Воспоминания. Стихи. Переводы

все тот же товарищ Антон. Сперва он показался мне суровым. Я думал, что он

обрадуется моему приходу, но у него глаза были какими-то отчужденными. За

пять лет разлуки он заметно отвык от меня.

Я напомнил ему о письме, посланном из Берлина, с просьбой помочь

выбраться на родину. Я предполагал, что он либо письма не получал, либо не

имел времени на него ответить. Однако Владимир Александрович остановил

меня ледяным голосом, в котором ничего не оставалось от прежней дружбы:

— Письмо я получил, а не ответил потому, что тон его мне не понравился...

Зачем ты упоминаешь о работе в нашей газете? У меня создалось впечатление,

что ты хвастаешь...

Выслушивать эти упреки со стороны человека, прекрасно знавшего меня,

было больно, тем более, что у меня и в мыслях не было хвастаться чем бы то ни

было, когда я ему писал.

— Ты меня обижаешь, — с горечью ответил я. — А знаешь ли ты, как

трудно мне было выбраться из Парижа в Берлин? Знаешь ли ты, что я был на

краю нищеты, когда проживал последние деньги, что это отчаяние заставило

меня вспомнить нашу совместную работу... Если бы не Максим Горький... Мне

лучше уйти... И я повернулся к лестнице.

— Ну вот, обиделся! — повернув меня к себе лицом, проговорил Владимир

Александрович. И я увидел прежнего товарища Антона, дорогого мне

откровенного человека, умеющего со всей доверчивостью привязаться к другу.

— Брось сердиться, ну, показалось мне... Оставь черные мысли. Лучше зайдем

ко мне побеседуем... Я вижу, ты тот же, что и был, — на языке у тебя то же, что

и на уме!

Однако зайти к нему я не мог, так как помнил, что внизу меня ждет жена и

добрая душа — Елизавета Львовна Новицкая, а войди я, наша беседа могла

затянуться очень надолго. Мы с ним продолжали обмениваться

воспоминаниями, стоя на лестничной площадке. Он расспрашивал о моей

парижской жизни с того дня, как мы расстались, интересовался, как я устроился

в Москве. Разговор

68

затянулся, и наконец я сказал товарищу Антону, что внизу меня дожидаются.

— Что же ты сразу не сказал, что пришел не один?! Не по-рыцарски ты

обошелся со своими дамами! Ну, дорогу ко мне ты теперь знаешь, заходи...

Выбраться к нему в ближайшее время мне не удалось, т. к. я работал в газете

с десяти утра до восьми или десяти вечера. Когда же через год я нашел себе

другую работу, менее изнурительную, и мог бы навестить Антонова-Овсеенко,

оказалось, что он послан полпредом сперва в Чехословакию, затем в Литву и

Польшу. Следующая наша встреча произошла лишь через двенадцать лет, уже

после того, как он вернулся на родину и получил назначение на пост прокурора

РСФСР. Из дневника:

«23 марта 1935 г. Сегодня я был у Антонова-Овсеенко. В последний раз мы

виделись в мае 1923 года. Когда я увидел его теперь, я ужаснулся — до того он

постарел. Весь — белый! Он встал из-за письменного стола, подошел ко мне,

протянул руку, а я ему:

— Ты ли это? Как же ты состарился!

Он обиделся:

— Нахал ты! Я себя стариком не считаю... А ты — молодец! Однако

посмотрим, пройдет немного времени и, может статься, ты будешь выглядеть

хуже, чем я!.. Он спросил меня, что я делаю. Я рассказал, что семнадцать лет

работал над книгой стихов Малларме, что я его всего перевел35. «Вот это —

молодчина! Это — работа!». Говорили о Гюго, о Свинберне. Я сказал, что все

собирался писать ему в Варшаву, хотел просить выслать мне Свинберна.

— Ну да, как же, стал бы я тратить валюту на Свинберна!

Он очень хвалил Шенгели, назвал его мастером стиха. Сказал мне, что

работает по двадцать часов в сутки. Я попросил подарить мне книгу его

воспоминаний.

— Все разошлось, у меня остался только один экземпляр!

Мы с ним разговаривали больше часа.

— Десять лет я был за границей! — сказал он мне на прощание. — Ну,

присылай свои стихи, как только выйдут! Не забывай!

В последний раз я виделся с Владимиром Александровичем вскоре после его

возвращения в Советский Союз из Барселоны.

Он был народным комиссаром юстиции РСФСР. Мы с женой пришли к нему

в самом начале октября 1938 года.

69

— Как жаль, что я не попросил тебя приобрести двухтомник Кальдерона!

Мне так нужно для работы! — сказал я, забыв о своем фиаско в 1935 году.

Владимир Александрович привел тот же довод — он никогда не занимался

частным благотворительством за счет государства, был безукоризненно честен.

Мы заговорили о Сталине. Он верил Сталину. Сказал тогда:

— Есть у нас человек, который вполне заменил Ленина. Этот человек —

товарищ Сталин.

До ареста Антонова-Овсеенко, рыцаря и солдата революции, оставалась

всего одна неделя...

Осип Мандельштам

Моя журналистская деятельность продолжалась до 1934 года. Время от

времени я продолжал писать стихи, но никуда их не предлагал, писал для себя.

Неожиданная встреча изменила мою жизнь. В начале 30-х к нам домой явился

незнакомый человек и спросил, действительно ли я переводил Стефана

Малларме. Я ответил утвердительно. «Откуда вам это известно?». Он

представился: «Игорь Поступальский», — и рассказал, что в Ленинграде

готовится к изданию антология французской поэзии под его редакцией, что он

собрал почти все материалы, и остановка лишь за несколькими поэтами,

которые у нас представлены лишь двумя- тремя стихотворениями.

Поступальский обратился к Осипу Мандельштаму с просьбой сделать переводы

из Малларме. В ответ услышал: «Зачем я стану переводить, если Талов, есть

такой поэт, перевел почти всего Малларме». Мандельштам хвалил мои

переводы и дал Поступальскому мой адрес.

И. Поступальский был очень удивлен, почему я не занимаюсь переводами,

зачем растрачиваю себя, работая в газетах. Сам он переводил и редактировал

переводы поэзии с украинского и других языков народов СССР, переводил и

западно-европейских поэтов. Он дал мне на пробу несколько переводов. Они

получились, и я неплохо заработал.

Поступальский взял у меня переводы Малларме, но антология так и не

вышла. А в 1933 году издательство ACADEMIA выпустило «Избранные

стихотворения» В. Брюсова. В примечаниях, написанных И. Поступальским,

появился мой перевод стихотворения Мал-

70

ларме «Окна». Это окончательно решило мой выбор. Я оставил службу в

газетах и посвятил себя переводу поэзии. С подлинников переводил стихи

европейских поэтов — французских, итальянских, английских, испанских,

чешских, словацких, португальских36. Переводил болгарских, румынских,

украинских, белорусских, грузинских, армянских поэтов... Делал поэтические

передачи для радио, редактировал чужие переводы. Когда это становилось

непереносимой потребностью, писал стихи. Для себя. Не выступал с ними, не

пытался их публиковать. Читал только самым близким друзьям, среди них

Осипу Эмильевичу Мандельштаму.

С Осипом Мандельштамом я познакомился вскоре по приезде. Это было в

Доме Герцена, где он жил. Я выступал там со своими стихами, а представил

меня Осипу Эмильевичу Валентин Парнах. Интересно, что на том же

литературном вечере я повстречал С. В. Коханского — моего первого

литературного наставника, на суд которого мальчишкой в Одессе я носил раз в

неделю свои первые стихи.

Речь свою я тогда постоянно пересыпал французскими словами и фразами.

За девять лет жизни во Франции я основательно подзабыл русский язык, думал