Под грозой (сборник)

хорошо, а чуть захирел—долой, насмарку. И выхо-

дит, что человек, что скотина—все едино. Все мы

рабы у своей судьбы...

Антошке грустно было слушать слова дяди

Ивана—кололи они уши горькой правдой. А потом

шевельнулось чувство вины перед Мальчиком.

Дядя Иван говорил:

— Вот мы с тобой осуждали Мальчика— и злой-

де он, и хвастливый, а ежели подумать, то судьба у

Мальчика была жестокая: с хором да в лазни,

от лакомого куска к гнилушке. Тут поневоле

озлишься. Разве мы все не таковские? Попали в

шахту, как медведь в яму, и стукаемся головами об

стену.. Нет, брат, по настоящему мы должны

Мальчику в ножки поклониться: прости, мол,

нас, лошадь честная, за нашу несправедливость!..

Так-то!

Когда стали подымать из шахты ночную смену,

потащили к клети и Мальчика. Там его положили

в клеть и подняли наверх. В последний раз мель-

кнули перед Антошкой оскаленные зубы, и он

прошептал:

— Прощай, коняга!..

Без Мальчика показалось скучно в конюшне.

Чего-то недоставало. Понимали это и лошади и все

озирались, прислушивались и ждали, не придет ли

Мальчик.

После Нового года в шахту спустили новую

лошадь. Это был крепкий, здоровый битюг, слепой

на один глаз. При спуске связали канатом ноги,

а он все-таки бился, барахтался и ржал. А когда

вели от клетей по галереям, он все шарахался в

сторону и дрожал, пугаясь темноты.

Появление новой лошади в подземной конюшне

было целым событием. Все—Ласточка и Рябчик, и

даже ленивый Бычок заволновались, увидя нового

товарища, потянулись к нему, стали обнюхивать,

тихонько заржали. Он отвечал им коротким низким

ржанием, и между ними завязалась беседа на непо-

нятном лошадином языке.

И долго не могли успокоиться лошади. А когда,

попозже, Антошка подошел к корыту, он увидел

трогательную картину. Бычок и новый стояли

рядом, и голова Бычка мирно покоилась на шее

нового. Поговорили коняги, подружились и братски

обнялись. Если жизнь тяжела и мало радостей

выпадает на долю, то пусть хоть дружба будет

маленьким утешением—все-таки легче...

XIII.

Каждый день в шахте случалось какое-нибудь

происшествие. То придавит кого-нибудь обвалом,

то обрушатся крепи, то пробьется где-нибудь вода,

то клеть прищемит или ударит кого-нибудь. Иногда

в шахте начинают слышаться стоны и голоса, похо-

жие то на лай собаки, то на мяуканье кошки, то на

кваканье лягушек. Это кричит гремучка— скопилась

в шахте и дает о себе знать, предупреждает—

берегись!..

И все это держало постоянно рабочих насто-

роже, мешало легко и просто относиться к труду.

Так и казалось, что вот-вот что-нибудь случится—

не утром, так вечером, не сегодня, так завтра.

А тут еще приходили вести с других шахт и руд-

ников: там случился обвал, там затопило шахту,

там взорвался гремучий газ— и каждый раз кого-

нибудь убивало, захлестывало, обжигало.

Но боялись только молодые малоопытные шах-

теры, а старые давно уже привыкли к своей опас-

ной работе. Как солдаты на войне, они не обращали

внимания па то, что смерть выхватывает из рядов

то одного, то другого, и долбили каменные стены.

Некоторые ухитрялись даже курить в шахте, хотя

это было строго запрещено из опасения взрывов.

При спуске в шахту рабочих обыскивали и отби-

рали у них спички и табак, но шахтеры умудря-

лись проносить то и другое и покуривали втихо-

молку. Проносили и водку, которую тоже запре-

щено было брать в шахту. Мастер был на это дядя

Иван. Как побывает наверху, так и принесет с собой

бутылочку или две. Если бутылки попадались на

глаза, он говорил, что это лекарство для лошадей,

и ему верили, тем более, что он подкрашивал водку

настоем из каких-то корешков.

В шахте «лекарство» выпивалось в компании с

кем-нибудь из приятелей дяди Ивана. Чаще всего

компанионом был сторож у ствола шахты, где сто-

яли водоотливные насосы,—маленький лысый ста-

ричок по имени Стратон. Про "него говорили, что

он и родился в шахте. И действительно, он был

подземный старожил. Знал, что было на руднике

лет двадцать и тридцать тому назад, и любил гово-

рить о прошлом. Случалось ему бывать и при взры-

вах, и при затоплениях, и при обвалах, и каждый

раз он чудесно спасался. Носил он в кармане всегда

три кусочка угля, а где он их достал и какой от них

толк—не говорил, только посмеивался.

— Я человек подземный, меня и смерть не

берет,— говорил он, щуря свои маленькие острые

глаза.—Другие люди тонут, убиваются, калечатся,

а я, как заговоренный, живу и живу, уже и счет

годам потерял.

Это от того, что ты газами пропитался,—

говорил шутливо дядя Иван.—Тебя теперь хоть

режь, хоть печи, хоть в воде мочи— одинаково. Два

века будешь жить.

— А что ж? Я согласен,—простодушно говорил

Стратон.—Чем больше жить, тем лучше. Жизнь

штука занятная и против этого напрасно го-

ворят.

— А ежели она тебе ничего не дает, кроме

досады?— спрашивал дядя Иван.

— И тогда ничего,—утверждал Стратон.—Не

жизнь виновата, а люди. Многого хотят, за все хва-

таются. А ты одну линию гни, одного добивайся—

и скоро не скоро, а добьешься... Ударь меня по

голове, ежели вру.

— А ежели тебя она согнет?

— А ты не сдавайся. В жизни надо упорным

быть, плыть не за водой, а против воды, как рыба-

Антошка любил слушать, когда беседовали

Стратон и дядя Иван. Много любопытного было

в их речах, в особенности, когда Стратон рассказы-

вал о разных случаях в шахте. Часто они спорили

о том, чего и сами не понимали,—о каких-то маши-

нах, которые следовало бы выдумать для облегче-

ния работы в шахте. В последнее время дядя Иван

носился с планом придуманной им машины, с по-

мощью которой можно было бы скорее и проще ло-

мать уголь. Называл он эту машину „землерой".

Стратон относился к его изобретению недовер-

чиво, и это раздражало дядю Ивана.

— Что ты мне говоришь: невозможно?—горя-

чился и доказывал он, крутя безволосой круглой

головой.—Невозможно только на небо влезть, а

остальное все можно. На то человеку и ум дан,

чтобы он до всего достукивался... Ты смотри, я тебе

сейчас покажу своего «землероя»...

И дядя Иван принимался чертить на земле

модель своей машины.

— Вот это, гляди, ножки, здесь вал, винтом

нарезанный, тут на конце зубья, завостренные, кри-

вые, а здесь ручка, как у веялки... Видишь?

— Ничего не вижу, глаза у меня плохие,—

говорил Стратон, зажмуриваясь.

— За ручку верти— и готово дело, уголь так и

посыпится. Один человек за троих выработает.

— За ручку верти— и готово дело: зубья так и

посыпятся, хе-хе-хе,—заливался Стратон тонень-

ким смехом.

— С тобой не сговоришь,—досадливо махал

рукой дядя Иван.—Вот постой, ' сработаю своего

«землероя» да поставлю, так все в шахте только

ахнут... Горе мое, что я в учении не был, не знаю в

тонкости, что к чему пригонять, а то бы я показал

нашим инженерам... Они все на готовенькое, а нет,

чтобы самим что-нибудь придумать...

— Ты вот придумай такую машину, чтобы уголь

сам из земли лез, чтобы не прокладывать шахты

на двести сажен.

— А что ж, когда-нибудь и это придумають,—

говорил уверенно дядя Иван.—Человек все может,

до всего дойдет. Дай только время, срок... Ты

вспомни, что было тридцать лет назад и что теперь.

Совсем другая жизнь, другие люди. Прежде здесь

была глушь, степь, ковыль да бурьян, а теперь