Под грозой (сборник)

всегда одинаково приветливая и ласковая, говорит:

— Много есть нельзя — вредно. Лучше по-

меньше да почаще.

Славно дремлется после еды. Спишь не спишь,

а так, какое-то забытье... Хлопнут двери, заговорит

кто-нибудь и сна уже нет, улетел, как пух от дыха-

ния, а потом опять что-то обволакивает, обнимает.

В полдень приходит доктор—и вся палата ожи-

вает. Точно дух бодрости вселяется в нее. Он

весело балагурит с больными, выслушивает, рас-

спрашивает, и кажется, будто боли стихают, и

входит здоровье в истомленное тело.

С Антошкой у него всегда шутливые разго-

воры.

— Ну, как дела, старичок?— спрашивает, по-

смеиваясь, доктор.

— Ничего, лучше.

— Мышки в голове бегают?

— Есть немного,— смеется Антошка.

— Ну, мы их скоро выгоним. А нога будет, как-

новенькая, еще танцевать будешь. Спи побольше,

ешь хорошо, смотри весело—и все будет ладно.

Антошку утешали слова доктора. Радовала и

Софья Васильевна своей неизменной приветливо-

стью. В палате она, как солнышко,—и светит, и

греет. Антошка даже удивлялся, откуда берется у

нее эта ласковость. И вид у нее такой, что сразу

располагает к себе: серые глаза с просинью, тем-

ные волосы чуточку вьются, лицо худощавое, не-

много бледное, две тонкие чорточки возле губ—

и в них, казалось Антошке, прячется вся приветли-

вость Софьи Васильевны. Улыбнется, шевельнет

этими черточками,-— и станет светло на душе, хо-

чется и самому улыбаться... И словоохотливая при

этом— слова у нее, как река, текут. О себе Антошке

как-то вечером рассказала. Антошка спросил,

давно ли здесь живет Софья Васильевна. Она

ответила:

— Два года.

— А прежде где жили?

— А прежде училась. Сначала в гимназии,

потом в Москве на курсах.

— Счастливая вы, в Москве жили,— сказал

Антошка.

— Счастья мало,—вздохнула Софья Василь-

евна.—Трудно мне в Москве жилось. Денег не

было, приходилось зарабатывать и учиться, а это

дело нелегкое. В гимназии хоть на казенный счет

училась, а тут все свое... Год прожила в Москве,

а тут отец заболел, со службы уволили,—он поч-

тальоном в местечке служил,—пришлось и семье

помогать. Так вот и жила, перебивалась, пока не

кончила. Хорошо, хоть сразу на место попала...

Ну, теперь ничего, живу. И семья при мне, еще и

сестренка учится...

Антошка слушал—и еще милее, ближе стала

ему Софья Васильевна.

«Вот она какая,— с гордостью думал он. —

И сама в люди вышла, и других за собой тянет.

Вот это человек... настоящий!»

Антошка вскоре присмотрелся и к своим сосе-

дям. Их было пять, и все были шахтеры, получив-

шие увечья на работе. Это случалось часто—кале-

чила шахта людей, била и толкла, как пшено

в ступе, и не успевал оправиться один, как на его

место клали другого.

Рядом с Антошкой лежал молодой парень с по-

мятой грудью. Его придавило в шахте при дина-

митных работах. Откололась глыба породы и стук-

нула в грудь так, что думали—дух вышибет. Но

в больнице парень оправился и шел теперь на вы-

здоровление. Он был худощавый, сухой, муску-

листый, и глаза у него были сосредоточенные,

думающие.

Рядом с ним лежал пожилой шахтер в густой

бороде с проседью, с темным худым лицом. У него

повреждена была спина, но лечение шло туго, и

оттого у него был скучный, унылый вид. Он все

молчал, а если и говорил, то только о том, как бы

поскорее выздороветь и уйти с рудника на родину.

Дальше лежал старый шахтер, у которого от

натуги образовалось растяжение жил. Борода была

седая, а глаза живые, зоркие, острые черты лица

и тонкий голос. Весь он был какой-то насторожен-

ный, как птица, испуганная ружейным выстрелом.

Должно быть, его не на шутку напугала шахта.

За ним, на соседней кровати, лежал парень

огромного роста с забинтованной головой— от-

крыты были только нос, рот и одна щека. Он

недавно сорвался с клети и разбился до полусмерти,

и только крепкое здоровье поддерживало в нем

жизнь.

В самом углу, возле печки, лежал маленький

тщедушный человек с кротким лицом и ясными,

спокойными глазами. Его обожгло паром возле

машины, кроме того, у него была давняя грудная

болезнь. Был он самый тихий в палате, лежал

молча, и в ясных, поднятых кверху глазах была

какая-то большая глубокая дума.

Все больные лежали спокойно. Днем говорили

мало,— кто спал, кто читал книжки, которые при-

носила Софья Васильевна, а в сумерки и по вече-

рам, когда читать было запрещено, вели тихие

беседы, иногда общие, а больше сосед с соседом,

но уголкам.

Антошка вскоре сдружился с парнем, который

лежал рядом с ним. Звали его Михаила. Он был

из Харьковской губернии, на руднике жил первую

зиму и собирался итти весной дальше—на Кавказ.

Была у него бродячая натура, беспокойная душа.

Лет пять уже бродил он так из одного места в дру-

гое, ища нового, лучшего.

— В книжках я больше всего люблю читать

про путешествия и сам люблю бродить,—говорил

он Антошке.—Поживу месяц, другой на одном

месте и уже тянет на другое. Соберу деньжат на

дорогу и иду... Весело, скажу я тебе, этак бродя-

жить! Сколько людей и мест новых увидишь,

сколько разных случаев с тобой приключится...

Вот я побывал уже на Дону, на Кубани, на Волге,

в Одессе, на Черном море—и везде хорошо, инте-

ресно. Вся жизнь перед тобой, как на картине...

А теперь на Кавказ хочу пробраться, да еще

Сибирь манит.

— Ишь ты,—удивлялся Антошка.—Весь свет

обойти хочешь?

— А что ж? Человек, как птица, должен всюду

летать, все видеть, обо всем знать,— с веселым

задором говорил Михаила.—А это, по-моему, не

жизнь, если сидишь на одном месте и дальше

своего носа не видишь. Это выходит по-куриному:

с гнезда да во двор, со двора на седало... Вот,

скажем, ты. Привезли тебя сюда—и сколько ты

тут нового увидел. А дома просидел бы зиму за

печкой, как таракан. Ну, в школу, положим,

ходил бы, да ведь жизнь-то лучше всякой школы

научит, только умей слушать и понимать... Пусть

иногда и круто приходится,—не всегда сразу ра-

боту найти можно,—зато и радости и удовольствия

сколько!.. Правду я говорю?

— Правду, — соглашался Антошка. — Только

этак, что же, за плечами нужно семь дел таскать?

— А это, брат, тоже интересно—на всякой

работе себя испробовать,—живо подхватывал Ми-

хайла.—Работа, как человек, бывает всякая—хоро-

шая и плохая, и пока сам не попробуешь, трудно

сказать, какая лучше... Я вот работал и на рудни-

ках, и на заводах, и на рыбных промыслах, и в эко-

номиях, а лучше работы пока не нашел, как на

соляных шахтах. Это недалече отсюдова—в Бах-

мутском уезде... Вот, понимаешь, работа—замеча-

тельно!.. Соль, как уголь, большущими пластами

в земле лежит, и так же, как и здесь, шахты соля-

ные прокладывают. Только там уже ни грязи, ни

пыли, ни газов—ничего нет. Чисто, просторно,

электричество светит, на глыбах соль разными

огнями отливает, и светло так, что и солнца не

надо. Ходишь по штольням, как по дворцу, все

белое, как мрамор, все горит дорогими камнями,

н даже не верится, что это шахта. Дворец, палаты

царские!..

— Вот бы попасть туда,—вырвалось у Антошки.

Он жадно слушал слова Михаилы, и ему рисова-

лись эти волшебные шахты, высеченные в белых

сверкающих глыбах соли. Вот бы туда!..

— Попадешь, если захочешь,—сказал с улыб-

кой Михаила,—жизнь впереди большая, всего уви-