Воспоминания. Стихи. Переводы

который жил в это время в Германии, в курортном местечке Свинемюнде.

Сердобольный Ремизов дал мне адрес Алексея Максимовича, прибавив:

«Горький вам непременно поможет». По правде говоря, я не надеялся, что

Горький мне ответит, но тем не менее обратился к нему с письмом31. Какова же

* М. Т. несомненно знал, что Антонов-Овсеенко руководил арестом

Временного правительства, занимал в РСФСР высокие посты.

** Через тридцать с лишним лет, встретившись в Москве, М. Т и Соколов-Ми-

китов очень обрадовались друг другу. Но так и не припомнили, где они раньше

виделись.

64

была моя радость, когда уже на третий день хозяйка, у которой я снимал

комнату протянула мне письмо со штампом Swinemunde. Вот это письмо и

записка к нему:

г. Марку Талову

Прилагаемую записку отнесите в миссию т. Лутовинову и, вероятно, он Вам

поможет уехать в Россию

Всего доброго

А. Пешков

Тов. Лутовинов!

Не поможете-ли Вы Марку Талову, поэту, перебраться в Россию?

Если можно — будьте добры сделайте это!

Жму руку.

М. Горький

6.VII.22

На радостях я стал объяснять хозяйке, что письмо это пришло от Максима

Горького. Позже мне пришлось слышать, как она делилась с кем-то:

«Представьте, наш жилец переписывается с самим Максимом Горьким!» Меня

даже пригласили на свадьбу хозяйской дочери.

Дорога на родину. Москва—Одесса—Москва.

Я — советский служащий

Лутовинов, к которому адресовался Горький, был в отъезде, моим делом

занимался консул Фомин. Он отнесся ко мне с человеческой симпатией,

спросил, есть ли у меня деньги. Денег оставалось совсем немного,

продержаться я мог бы только, если отъезд не затянется. Фомин обещал меня

отправить через семь-восемь дней. «Не на ваш счет... Но само собою

разумеется, и не на наш... Мы вас внесем в списки военнопленных. На вопросы

немецких властей отвечайте, что вас взяли в плен в Луцке. Между

правительствами РСФСР и Германии заключено соглашение о порядке обмена

военнопленными. Вы сможете беспошлинно перевезти все свое имущество».

Мое имущество состояло из чемоданчика с бельем и огромной корзины,

набитой книгами.

65

Наш эшелон отправился в конце июля. Длительная остановка в Ковно.

Здесь, в столице Литвы, жители выглядят обнищавшими. Солдаты, лениво

охранявшие железнодорожные пути и склады, худые простоволосые, босые или

в обмотках, побирались вдоль нашего состава. Им подавали, кто что мог, —

кусок хлеба или щепотку табаку. Наконец, Себеж — первый советский

пограничный городок. Мы высадились. Солдаты из нашего эшелона падали на

колени и целовали родную землю. Тут же нас пригласили на митинг. Местные

власти приветствовали нас обязательным ассортиментом речей по случаю

прибытия на родину. Наконец мы снова расселись по вагонам. В нашем купе

мы не досчитались двух весьма любезных и остроумных попутчиков —

царских офицеров. По неизвестным причинам оба были арестованы. В Великих

Луках нас ждал десятидневный карантин. Нас разместили в казармах на нарах.

Непонятен был смысл карантина — среди нас не было заразных больных, а в

России тогда легко можно было подцепить тиф или дизентерию.

И вот наконец каждый из нас мог выбрать желаемый дальнейший маршрут.

Я и поэт Валентин Парнах выбрали Москву. Парнах тоже ехал как

военнопленный. Как и я, он опоздал обратиться в Российское полпредство. За

него ходатайствовал Эренбург. Евангулов и Шаршун, добравшись до Берлина,

так и не смогли вернуться на родину. Если не ошибаюсь, тем же поездом, что и

мы, разумеется, в другом вагоне, ехал в Россию А. Толстой.

В Москву я приехал 7 августа. Раздал адресатам письма, которые привез из

Франции: В. Брюсову от Рене Гиля, Городецкому от Шагала, позднее в

Петрограде А. Ахматовой от Кузьминой-Караваевой, Осипу Брику и Анатолию

Мариенгофу — от Шагала. В. Парнах вез с собой в Россию все джазовые

инструменты — саксофоны, барабаны и т. д. Я помогал ему. По приезде он

пошел к своему другу Мейерхольду, и в спектакле «Трест Д. Е.» в России

впервые заиграл джаз.

В начале октября я уехал в свой родной город — в Одессу. Я радовался здесь

каждому булыжнику мостовой, каждому дереву акации, каждому дому, где

столько лет ждали моего возвращения родные. В Одессе я женился и оставался

там полгода. Был принят в Одесское товарищество писателей32, печатал свои

стихи и очерки в газетах, в сборнике «Культура». Но жизнь наша в Одессе была

не устроена, я никак не мог найти работу. Мы решили вернуться

66

в Москву. Мой шурин, журналист Антон Сигизмундович Ловенгардт33 снабдил

меня письмом к своему давнишнему другу, ректору Московского института

журналистики Константину Петровичу Новицкому.

В Москву мы прибыли 1 мая 1923 года. Улицы и площади были заполнены

народом. По всему городу на временных помостах выступали с речами видные

вожди партии. Трамвайное движение было перекрыто. Пешком мы добрались

до Первого дома Советов (теперь гостиница «Националь»), где жили Новицкие.

Пожилой седобородый человек смотрел на нас поверх пенсне, пытаясь по

нашему виду угадать, зачем мы явились. А вид у меня был аховый: из котомки,

которую я держал в руках, выглядывала керосинка. Новицкий стал

расспрашивать, с кем я был связан в Париже. Я назвал несколько имен. «Один

из ваших товарищей живет этажом выше. Он секретарь Краснопресненского

райкома. Если он поможет вам с жильем, я смогу направить вас в редакцию

профсоюзной газеты. У меня как раз просят рекомендовать литсотрудника».

Этим товарищем оказался Гриша Беленький, который в Париже работал вместе

с Антоновым-Овсеенко в редакции «Нашего слова». С его помощью мы

действительно получили маленькую комнатку. От мебели, которую мне тоже

предложили я отказался, — это была конфискованная мебель.

Новицкий же направил меня в редакцию газеты «Голос текстилей». Там я

работал за десятерых — правил материалы, писал статьи, держал корректуру,

консультировал рабкоров. В разное время я был литсотрудником или

выпускающим в «Рабочей газете», в «Московской деревне», в «Гудке», в

«Железнодорожном пролетарии», в других изданиях34.

Помню, в газете «На страже» редактор никак не мог заставить меня идти на

стрельбище: «Не нужно мне это. В кого и когда мне придется стрелять?!». В

стенгазете даже появилась карикатура: в толстовке, с руками за поясом я

вопрошал: «В кого я должен стрелять?». А через два года редактора газеты

расстреляли как врага народа.

В.А. Антонов-Овсеенко

Вскоре после моего приезда в Москву жена Новицкого Елизавета Львовна,

красивая статная шатенка, отвела нас к дому, где жил

67

тогда Антонов-Овсеенко, в то время начальник ПУРа (политуправления

Красной Армии). Женщины остались внизу, а я поднялся не то на третий, не то

на четвертый этаж здания, расположенного во дворе за Китайгородской стеной.

Дверь открыл мне сам Владимир Александрович и, разумеется, узнал меня с

первого взгляда. Да и он внешне совершенно не изменился: передо мною стоял