Воспоминания. Стихи. Переводы

которую легко спугнуть. Очень добрая, женственная, с застенчивой улыбкой,

полуопущенным взглядом. Говорила очень тихо. Никогда ни глотка вина. Она

была художницей, тоже рисовала меня в «Ротонде».

57

Модильяни умер в Париже 24 января 1920 года в больнице для бедных. Это

известие принес в тот же день в «Ротонду» Кислинг. Похороны были

внушительные. Я не ожидал, что придет столько народа. Мы шли из

«Ротонды». Помню, что был Макс Жакоб, Франсис Карко, Виктор Розенблюм,

Кислинг, Липшиц, Леметр... Его вынесли из морга, и мы пошли за гробом на

кладбище Пер-Ла- шез. В день похорон Виктор Розенблюм, я и Леметр зашли в

винный погребок и выпили за упокой Модильяни.

Жанны на похоронах не было. Ее уже не было в живых. Она покончила с

собой через несколько часов после смерти мужа. В больнице ее не могли

оторвать от покойного. Родители с трудом увели ее к себе домой. О

дальнейшем мне рассказал на следующий день в «Ротонде» Виктор Розенблюм,

вернувшись из семьи Эбютерн. Родители следили за Жанной, брат буквально

не отходил от нее. Жанна всячески скрывала свое намерение. Легла в постель, а

на рассвете, когда брат только отошел прилечь, она выбросилась из окна

шестого этажа и разбилась насмерть. Ей не исполнилось и двадцати двух лет,

она была беременна вторым ребенком, подступало уже время родов. Годовалую

дочь Жанны Эбютерн и Амедео — Жанну Модильяни после смерти родителей

увезли в Италию родные художника.

Жанну Эбютерн хоронили на следующий день после смерти мужа. Симона

Тиру пережила их на один год.

И странно, сразу же после похорон все заговорили о художнике Модильяни,

жадно бросились искать его работы, скупать их. А потом и легенды начали о

нем слагать.

Я видел фильм о Модильяни — «Монпарнас, 19». Ни в одном кадре нет

«Ротонды». Модильяни в фильме сидит в пивной или в ресторане «У Розали».

Розали, довольно уже пожилая женщина (в фильме она совсем молоденькая),

держала маленький итальянский ресторан, и Модильяни, выходец из Италии,

там получал «даровые» обеды. Он расплачивался, конечно, своими рисунками,

хотя для Розали они не представляли никакой ценности. А весь день с утра до

самого закрытия кафе он проводил в «Ротонде», здесь он дневал и ночевал,

здесь работал. И не пиво он пил, а очень острый коньяк амер пикон.

Употреблял и наркотики.

Через много лет судьба вновь свела меня с семьей Модильяни — в

шестидесятых годах началась моя переписка с Жанной Модильяни. Из писем и

ее книг об отце я узнал, что она только

58

в 1929 году перебралась в Париж. Была партизанкой в годы нацистской

оккупации, попала в тюрьму, сумела бежать оттуда. Ее биография полна

необыкновенных приключений22.

«Любовь и голод». «Двойное бытие». «Гатарапак».

«Палата поэтов». Несостоявшийся русско-французский журнал

Майским утром 1921 года в «Ротонде» вновь замаячила фигура Эренбурга.

Прошло четыре года после того, как он вернулся в Россию. Мы вновь стали

дружески встречаться в «Ротонде». Однако между нами по-прежнему

происходили стычки. Расскажу об одной из них, чтобы показать, с какой

легкостью нарушалось равновесие в наших отношениях. Я сидел с Диего

Ривера и его женой Ангелиной Петровной Беловой все в той же «Ротонде».

Толковали о монументальной живописи. На мне была элегантная шляпа из

черного плюша с необыкновенно широкими полями — а la Рембрандт. Ее

подарил мне на прощание художник, возвращавшийся в Англию. В ней меня

рисовал Модильяни. Шляпа мне очень нравилась, она была предметом зависти

всей художественной голи. К столику подошел Эренбург и как-то неожиданно

пошутил: «Какая же на вас шляпа! Прямо-таки фасона «карамба» (по-испански

что-то вроде «черт возьми!»). Диего Ривера с женой весело расхохотались, а я

вспылил: «Ах, он думает, что я не понимаю по-испански! Хочет меня

высмеять!» И недолго раздумывая, эту шутку я отпарировал по-испански,

весьма грубо: «А ваша шляпа фасона...». Далее следовало смачное,

неприличное слово. Помню, как в смущении опустили головы Ривера и

Ангелина Петровна. Я тут же раскаялся. Но «слово не воробей...».

Вскоре после этого обмена испанскими любезностями Илья Григорьевич

вынужден был уехать из Франции. Французское правительство предписало ему

в течение 48 часов покинуть страну. Петиция о возвращении Эренбурга,

подписанная и поданная общественными деятелями и литераторами Франции,

которую я тоже подписал, не возымела никакого действия. Эренбург подался в

Бельгию, а затем в Берлин.

А шляпу в конце 1921 года у меня выпросил Сутин:

— Какая шляпа! Подари ее мне!

59

— А я в чем останусь?

— Найдешь себе другую.

Я не смог ему отказать, ведь я дважды и подолгу жил у него в мастерской.

В конце 1916 года, когда я выступил с чтением своих стихов у Н. М.

Минского, он посоветовал мне издать в Париже книгу. А в 1917 году такой же

совет я получил от Николая Гумилева. Офицер, он служил тогда в Российском

посольстве у генерала Игнатьева. Я принес ему три своих стихотворения в

рукописи. «Да вы акмеист», — сказал Гумилев, прочитав. Я, конечно, тут же

возразил, что никогда, мол, не был ни символистом, ни акмеистом, не

причисляю себя ни к какой школе, у меня своя школа. Гумилев рассказывал,

как вскоре после окончания гимназии впервые приехал в Париж, посещал

Сорбонну. Жил как бедный студент, голодал. В 1908 году издал в Париже

книгу стихов.

В том же году я начал готовить книгу. Художник из Англии Гольдберг

сделал обложку. Но, к сожалению, из этой затеи тогда ничего не вышло — не

хватило денег. И только в 1920 году я смог наконец издать в Париже книгу

стихов «Любовь и голод»23. Иллюстрировали ее художники «парижской

школы» — Осип Цадкин, Антонио Симонт, Ортис де Сарате, Оттон ван Рейс.

Художники выполнили гравюры на дереве, а после издания книги уничтожили

доски, чтобы оттиски были равноценны оригиналу. Одна из гравюр ван Рейса

сделана им по прекрасному рисунку дочери — Адитии ван Рейс, умершей в

восьмилетнем возрасте. Это была бескорыстная помощь художников, так как

без их работ французы едва ли заинтересовались бы книгой стихов на русском

языке.

Среди других я преподнес книгу Мережковскому и Бальмонту.

Мережковский24 назвал ее «человеческим документом», а Константин

Дмитриевич откликнулся письмом:

1921. 21 мрт

Monsieur Marc Taloff

Пасси

9, rue Joseph Bara,

Париж, VI

Дорогой Поэт,

Спасибо за изящный экземпляр Вашей интересной книги. Я буду о ней

говорить в той статье, которую готовлю для Le Nouveau Monde.

60

В среду я не буду дома. Скажите сеньору Lozano, что я буду ждать его в

четверг в 5 ч.д. и буду рад говорить с ним о Мексике и о России.

До скорой встречи.

Жму руку, и всего Вам лучшего.

К. Бальмонт

P.S. Радуюсь, что переводите мои стихи.

В 1922 году здесь же в Париже вышла еще одна книга моих стихов —

«Двойное бытие»25.

В первой половине 1921 года в кафе «Хамелеон» стал собираться кружок

молодых русских поэтов. Название его — «Гатарапак» составлено было из