Воспоминания. Стихи. Переводы

(Второе «я»!) — ко мне прилип.

Я на него бывал в обиде,

Но он все кажется родным,

И я пою, как пел Овидий,

В Констанце вспоминая Рим.

1933

137

ЖИЗНЬ — ОЖЕРЕЛЬЕ ДНЕЙ

Я больше думать не хочу,

Что я когда-нибудь умру.

Я солнечному рад лучу

И поутру и ввечеру.

Встряхнись! Какой веселый день!

Шумят московские дворы.

Как нить в иглу, себя продень

В галдеж и радость детворы.

Земля в рубашке муравы,

Поет над головою дрозд,

И вдруг сквозь вырезы листвы

Прорвутся копья острых звезд.

Ты, как каменья нанижи

Мгновенья беглые на стих,

И межи их в одно свяжи.

Жизнь — ожерелье дней твоих.

1935

138

ДЖИНН ВЫПУЩЕН НА ВОЛЮ54

ИЮЛЬ 1914 ГОДА

Когда раскрыл я том неповторимой прозы

На «Выстреле», меня кольнула в сердце 6оль.

Сухие лепестки давно бескровной розы

Мне вдруг напомнили живую центифоль.

В Париж перенесло меня воображенье.

Жизнь мирная течет. В листве — клочки небес,

Органный шум дубов, стук дятла, растворенье

Всех запахов земли в Булонский манят лес.

Четырнадцатое июля. Вальсы. Танго.

И туча мошкары. Несносная жара.

А пляшут без конца. Все пляшут: люди с Ганга,

С Луары и Янцзы, и Тибра, и Днепра.

На площади кипит безумное веселье.

На волю высыпал восторженный народ.

Бумажных фонарей танцует ожерелье

Между платанами. Четырнадцатый год!

Ночь сожжена. Стою пред армиллярной сферой.

Хлопушек дальний треск еще гремит в ушах.

Светает. Вырезы на фоне дымки серой

Дельфинов бронзовых, коней и черепах.

Кто знал, что это — час агонии Европы,

Что ей готовится иной — кровавый пир,

Что императоры под мир ведут подкопы,

Что дула гаубиц направлены на мир?

139

Забыл я центифоль и в коридорах леса

Завесы лиственной темно-зеленый тюль.

Да, «Выстрел»... С выстрелом предательским в Жореса

Иллюзиям людей итог подвел июль.

Безоблачные дни летят к чертям куда-то.

Как прежде жил, ты жить не будешь, человек!

В мир счастья призрачный не может быть возврата —

И девятнадцатый вмиг оборвался век.

Кипели, как в котле, высокие вокзалы,

И красные штаны заполнили Бульмиш*.

Где вы, вчерашние веселые кварталы

И пестрые цвета плакатов и афиш?

Кимвалов молнии на солнце!.. Гло ток сотен

Рев — как страшен он! Истерика святош,

Визг вынырнувших толп из темных подворотен,

И стекла выбиты под вопль — «А-bas, les boches»!**

Так началась война...

1935

* Бульмиш — сокращенное название бульвара Сен-Мишель.

**«Долой бошей» (фр.). Боши — презрительная кличка немцев во Франции.

140

НА СЕВЕРНОМ ВОКЗАЛЕ

Человеческая давка,

Море черное голов.

Это — первая отправка

Необстрелянных бойцов.

Рвутся с песней Деруледа,

Тесен Северный вокзал,

«То поет сама победа!» —

Парень матери сказал.

Надрывается старуха.

Слов не слышно. День горяч.

От волненья в горле сухо:

— Мать! Ну, милая! Не плачь!

Паровоза стон протяжен

Переполненный вагон.

Завтра будет песня та же,

Те же крики, тряска, стон.

1935

141

* * *

Что было тогда? Я пушинкой летел,

Голодный и тощий, по шумным бульварам.

От первого окрика трусил, робел,

Бежал по хрустящим листвой тротуарам.

Париж был охвачен военным угаром.

Себе я отрезал дорогу назад,

И люди меня окружали чужие.

Приютом мне стал фешенебельный сад,

Где музы и фавны белели нагие,

Где я тосковал по далекой России.

142

«УЛЕЙ»

В углах потолка — паутины.

Не слышны ткачи-пауки.

И пыльные окна старинны,

И ясности дни далеки.

Разбитые кресла и стулья.

Лишь глина и гипс в ателье.

В тоске выбегаю из «Улья»,

Из комнаты темной Шарлье.

В нем скучено жили евреи,

Поляки, испанцы, румын,

Художники, что победнее.

Меж ними австриец один.

Мечтатели, сидя без хлеба,

Со страстью работали там.

Гром грянул из ясного неба

И жизнь расколол пополам.

На травке заглохшего сада,

В биеньи тревожном сердец

Друг к другу мы жались, как стадо

Покорных и робких овец.

Вели мы горячие споры

И спрашивал каждый из нас:

Должны ль мы идти в волонтеры?

Что делать должны мы сейчас?

143

В малиновой россыпи блесток,

На плоскости синей стекла

Луч вспыхнул, и был он так хлесток

Пред тем, как нахлынула мгла.

Из сумерек серого зданья

Один человек прибежал.

Когда воцарилось молчанье,

Он нам, задыхаясь, сказал:

— «Вот только что в комнате пятой

Австриец покончил с собой!»

Мы встали с травы перемятой,

Подстегнуты тайной чужой.

То третьего августа было:

Австриец покончил с собой!

Молчанье мне горло сдавило,

И был я подавлен тоской.

Гадал я, что будет со мною?

А думать осталось два дня.

Я медной полушки не стою,

Ведь паспорта нет у меня.

Идти в легион иностранный?

Зачем же вступать мне в игру?

Нет выбора — как окаянный

Голодною смертью помру!

1935-1951

144

«ОКОПАВШИЙСЯ»

Я сам с собою говорю: «Да нет же,

Последний су

Еще вчера проел, а там, в коттедже,

Сытнее псу...»

Оттуда томный пшют гулять с болонкой

Идет с утра.

Резной буфет отделкой манит тонкой.

И баккара.

Ломаю голову себе: «Богатый

И патриот...

Кому ж, как не ему пойти в солдаты?

А не идет!..»