувь была

похоронно-черной.

Какие-то из нарядов от Котеговой сохранились

у меня до сих пор. Больше всего я любила длинное

махровое бежевое пальто-халат, оно и в самом деле было

роскошным. Когда и как я от него избавилась —

не помню. Несколько раз в жизни у меня случались

истерические приступы, когда мне хотелось выбросить

большую часть своих вещей — а вместе с ними

выбросить и часть своего прошлого. Если бы это было

так легко...

Ты к моему фанатичному увлечению относился

спокойно. Котеговские вещи тебе скорее нравились, хотя безумного восторга не вызывали, были уж слиш-

ком женственными, слишком классическими. Тогда

я надолго отказалась от джинсов с футболками

и курток. Тебе было приятно, что ты можешь

позволить себе одевать меня так, как мне хотелось.

Почти все деньги уходили на мою одежду. Не помню, чтобы ты когда-либо сказал мне “нет”. Ты говорил:

“Попробуем”. Пытался где-то заработать, получить

очередной гонорар, прочитать очередную лекцию.

А мне всё было мало, хотелось еще и еще. Соблазн был

огромным. Однажды ты сказал мне:

— Если бы ты жила в Москве, ты, наверное, уже была бы главным редактором какого-нибудь

“Домового”.

Меня это позабавило — “Домовой” был тогда

единственным глянцевым журналом в стране. Ты

оказался, как всегда, прав — примерно там я в конце

концов и очутилась.

Желание денег разъедало душу. Я задумывалась

о другой карьере и другой работе.

Мысль о другом мужчине в голову не приходила.

73.

266

29 октября 2013 года

— Иванчик, не связывайся с маманей, — сказал ты, когда Люба Аркус предложила мне поработать редак-

тором в “Сеансе” на полставки. — Потом будет не

уйти. Выбираться из “Сеанса” надо очень аккуратно, как ногу из болота тащить.

Дело не в том, что ты не любил Любу, “рыбу души

твоей”. Ты по-своему любил ее. Но ты предпочитал

держаться подальше от чрезмерных женских эмоций

и от компаний единомышленнников, склонных

к пению хором. Как однажды сказал Лёня Десятников:

“От них несет смрадным дыханием нашего детства”.

— Имей в виду, на полставки не получится, —

сказал ты. — Будешь там дневать и ночевать.

Я не послушалась. Во-первых, я была уверена, что

смогу держать дистанцию. Почти везде и всегда мне