Под грозой (сборник)

пахнет, живет,—только в руки не дается... И у

Антошки даже защемит в душе, когда он вспомнит,

что все это далекое, обманное, а настоящее, это—

темнота, гремучка, шорох травинок и вздохи земли.

Раз, а то и два в неделю Антошку подымали

наверх— отдышаться на чистом1 воздухе, помыться

в бане, похлебать горячего варева. И он с наслаж-

дением проводил наверху время и каждый раз с

большой неохотой возвращался в шахту.

Он уже освоился с расположением шахты и

часто в свободные минутки бегал по галереям, от

забоя к забою, где работали шахтеры. Жутко было

бежать по штрекам, особенно, если не было побли-

зости огоньков. Казалось, что кто-то гонится по

следам, хочет поймать, и страшно было огля-

нуться—вот-вот, казалось, протянется мохнатая

черная лапа и схватит за шею... А остановишься,

послушаешь— и тоже страшно. Шепчется о чем-то

с землей душная темнота. Шорохи, стуки, шопоты

так и носятся, так и лезут в уши. Там прокатилось,

там зашуршало, там запырхало— точно в темноте

живут и движутся тысячи невидимых тварей. Ухва-

тишься рукой за столб, подпирающий своды, а он

мокрый, скользкий, как змея, и дрожь побежит по

телу, как будто прикоснулся к чему-то живому.

Крикнешь для храбрости, а вдали что-то откли-

кается, глухо, печально,—и кажется, что это голоса

убитых, задавленных в шахте, и станет еще страш-

нее... И, постояв, Антошка, с бьющимся сердцем и

мурашками по спине, пускался во всю прыть по

шахте к виднеющимся вдали огонькам.

В забоях, где работали шахтеры, бывало иногда

занятно. Люди копошатся, как муравьи. Иной за-

поет, чтобы веселее работалось, только как-то не

удавались песни: подымется и упадет, как грудка

земли, точно ей низко и тесно в забое. А в пере-

рыве, за едой, были разговоры, смех и шутки.

Много любопытного слышал Антошка, ибо сами

шахтеры были люди любопытные. Пришли из раз-

ных мест, от разной работы— кто от сохи, кто от

станка, кто от весла или лопаты— и взялись за одно

трудное дело. Были тут и старые, и молодые, и

простые, и не спроста. Были хорошо грамотные,

кой-чему учившиеся, а один, как говорили, был

даже студент! И всех их уравняла нужда... Каждый

много видел и много испытал, прежде чем попасть

в шахту, и это прорывалось, просвечивало в разго-

ворах. И казалось Антошке, что перед ним не люди,

а самоцветные камни, заброшенные какой-то враж-

дебной силой в шахту. Каждый отливает своим све-

том, у каждого своя игра. Отшлифуй, сложи их

вместе дружными умелыми руками— и вырастет

прекрасная храмина, а так, вразброд, они пропа-

дают, заброшенные, запыленные, никому ненуж-

ные...

Изредка видел Антошка в шахте инженера,

который распоряжался работами на руднике. Ходил

он по шахте важно, со стеклышками на глазах, в

фуражке с молоточками, с ясными пуговицами на

тужурке, накрытый сверху тонким плащом, и гово-

рил с сопровождавшими его штейгером и десятни-

ками кратко и повелительно. Голова была всегда

приподнята, черная бородка гладенько подстри-

жена, и смотрел он на встречных так, точно перед

ним ничего не было.

Шахтеры не любили его, да и Антошке он не

нравился. Его прозвали смешно и метко—«Ды-

байло» за то, что он не ходил, а дыбайло, выступал,

двигая ногами, как ходулями.

Вот штейгера, которые раздавали работу шах-

терам,— те были проще, лучше. Один, впрочем, был

строгий, ругательный, пугал все штрафами, и его

недолюбливали шахтеры; а другой, молоденький,

недавно кончивший штейгерскую школу, был душа-

человек. Звали его Петром Александровичем, был

он приветливый, доступный. С ним можно было обо

всем поговорить. И всех он знал, всеми интересо-

вался, даже Антошкой и его лошадьми. Никогда не

пропустит, чтобы не заговорить. Увидит издали,

улыбается и кричит:

— А, вихрастый, самый большой шахтер в

мире. Ну, что, как—трудно в шахте?

— Трудновато, Петр Александрыч, — говорит

Антошка, весело глядя на молодое смуглое лицо

приветливого штейгера.

— Ничего, терпи, казак, атаманом будешь. Мы

тебя скоро на другую работу переведем.

— Наверх?— с тайной радостью в голосе спра-

шивал Антошка.

— Наверх, — улыбался Петр Александрыч. —

Вот подожди, может, случай выйдет.

— Кабы то так. Век бы благодарен был,

Петр Александрыч...

XII.

Подошли незаметно святки.

Под Рождество дядя Иван отпустил Антошку

наверх, а сам остался в шахте.

— Мне что?.. Я тут привычный,—говорил он,

глядя в сторону и по привычке хмурясь. —А вот

тебе праздник нужен. Иди, гуляй... Может, елку

увидишь, каждый год бывает.

Антошка с радостью улепетнул из шахты. Еще

бы: целых три дня на воле!..

В сочельник Антошка ел кутью и взвар, приго-

товленные Евфросиньей, а на первый день у инже-

нера была елка. Антошка бегал с ребятами смот-

реть на это чудесное зрелище. В окна видно было

только верхушку елки, горевшую огнями и блест-

ками, но даже и то немногое, что видел Антошка,

ослепило и покорило его.

— В прошлые святки в школе елку ставили,

большущая такая, больше этой,—говорил досужий

Голован.— Мне досталось четыре золотых ореха и

книжка с картинками. Я думал, что орехи какие-

нибудь особенные, да расколупал один, а он, пони-

маешь ли, пустой...

— А теперь почему елки нет? — спросил

Антошка.

— Учитель уехал на все праздники, некому

поставить.

Антошка пожалел, что так вышло.

Два дня он провел наверху с ребятами в беготне

по руднику, по селу, на пруде, где очистили лед от

снега и носились кто на коньках, а кто и так, на

подошвах... На первый день ходили христославить

по казармам и по квартирам и собрали кое-что.

А потом разделили поровну и накупили разных

сластей.

Время прошло быстро, незаметно.

А когда на второй день вечером Антошка очу-

тился опять в шахте, дядя Иван, более обыкновен-

ного скучный и хмурый, встретил его неприятной

новостью:

— А тут вот Мальчик захворал.

— Что с ним такое? — тревожно спросил

Антошка.

— Не ест ничего с утра, а теперь вот лег, не

встает. Я ему и кровь бросал, и нашатырю с пер-

цем давал—не помогает.

Антошка наклонился к Мальчику. Он лежал на

земле, тяжело дыша, с опущенной головою, и глаза

были тусклые, мутные.

— Околеет, видно,—сказал дядя Иван.

Антошке стало жаль Мальчика. Хоть и недо-

любливал он его, а все-таки живая тварь—жалко.

— Может, его наверх бы, на холод,—сказал

Антошка.

— Это не поможет, — махнул рукой дядя

Иван.—Пропадать ему время пришло, отработал

свое... Давеча кровь пустил ему, а она такая густая,

как деготь. Дело ясное—застой крови. Могила.

Поговорили, повздыхали над Мальчиком и

легли спать. А среди ночи были разбужены трево-

гой среди лошадей. Сразу догадались, в чем дело:

Мальчик околел. Он лежал неподвижно, упершись

мордой в ножку корыта. Лошади тревожно обню-

хивали его, храпели, вздрагивали. Видно, им

страшно было мертвого товарища.

Дядя Иван и Антошка вытащили Мальчика за

ноги из конюшни. Было еще рано, не видно было

никого. Стали ждать утренней смены.

— Вот тебе, таскал, таскал вагончики, а теперь

самого вытащили из стойла,— сказал дядя Иван с

кривой усмешкой.—Пропала лошадь, а была смо-

лоду хоть куда: на хозяйской конюшне стояла,

овес ела, в дорогой сбруе ходила. А захирела—

сюда ее в шахту, на гнилое сено, таковская... Так

вот и с нашим братом бывает: пока здоров—