Воспоминания. Стихи. Переводы

Тот самый образ каравая

С улыбкой лунной во весь рот.

Передо мной сверкнула пряжка:

— «Ты кто? Ты — русский? Большевик?!

Твой документ!..». Вздыхаю тяжко

В ответ на полицейский зык.

И из кармана Бокового

Разодранного пиджака

Бумагу достаю без слова,

А в сердце ширится тоска.

VIII

Пью молча стыд... От униженья

И боли точно к сердцу кровь

Прихлынула! И отраженья,

В стекле кивающего вновь,

Я словно слышу, удаляясь,

Крик провокаторский: — «Эй, раб!

Зачем, по городу слоняясь,

Ты весь согнулся, духом слаб?»

162

Уже не чувствую озноба,

Но сыро на душе моей.

Внезапно закипела злоба.

А ливни городских огней

От ветра морщились, желтели,

И отражения домов

В стеклянных омутах панели

Разбрызгивались от шагов.

IX

Дождь моросит. Бич ветра хлесткий

Крупою изморози бьет.

С трудом взбираюсь на подмостки

Строенья, как на эшафот.

Вдали от полицейской бляхи

Собраться с мыслями опять,

Развеять призрачные страхи,

Сосредоточиться, понять!..

Мне на подмостках не стоится,

Во мне суставы все трещат,

И пестрых мыслей вереницы,

Как листья, в голове шуршат.

А ветер за ворот бросает

Мне горсти ледяной крупы,

И в дыры башмаков вползает,

И сводит холодом стопы.

X

Но уж в сыром тумане тощем

Чуть зори брезжили, клубясь:

— «Вот только площадь прополощем

И смоем городскую грязь!»

На горизонте сизо-рыжем

Заполыхали пламена:

— «Дурные плевелы мы выжжем,

Ночь нами будет спалена!»

163

Там, за свинцовою завесой,

Там, на восточной стороне,

Лучи, вдруг вспыхнув из-за леса,

Переливались в вышине.

Здесь новые рождались звуки,

И трубы, небо взяв в тиски,

Как угрожающие руки,

Уже сжимались в кулаки.

1949

164

ЩЕПА, ПРИБИТАЯ ВОЛНОЮ

В Париж толкнул его призыв

Свободы. Эмигрант и русский,

Поэт, во Францию прибыв,

Не объяснялся по-французски.

К тому ж карман его был тощ

Не меньше, чем его желудок;

И сеял частый мелкий дождь.

Как тут не потерять рассудок?

Он растерялся. Ночь и мгла.

Куда пойдешь порой ночною?

И оказался без угла,

Прибитый, как щепа волною,

К чужому берегу, где он

Шатался, никому не нужный.

Так, жизнью вышвырнутый вон,

В садах встречал рассвет жемчужный.

Есть сад в Париже. Тюильри.

Там иногда в тени укромной

Располагался до зари

Поэт, голодный и бездомный.

Не то, что Люксембургский сад,

Спокойный — за оградой длинной,

Оберегающей Сенат

Своей чугунною щетиной!

Менял он часто адреса,

Без адресов слонялся чаще.

Что ж, кто — куда, а волк — в леса:

Не худо и в булонской чаще.

165

Имей поэт хоть двадцать су,

Не трепеща, зубов не скаля,

Ночь он провел бы не в лесу,

А в кабачке рабочем На11е’я:*

Тепло, и на сердце покой,

Тарелка супа, булка с салом...

И почему б часок-другой

Не промурлыкать за бокалом

Не слишком кислого вина?

Откуда взять? Он — безработный!

Давно прошли те времена,

Когда дымился завтрак плотный Пред ним...

1949

* Аль — центральный рынок, «Чрево Парижа».

166

ИЮЛЬСКАЯ СТУЖА

Когда без денег жизни нет,

И денег нет платить по счету

В кухмистерской, тогда, поэт,

Стучись в фабричные ворота!

Не раз он тратил юный пыл

На пивоваренном заводе,

В подвалах ежедневно стыл

С изголодавшимися, вроде

Него, в цех вечной мерзлоты

Спускался...

В холоде сугубом

Заиндевелые цветы

Лепились к пухлым снежным трубам...

Стучал зубами фантазер

В предвиденьи минуты дремы,

Чаны немилосердно тер

Глубокие, как водоемы.

Спускался же туда, на дно,

По лестнице. Когда фаланга

Руки застынет, заодно

В тот миг обдаст его из шланга

Сопляк, мальчишка озорной...

Обдаст струею ледяной!

Поэт проклятьем разражался

И дергался, как сумасброд,

167

И воздух он рубил руками,

Как дервиш: то его трясет,

То заскрежещет он зубами,

Тогда как на дворе — жара,

Лоб как у негра, смугл затылок,

И прячутся в углу двора,

В тенечке мойщики бутылок.

«Когда же прогудит гудок?» —

Мечтает он.

Будь он пролаза,

Наверх взобрался б на часок

И до гудка вздремнул вполглаза!

А в час обеденный свой пай —

Полдюжины хмельного пива —

Отдаст товарищу: — «Хлебай!»

И улыбнется как-то криво...

Он видит радужные сны.

Вздремнет, на самом пекле лежа,

И не прогрев еще спины

Гудок уж слышит.

Снова — то же.

Вновь — область мерзкой мерзлоты.

Бежит по трубам воздух сжатый.

Заиндевелые цветы

Мозги морозят до заката.

И все же счастлив был поэт

И сыт. Ведь, до того (еще бы!)

Жил впроголодь немало лет

И даже не имел трущобы!

...............................................

Поставим точки все над «i»:

Да есть ли те заводы, где бы

Кто добывал за все труды

На все насущные потребы,

И ночью выспался бы всласть,

И хлеба пожевал бы вволю?

168

Зияющая зверя пасть

Его проглатывала долю.

Так средь цистерн студеных он

Перемерзал до полугода,

Пока не выставит патрон

Его на улицу с завода.

1949-1968

169

УЖИН У ВЛАДИМИРА ПОЛИСАДОВА

Я — один. Кому я нужен?

Предоставлен сам себе.

Если набредешь на ужин,

Благодарен будь судьбе.

И в панической тревоге

Я к Владимиру хожу,

Сочиняя по дороге

То, что я ему скажу.

Слово может много значить:

Что сказать? И каждый раз,

Чтобы речь переиначить,

Я жую мочалку фраз.

Это он меня устроил

У ваятеля Шарлье,

Но меня не успокоил

Угол в грязном ателье.

Чем глухая полночь тише,

Тем ужасней слышать мне

Писк неугомонной мыши